удается: женщины отъ тебя безъ ума,—всѣ твои желанія постоянно исполняются.
— Ахъ! еслибъ на этотъ разъ это была правда, подумалъ Окольскій, и задумался.
— Да перестань, пожалуста, мечтать! я не привыкъ тебя видѣть задумчивымъ. Ужь не влюбленъ ли ты? продолжалъ онъ смѣясь, ты тиранъ сердецъ! ха, ха, ха! вотъ было бы забавно. Впрочемъ подѣломъ: не всежь играть бѣдными женщинами, пора и самому попасться на удочку.
— Да я и такъ очень часто влюбляюсь.
— Не столько влюбляешься, какъ влюбляешь въ себя, а особенно никогда не задумываешься; но теперь что-то похоже на серьозную страсть.
— Перестань, пожалуста, съ своими неумѣстными догадками. Я серьозно влюбленъ? Странная мысль! а задумываюсь я оттого, что усталъ, мнѣ наскучила эта свѣтская жизнь; хочу выдти въ отставку и ѣхать въ Одессу къ матери.
— И не жаль тебѣ будетъ столичныхъ удовольствій и старинныхъ знакомыхъ?
— Удовольствіями я могу пользоваться и тамъ, если захочу; а знакомства пріобрѣтутся новыя.
— А вмѣстѣ съ тѣмъ пріобрѣтутся новыя побѣды, замѣтилъ Гриненбергъ, лукаво улыбаясь.
— Нѣтъ! надоѣло все: женщины, ухаживанья, удовольствія. Пора перестать, угомониться. Оставляю тебѣ, юноша, полную свободу, скользить по паркету.
Гриненбергъ не любилъ, чтобы его называли юношей, онъ разсердился и продолжалъ:
— Помилуй, захотятъ ли женщины смотрѣть на насъ, бѣдныхъ юношей, послѣ такого .Іовласа, какъ ты. Воображаю въ какомъ отчаяніи будутъ всѣ эти Адели, Наталіи, Викторіи и безчисленное множество другихъ.
— Какой ты несносный сегодня! нетерпѣливо вскричалъ графъ, вздрогнувшій при имени Викторіи.
— Но чѣмъ же виноватъ я, что ты сегодня не въ духѣ и сердишься за каждое слово?
— Право ты боленъ хандрою; не хочешь ли, я пришлю тебѣ доктора.
— Благодарю за вниманіе; но я не боленъ и лѣчиться не буду, рѣзко отвѣтилъ Окольскій.
— Какъ хочешь. Я далъ тебѣ хорошій совѣтъ, какъ добрый товарищъ, остальное какъ знаешь. Я вижу, что пришелъ не во время, прибавилъ онъ, протягивая руку граФу. Надѣюсь завтра увидѣть тебя у Полѣвскихъ въ лучшемъ расположеніи духа.
Окольскій не старался удерживать товарища: ему такъ хотѣлось помечтать на свободѣ о хорошенькой незнакомкѣ.
Какъ только Гриненбергъ вышелъ, графъ сталъ до
садовать на себя за неумѣніе выдержать роль. И въ самомъ дѣлѣ онъ, умѣвшій такъ хорошо разъигрывать всевозможныя роли, не могъ теперь скрыть волненія, разсѣянности, нетерпѣнія—явныхъ признаковъ любви.
Цѣлый день провелъ онъ въ мучительномъ ожиданіи четверга. Наконецъ насталъ желанный часъ.
Гостей было уже много, когда граФЪ вошелъ въ кабинетъ ГІолѣвской: но четвергамъ у ней собирался хотя интимный, но довольно многочисленный кружокъ.
Всякій занимался, чѣмъ хотѣлъ: пѣли, играли, читали, разговаривали.
Проходя мимо разряженныхъ дамъ, графъ искалъ, скорѣе сердцемъ, чѣмъ* глазами, свою очаровательную маску. Со всѣхъ сторонъ сыпались на него привѣт
ствія;—вѣжливо, но коротко отвѣчалъ онъ на нихъ. — Вотъ и хорошенькая княжна Адель, въ своемъ изящ
номъ нарядѣ. Съ какимъ участіемъ протягиваетъ она ему руку: Vous voici enfin, Monsieur le Comte! гово
ритъ Адель и румянецъ удовольствія вспыхиваетъ на щекахъ ея, и старается она уловить хоть одинъ нѣж
ный взглядъ черныхъ глазъ его; но напрасно: слегка пожавъ эту бѣленькую ручку, и сказавъ какую-то коротенькую Фразу, идетъ онъ далѣе.
Съ грустью посмотрѣла княжна вслѣдъ ему; но, опомнившись, старалась казаться веселою, и смѣялась она, бѣдняжка, тогда какъ сердце разрывалось отъ нераздѣленной любви. Подозрѣвала ли ты, Адель, кто та, которая отняла у тебя единственную радость —вниматель
ность графа. О если бы знала ты имя той, къ которой обращались теперь всѣ мысли, всѣ завѣтныя мечты его!
Не менѣе княжны грустилъ и Окольскій: всѣ старанія его отыскать незнакомку не удавались; между гостя
ми княгини не было ни одной женщины, хотя чѣмъ иибудь напоминавшей о Викторіи. И увидѣлъ онъ, что
не зачѣмъ было пріѣзжать сюда; и душно стало ему въ пышныхъ комнатахъ. Выбравъ минуту, онъ вышелъ, незамѣчепный.
Быстро шелъ онъ корридоромъ, какъ бы боясь погони; — вдругъ послышался ему знакомый милый голосъ: «во вторникъ, въ собраніи, мы снова увидимся!» и опять
все смолкло, только показалось ему, что гдѣ-то зашелестило шелковое платье.
Сильно удивленъ былъ графъ; — онъ глядѣлъ во всѣ стороны—нигдѣ никого. Нѣсколько минутъ стоялъ онъ въ недоумѣніи на одномъ мѣстѣ, но вдали послышался шумъ шаговъ и, не желая ни съ кѣмъ встрѣтиться, графъ поспѣшно ушелъ.
«Злую же шутку играешь ты со мною, судьба! думалъ онъ дорогою. Эта маска не только преслѣдуетъ меня въ мечтахъ и во снѣ, даже и на яву слышу я ея голосъ.»
(Продолженіе слѣдуетъ). л. Долинская.
— Ахъ! еслибъ на этотъ разъ это была правда, подумалъ Окольскій, и задумался.
— Да перестань, пожалуста, мечтать! я не привыкъ тебя видѣть задумчивымъ. Ужь не влюбленъ ли ты? продолжалъ онъ смѣясь, ты тиранъ сердецъ! ха, ха, ха! вотъ было бы забавно. Впрочемъ подѣломъ: не всежь играть бѣдными женщинами, пора и самому попасться на удочку.
— Да я и такъ очень часто влюбляюсь.
— Не столько влюбляешься, какъ влюбляешь въ себя, а особенно никогда не задумываешься; но теперь что-то похоже на серьозную страсть.
— Перестань, пожалуста, съ своими неумѣстными догадками. Я серьозно влюбленъ? Странная мысль! а задумываюсь я оттого, что усталъ, мнѣ наскучила эта свѣтская жизнь; хочу выдти въ отставку и ѣхать въ Одессу къ матери.
— И не жаль тебѣ будетъ столичныхъ удовольствій и старинныхъ знакомыхъ?
— Удовольствіями я могу пользоваться и тамъ, если захочу; а знакомства пріобрѣтутся новыя.
— А вмѣстѣ съ тѣмъ пріобрѣтутся новыя побѣды, замѣтилъ Гриненбергъ, лукаво улыбаясь.
— Нѣтъ! надоѣло все: женщины, ухаживанья, удовольствія. Пора перестать, угомониться. Оставляю тебѣ, юноша, полную свободу, скользить по паркету.
Гриненбергъ не любилъ, чтобы его называли юношей, онъ разсердился и продолжалъ:
— Помилуй, захотятъ ли женщины смотрѣть на насъ, бѣдныхъ юношей, послѣ такого .Іовласа, какъ ты. Воображаю въ какомъ отчаяніи будутъ всѣ эти Адели, Наталіи, Викторіи и безчисленное множество другихъ.
— Какой ты несносный сегодня! нетерпѣливо вскричалъ графъ, вздрогнувшій при имени Викторіи.
— Но чѣмъ же виноватъ я, что ты сегодня не въ духѣ и сердишься за каждое слово?
— Право ты боленъ хандрою; не хочешь ли, я пришлю тебѣ доктора.
— Благодарю за вниманіе; но я не боленъ и лѣчиться не буду, рѣзко отвѣтилъ Окольскій.
— Какъ хочешь. Я далъ тебѣ хорошій совѣтъ, какъ добрый товарищъ, остальное какъ знаешь. Я вижу, что пришелъ не во время, прибавилъ онъ, протягивая руку граФу. Надѣюсь завтра увидѣть тебя у Полѣвскихъ въ лучшемъ расположеніи духа.
Окольскій не старался удерживать товарища: ему такъ хотѣлось помечтать на свободѣ о хорошенькой незнакомкѣ.
Какъ только Гриненбергъ вышелъ, графъ сталъ до
садовать на себя за неумѣніе выдержать роль. И въ самомъ дѣлѣ онъ, умѣвшій такъ хорошо разъигрывать всевозможныя роли, не могъ теперь скрыть волненія, разсѣянности, нетерпѣнія—явныхъ признаковъ любви.
Цѣлый день провелъ онъ въ мучительномъ ожиданіи четверга. Наконецъ насталъ желанный часъ.
Гостей было уже много, когда граФЪ вошелъ въ кабинетъ ГІолѣвской: но четвергамъ у ней собирался хотя интимный, но довольно многочисленный кружокъ.
Всякій занимался, чѣмъ хотѣлъ: пѣли, играли, читали, разговаривали.
Проходя мимо разряженныхъ дамъ, графъ искалъ, скорѣе сердцемъ, чѣмъ* глазами, свою очаровательную маску. Со всѣхъ сторонъ сыпались на него привѣт
ствія;—вѣжливо, но коротко отвѣчалъ онъ на нихъ. — Вотъ и хорошенькая княжна Адель, въ своемъ изящ
номъ нарядѣ. Съ какимъ участіемъ протягиваетъ она ему руку: Vous voici enfin, Monsieur le Comte! гово
ритъ Адель и румянецъ удовольствія вспыхиваетъ на щекахъ ея, и старается она уловить хоть одинъ нѣж
ный взглядъ черныхъ глазъ его; но напрасно: слегка пожавъ эту бѣленькую ручку, и сказавъ какую-то коротенькую Фразу, идетъ онъ далѣе.
Съ грустью посмотрѣла княжна вслѣдъ ему; но, опомнившись, старалась казаться веселою, и смѣялась она, бѣдняжка, тогда какъ сердце разрывалось отъ нераздѣленной любви. Подозрѣвала ли ты, Адель, кто та, которая отняла у тебя единственную радость —вниматель
ность графа. О если бы знала ты имя той, къ которой обращались теперь всѣ мысли, всѣ завѣтныя мечты его!
Не менѣе княжны грустилъ и Окольскій: всѣ старанія его отыскать незнакомку не удавались; между гостя
ми княгини не было ни одной женщины, хотя чѣмъ иибудь напоминавшей о Викторіи. И увидѣлъ онъ, что
не зачѣмъ было пріѣзжать сюда; и душно стало ему въ пышныхъ комнатахъ. Выбравъ минуту, онъ вышелъ, незамѣчепный.
Быстро шелъ онъ корридоромъ, какъ бы боясь погони; — вдругъ послышался ему знакомый милый голосъ: «во вторникъ, въ собраніи, мы снова увидимся!» и опять
все смолкло, только показалось ему, что гдѣ-то зашелестило шелковое платье.
Сильно удивленъ былъ графъ; — онъ глядѣлъ во всѣ стороны—нигдѣ никого. Нѣсколько минутъ стоялъ онъ въ недоумѣніи на одномъ мѣстѣ, но вдали послышался шумъ шаговъ и, не желая ни съ кѣмъ встрѣтиться, графъ поспѣшно ушелъ.
«Злую же шутку играешь ты со мною, судьба! думалъ онъ дорогою. Эта маска не только преслѣдуетъ меня въ мечтахъ и во снѣ, даже и на яву слышу я ея голосъ.»
(Продолженіе слѣдуетъ). л. Долинская.