тущій цвѣтъ лица и блестящіе глаза не могли подкупить его; его болѣе прельщали взоры, подернутые гру
стною слезою, блѣдныя отъ тайной скорби ланиты, губы съ выраженіемъ страданій сердца: такія женскія головки писалъ онъ всего охотнѣе. Каждая женщина, которой удавалось заказать свой портретъ этому не
обыкновенному живописцу, считала себя счастливою, и
не пожалѣла бы самой высокой платы за портретъ Джіованно Тозини. Иная да?ке охотно отдала бы ему навсегда душу свою, чтобы имѣть портретъ, имъ на
писанный, если бы этотъ художникъ съ огненнымъ взоромъ показалъ бы малѣйшую готовность принять по
добный даръ. Но для Джіованно Тозини тайный поцѣлуй, полученный украдкою, былъ дороже тысячи жен
скихъ сердецъ. Не взирая на жизнь между многими очаровательными женщинами, до этого времени ни од
ной не удалось держать его въ плѣну долѣе одного дня, и жалобы па его непостоянство перелетали съ од
нихъ пылающихъ устъ на другія. Самыя тонкія сѣти
не могли укрыться отъ его вниманія, и самыя крѣпкія цѣпи онъ расторгалъ, шутя; самый прелестный цвѣтокъ надоѣдалъ ему, когда онъ поблагоухалъ короткое вре
любили его еще болѣе за его непостоянство; каждая льстила себя тайной надеждою, что ей удастся пой
мать и привязать къ себѣ навсегда этого блестящаго мотылька.
Однако въ сердцѣ Джіованно была другая любовь, глубокая, неугасимая, которая находила такое же пламенное сочувствіе: онъ страстно любилъ своего един
ственнаго брата, который, будучи старѣе его десятью годами, былъ вмѣстѣ и его учителемъ, и для Джуліо также не было ничего дороже въ мірѣ его младшаго брата Джіованно. Въ его глазахъ не было юноши бо
лѣе совершеннаго, прекраснаго и чистаго душой, чѣмъ братъ его и у него не было отъ псго никакой тайны.
Оба брата жили вмѣстѣ неподалеку отъ города, въ маленькомъ домикѣ, окруженномъ тѣнистымъ садомъ съ верандой изъ винограда, съ которой открывался пре
лестный видъ на городъ и па шумящій Арно. Тамъ-то обнявшись, сидѣли но вечерамъ братья часто до глубокой ночи и говорили о прошедшемъ, объ умершихъ ро
дителяхъ, братьяхъ, сестрахъ о веселомъ дѣтствѣ и о будущемъ,—когда Джуліо сдѣлается знаменитымъ жи
вописцемъ, чего онъ тайно надѣялся изъ года въ годъ. «Тогда мы переселимся въ Римъ!» говорилъ всегда Джіованно съ блестящими отъ радости глазами, и братъ въ отвѣтъ ласково кивалъ ему головою. ІІо въ сущности для Джуліо было мало надежды пріобрѣсть знаме
нитость: онъ былъ не болѣе какъ хорошій живописецъ, притомъ имѣлъ обыкновеніе скитаться по недѣлямъ по разнымъ мѣстамъ, и вообще работалъ очень мало.
Въ немъ жила неопреодолимая страсть къ путешествіямъ, которая ему не давала ни покоя, ни отдыха, и не позволяла ему долго оставаться подъ одной крышею.
Подобное влеченіе—опасный даръ Неба, потому что не многимъ избраннымъ даны къ тому необходимыя сред
ства. Большая часть изъ нихъ связана по рукамъ и ногамъ, подобно бѣднымъ заключеннымъ, и при пламенномъ желаніи унестись въ даль, сердца ихъ готовы разорваться, слѣдя за полетомъ ласточки или жаво
ронка. Подобные плѣнники, прикованные къ одному мѣсту, чувствуютъ тоже, что доляша чувствовать пере
летная птичка, подстрѣленная охотникомъ, которой ничего не остается, какъ заползти въ уголокъ и уме
реть въ одиночествѣ. Большею частію эти плѣнники, не имѣя возможности удовлетворить своему влеченію, дѣлаются странными людьми и ихъ дѣйствія и поступки
Дасуліо безпрепятственно могъ странствовать, гдѣ ему было угодно и сколько времени ему хотѣлось, и никто не говорилъ ему о томъ ни слова упрека. Дяповапно всегда сердечно радовался, когда высокая и широко
плечая Фигура его брата показывалась въ городскихъ воротахъ, и тогда руки его обвивали шею возвративша
гося путника. Пока Джуліо былъ дома, Дяповапно не отходилъ отъ него и безъ соягалѣнія оставлялъ ради брата самыхъ очаровательныхъ женщинъ. Тогда было такъ много распросовъ и разсказовъ, и у Джуліо рои
лось въ головѣ такъ много прекрасныхъ сюжетовъ, которые онъ хотѣлъ передать полотну, но это ему ни
когда не удавалось. Когда онъ съ большимъ увлеченіемъ говорилъ о прекрасныхъ ландшафтахъ, видѣн
ныхъ имъ и о краскахъ, которыя онъ хотѣлъ передать полотну, Джіованно дѣлался печальнымъ и говорилъ, что ему бы также очень хотѣлось писать горы, доли
ны и небо, ему казалось, что этотъ родъ яшвописи благороднѣе, чѣмъ изобраагеніе бѣдныхъ человѣческихъ образовъ, оригиналы которыхь въ скоромъ времени об
ратятся въ прахъ, между тѣмъ какъ горы и долины, небо и солнце остаются одинаковы изъ вѣка въ вѣкъ. «Ты, Да;уліо, будешь настоящимъ живописцемъ, а я буду только жалкимъ мазилкой, и это часто наводитъ на меня уныніе.» Джуліо на это отвѣчалъ ему смѣясь, что у него таланта больше, чѣмъ у десяти подобныхъ ему живописцевъ. «Когда ты будешь въ моихъ лѣтахъ о тебѣ будутъ говорить гораздо больше, чѣмъ обо мнѣ».
Въ день, когда Джіованно исполнилось 18 лѣтъ, Джуліо возвратился опять изъ очень продолжительнаго странствія. Съ радостнымъ восторгомъ заключилъ онъ въ объятія младшаго брата, увлекъ его въ мастерскую, сбросилъ съ себя котомку, и сѣвъ па деревянную скамью, сказалъ ему: мнѣ надо сообщить тебѣ очень важное дѣло, дитя мое! Завтра опять мы разстанемся, по
стною слезою, блѣдныя отъ тайной скорби ланиты, губы съ выраженіемъ страданій сердца: такія женскія головки писалъ онъ всего охотнѣе. Каждая женщина, которой удавалось заказать свой портретъ этому не
обыкновенному живописцу, считала себя счастливою, и
не пожалѣла бы самой высокой платы за портретъ Джіованно Тозини. Иная да?ке охотно отдала бы ему навсегда душу свою, чтобы имѣть портретъ, имъ на
писанный, если бы этотъ художникъ съ огненнымъ взоромъ показалъ бы малѣйшую готовность принять по
добный даръ. Но для Джіованно Тозини тайный поцѣлуй, полученный украдкою, былъ дороже тысячи жен
скихъ сердецъ. Не взирая на жизнь между многими очаровательными женщинами, до этого времени ни од
ной не удалось держать его въ плѣну долѣе одного дня, и жалобы па его непостоянство перелетали съ од
нихъ пылающихъ устъ на другія. Самыя тонкія сѣти
не могли укрыться отъ его вниманія, и самыя крѣпкія цѣпи онъ расторгалъ, шутя; самый прелестный цвѣтокъ надоѣдалъ ему, когда онъ поблагоухалъ короткое вре
мя у его молодаго, безпокойнаго сердца. Но женщины
любили его еще болѣе за его непостоянство; каждая льстила себя тайной надеждою, что ей удастся пой
мать и привязать къ себѣ навсегда этого блестящаго мотылька.
Однако въ сердцѣ Джіованно была другая любовь, глубокая, неугасимая, которая находила такое же пламенное сочувствіе: онъ страстно любилъ своего един
ственнаго брата, который, будучи старѣе его десятью годами, былъ вмѣстѣ и его учителемъ, и для Джуліо также не было ничего дороже въ мірѣ его младшаго брата Джіованно. Въ его глазахъ не было юноши бо
лѣе совершеннаго, прекраснаго и чистаго душой, чѣмъ братъ его и у него не было отъ псго никакой тайны.
Оба брата жили вмѣстѣ неподалеку отъ города, въ маленькомъ домикѣ, окруженномъ тѣнистымъ садомъ съ верандой изъ винограда, съ которой открывался пре
лестный видъ на городъ и па шумящій Арно. Тамъ-то обнявшись, сидѣли но вечерамъ братья часто до глубокой ночи и говорили о прошедшемъ, объ умершихъ ро
дителяхъ, братьяхъ, сестрахъ о веселомъ дѣтствѣ и о будущемъ,—когда Джуліо сдѣлается знаменитымъ жи
вописцемъ, чего онъ тайно надѣялся изъ года въ годъ. «Тогда мы переселимся въ Римъ!» говорилъ всегда Джіованно съ блестящими отъ радости глазами, и братъ въ отвѣтъ ласково кивалъ ему головою. ІІо въ сущности для Джуліо было мало надежды пріобрѣсть знаме
нитость: онъ былъ не болѣе какъ хорошій живописецъ, притомъ имѣлъ обыкновеніе скитаться по недѣлямъ по разнымъ мѣстамъ, и вообще работалъ очень мало.
Въ немъ жила неопреодолимая страсть къ путешествіямъ, которая ему не давала ни покоя, ни отдыха, и не позволяла ему долго оставаться подъ одной крышею.
Подобное влеченіе—опасный даръ Неба, потому что не многимъ избраннымъ даны къ тому необходимыя сред
ства. Большая часть изъ нихъ связана по рукамъ и ногамъ, подобно бѣднымъ заключеннымъ, и при пламенномъ желаніи унестись въ даль, сердца ихъ готовы разорваться, слѣдя за полетомъ ласточки или жаво
ронка. Подобные плѣнники, прикованные къ одному мѣсту, чувствуютъ тоже, что доляша чувствовать пере
летная птичка, подстрѣленная охотникомъ, которой ничего не остается, какъ заползти въ уголокъ и уме
реть въ одиночествѣ. Большею частію эти плѣнники, не имѣя возможности удовлетворить своему влеченію, дѣлаются странными людьми и ихъ дѣйствія и поступки
никому не нравятся. Еще при жизни родителей
Дасуліо безпрепятственно могъ странствовать, гдѣ ему было угодно и сколько времени ему хотѣлось, и никто не говорилъ ему о томъ ни слова упрека. Дяповапно всегда сердечно радовался, когда высокая и широко
плечая Фигура его брата показывалась въ городскихъ воротахъ, и тогда руки его обвивали шею возвративша
гося путника. Пока Джуліо былъ дома, Дяповапно не отходилъ отъ него и безъ соягалѣнія оставлялъ ради брата самыхъ очаровательныхъ женщинъ. Тогда было такъ много распросовъ и разсказовъ, и у Джуліо рои
лось въ головѣ такъ много прекрасныхъ сюжетовъ, которые онъ хотѣлъ передать полотну, но это ему ни
когда не удавалось. Когда онъ съ большимъ увлеченіемъ говорилъ о прекрасныхъ ландшафтахъ, видѣн
ныхъ имъ и о краскахъ, которыя онъ хотѣлъ передать полотну, Джіованно дѣлался печальнымъ и говорилъ, что ему бы также очень хотѣлось писать горы, доли
ны и небо, ему казалось, что этотъ родъ яшвописи благороднѣе, чѣмъ изобраагеніе бѣдныхъ человѣческихъ образовъ, оригиналы которыхь въ скоромъ времени об
ратятся въ прахъ, между тѣмъ какъ горы и долины, небо и солнце остаются одинаковы изъ вѣка въ вѣкъ. «Ты, Да;уліо, будешь настоящимъ живописцемъ, а я буду только жалкимъ мазилкой, и это часто наводитъ на меня уныніе.» Джуліо на это отвѣчалъ ему смѣясь, что у него таланта больше, чѣмъ у десяти подобныхъ ему живописцевъ. «Когда ты будешь въ моихъ лѣтахъ о тебѣ будутъ говорить гораздо больше, чѣмъ обо мнѣ».
Въ день, когда Джіованно исполнилось 18 лѣтъ, Джуліо возвратился опять изъ очень продолжительнаго странствія. Съ радостнымъ восторгомъ заключилъ онъ въ объятія младшаго брата, увлекъ его въ мастерскую, сбросилъ съ себя котомку, и сѣвъ па деревянную скамью, сказалъ ему: мнѣ надо сообщить тебѣ очень важное дѣло, дитя мое! Завтра опять мы разстанемся, по