— Ахъ Боже мой, мистриссъ Априсъ! воскликнулъ я,—надо знать, что я тогда былъ холостякомъ и поду
мывалъ иногда рискнуть на женидьбу, но только въ такомъ случаѣ, если добавочныя статьи будутъ въ по
рядкѣ. — Боже мой, мистриссъ Априсъ, да, эта миссъ Дэвисъ должна быть очень богата!
— Нѣтъ, сэръ, не очень; ио вѣдь когда человѣкъ на себя ничего не тратитъ и живетъ только для дру
гихъ, то въ тридцать лѣтъ, удивительно сколько добра можно сдѣлать!
— Въ тридцать лѣтъ, повторилъ я, снова впадая въ прежнюю безпечность. Что же, стало быть, она уже совсѣмъ старушка?
— Да, сэръ, но вы ее скоро сами увидите и тогда можете судить. Я удивляюсь, что эго опа до сихъ поръ нейдетъ? Сегодня вечеромъ она должна зайти непремѣн
но, по дорогѣ домой. Она живетъ одна, съ двумя служанками вонъ тамъ, на пригоркѣ, въ коттеджѣ.
Въ эту минуту я замѣтилъ совершенно неожиданно, что моя добрая хозяйка собирается поплакать; и такъ, чтобы перемѣнить разговоръ, я началъ:—«А какой хорошенькій долженъ быть видъ изъ ея окошекъ, на деревню и на море.» у
— Ахъ, да, правда ваша! всхлипнула хозяйка и слезы градомъ покатились по ея круглымъ щекамъ, наполняя маленькія ямки вокругъ рта, такъ что осу
шить эти слезы или остановить ихъ приличнымъ образомъ, подобало, по моему мнѣнію, лишь одному мистеру Апрису.
— Ахъ, грустные, тяжелые виды пришлось ей высматривать изъ своего окошечка, такіе грустные, что рѣдкой женщинѣ удавалось такіе видѣть!
— Боже мой! какая восхитительная—я хотѣлъ сказать, какая ужасная таинственность! сдѣлайте ми
лость, мистриссъ Априсъ, разскажите.... Но въ эту минуту, какъ добрая бабенка приготовлялась къ импровизаціи, послышался стукъ въ двери.
— Тише! эго она! сказала хозяйка и поплыла вонъ изъ комнаты на своихъ крѣпкихъ ножкахъ, подобно.... подобно.... но я рѣшительно не нахожу сравненія.
Могу сказать, что вообще я не очень любопытнаго нрава; но такъ какъ, по словамъ одного изъ новѣй
шихъ ФИЛОСОФОВЪ, надо же гдѣ нибудь остановиться, то я и остановился у двери въ пріемную и даже за
глянулъ въ щелку. Но въ ту же минуту почувствовалъ припадокъ живѣйшаго раскаянія и счелъ себя нака
заннымъ по дѣламъ: ибо разговоръ хозяйки съ гостьею происходилъ на валлійскомъ нарѣчіи, и къ тому же гостьѣ было на видъ, по крайней мѣрѣ, шестьдесятъ лѣтъ. Однако лицо ея сохранило не только слѣды уди
вительной красоты, но еще какую-то невыразимую пріятность и миловидность. Волосы ея были совер
шенно бѣлы, а голубые глаза, хотя уже далеко не блестящіе, исполнены были нѣжности и выразительности. Голосъ ея былъ мягокъ и пріятенъ, какъ у моло
денькой дѣвочки, и мнѣ показалось, что въ интонаціи ея замѣтна была привычка обращаться съ утѣшеніемъ къ больнымъ и страждущимъ. Ея глубокій трауръ ясно показывалъ, что сама она перенесла какое-то неисход
ное горе, и во всѣхъ чертахъ ея отразилась печаль, очевидно уже давнишняя, потому что лицо выражало полное спокойствіе и покорность судьбѣ,—какъ-будто глубокія борозды, проведенныя по ея жизни плугомъ несчастія, успѣли зарости благодатною зеленью мило
сердія и терпѣнія, которая скрыла слѣды жестокаго лезвея.
Я осторожно отступилъ къ камину и съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ ожидалъ конца переговоровъ, потому что
волею или неволей начиналъ сильно интересоваться исторіею Пенланриндольдови и маленькаго домика на пригоркѣ. Я взбилъ подушки на креслѣ, придвинулъ къ нему даже скамеечку, для вящаго удобства малень
кой мистриссъ Априсъ; потомъ разсудивъ, что хозяинъ, быть можетъ, нѣсколько ревниваго темперанента, пожелаетъ присутствовать при бесѣдѣ моей съ его же
ною, я и для него поставилъ стулъ противъ очага. Я только что погрузился въ размышленія о томъ, какой бы напитокъ могла предпочитать моя любезная хозяй
ка, какъ вдругъ она сама вошла съ подносомъ, на которомъ приготовленъ былъ для меня чай.
— Будьте такъ добры, сказалъ я, потрудитесь принести другую чашку.
Мы усѣлись за чайный столикъ и за этой уютной трапезой она разсказала мнѣ всю исторію.
— Случилось такъ, начала опа, что изъ всѣхъ дней въ году, сегодняшній приличнѣе, чтобы говорить объ этомъ печальномъ происшествіи. Я было позабыла число — чего, конечно, не сдѣлалъ ни одинъ бѣднякъ во всемъ селеніи — но какъ только увидала миссъ Елену, такъ и вспомнила. Она съ ранняго утра сего
дня обошла всѣхъ вдовъ и сиротъ, утѣшала ихъ, — а теперь пошла домой, въ одинокую свою горницу.
Хотя во весь день злилась буря и небо было пасмурно, но во много домовъ миссъ Елена разносила съ собою успокоеніе и свѣтъ Божій, а въ рыбачьихъ хи
жинахъ на взморьѣ, гдѣ живутъ такіе люди, которыхъ съ перваго взгляда можно принять за скотовъ безсло
весныхъ, много теперь людей, готовыхъ жизнь свою положить за нее—все за доброе ея слово и милости
вую помощь. Особливо заботится она о тѣхъ, которые пострадали отъ морской бури, потому что сама день и ночь печалится о томъ, который погибъ въ волнахъ океана; а больше всего хлопочетъ за молоденькихъ рыбаковъ и рыбачьихъ дѣвушекъ, которые любятъ
мывалъ иногда рискнуть на женидьбу, но только въ такомъ случаѣ, если добавочныя статьи будутъ въ по
рядкѣ. — Боже мой, мистриссъ Априсъ, да, эта миссъ Дэвисъ должна быть очень богата!
— Нѣтъ, сэръ, не очень; ио вѣдь когда человѣкъ на себя ничего не тратитъ и живетъ только для дру
гихъ, то въ тридцать лѣтъ, удивительно сколько добра можно сдѣлать!
— Въ тридцать лѣтъ, повторилъ я, снова впадая въ прежнюю безпечность. Что же, стало быть, она уже совсѣмъ старушка?
— Да, сэръ, но вы ее скоро сами увидите и тогда можете судить. Я удивляюсь, что эго опа до сихъ поръ нейдетъ? Сегодня вечеромъ она должна зайти непремѣн
но, по дорогѣ домой. Она живетъ одна, съ двумя служанками вонъ тамъ, на пригоркѣ, въ коттеджѣ.
Въ эту минуту я замѣтилъ совершенно неожиданно, что моя добрая хозяйка собирается поплакать; и такъ, чтобы перемѣнить разговоръ, я началъ:—«А какой хорошенькій долженъ быть видъ изъ ея окошекъ, на деревню и на море.» у
— Ахъ, да, правда ваша! всхлипнула хозяйка и слезы градомъ покатились по ея круглымъ щекамъ, наполняя маленькія ямки вокругъ рта, такъ что осу
шить эти слезы или остановить ихъ приличнымъ образомъ, подобало, по моему мнѣнію, лишь одному мистеру Апрису.
— Ахъ, грустные, тяжелые виды пришлось ей высматривать изъ своего окошечка, такіе грустные, что рѣдкой женщинѣ удавалось такіе видѣть!
— Боже мой! какая восхитительная—я хотѣлъ сказать, какая ужасная таинственность! сдѣлайте ми
лость, мистриссъ Априсъ, разскажите.... Но въ эту минуту, какъ добрая бабенка приготовлялась къ импровизаціи, послышался стукъ въ двери.
— Тише! эго она! сказала хозяйка и поплыла вонъ изъ комнаты на своихъ крѣпкихъ ножкахъ, подобно.... подобно.... но я рѣшительно не нахожу сравненія.
Могу сказать, что вообще я не очень любопытнаго нрава; но такъ какъ, по словамъ одного изъ новѣй
шихъ ФИЛОСОФОВЪ, надо же гдѣ нибудь остановиться, то я и остановился у двери въ пріемную и даже за
глянулъ въ щелку. Но въ ту же минуту почувствовалъ припадокъ живѣйшаго раскаянія и счелъ себя нака
заннымъ по дѣламъ: ибо разговоръ хозяйки съ гостьею происходилъ на валлійскомъ нарѣчіи, и къ тому же гостьѣ было на видъ, по крайней мѣрѣ, шестьдесятъ лѣтъ. Однако лицо ея сохранило не только слѣды уди
вительной красоты, но еще какую-то невыразимую пріятность и миловидность. Волосы ея были совер
шенно бѣлы, а голубые глаза, хотя уже далеко не блестящіе, исполнены были нѣжности и выразительности. Голосъ ея былъ мягокъ и пріятенъ, какъ у моло
денькой дѣвочки, и мнѣ показалось, что въ интонаціи ея замѣтна была привычка обращаться съ утѣшеніемъ къ больнымъ и страждущимъ. Ея глубокій трауръ ясно показывалъ, что сама она перенесла какое-то неисход
ное горе, и во всѣхъ чертахъ ея отразилась печаль, очевидно уже давнишняя, потому что лицо выражало полное спокойствіе и покорность судьбѣ,—какъ-будто глубокія борозды, проведенныя по ея жизни плугомъ несчастія, успѣли зарости благодатною зеленью мило
сердія и терпѣнія, которая скрыла слѣды жестокаго лезвея.
Я осторожно отступилъ къ камину и съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ ожидалъ конца переговоровъ, потому что
волею или неволей начиналъ сильно интересоваться исторіею Пенланриндольдови и маленькаго домика на пригоркѣ. Я взбилъ подушки на креслѣ, придвинулъ къ нему даже скамеечку, для вящаго удобства малень
кой мистриссъ Априсъ; потомъ разсудивъ, что хозяинъ, быть можетъ, нѣсколько ревниваго темперанента, пожелаетъ присутствовать при бесѣдѣ моей съ его же
ною, я и для него поставилъ стулъ противъ очага. Я только что погрузился въ размышленія о томъ, какой бы напитокъ могла предпочитать моя любезная хозяй
ка, какъ вдругъ она сама вошла съ подносомъ, на которомъ приготовленъ былъ для меня чай.
— Будьте такъ добры, сказалъ я, потрудитесь принести другую чашку.
Мы усѣлись за чайный столикъ и за этой уютной трапезой она разсказала мнѣ всю исторію.
— Случилось такъ, начала опа, что изъ всѣхъ дней въ году, сегодняшній приличнѣе, чтобы говорить объ этомъ печальномъ происшествіи. Я было позабыла число — чего, конечно, не сдѣлалъ ни одинъ бѣднякъ во всемъ селеніи — но какъ только увидала миссъ Елену, такъ и вспомнила. Она съ ранняго утра сего
дня обошла всѣхъ вдовъ и сиротъ, утѣшала ихъ, — а теперь пошла домой, въ одинокую свою горницу.
Хотя во весь день злилась буря и небо было пасмурно, но во много домовъ миссъ Елена разносила съ собою успокоеніе и свѣтъ Божій, а въ рыбачьихъ хи
жинахъ на взморьѣ, гдѣ живутъ такіе люди, которыхъ съ перваго взгляда можно принять за скотовъ безсло
весныхъ, много теперь людей, готовыхъ жизнь свою положить за нее—все за доброе ея слово и милости
вую помощь. Особливо заботится она о тѣхъ, которые пострадали отъ морской бури, потому что сама день и ночь печалится о томъ, который погибъ въ волнахъ океана; а больше всего хлопочетъ за молоденькихъ рыбаковъ и рыбачьихъ дѣвушекъ, которые любятъ