ты не позволяла за собою слѣдить, но теперь я люблю тебя, хотя и не знаю, кто ты, и люблю болѣе жизни.
Молча слушала его маска. Она не отнимала руки, которой не выпускалъ граФъ; глаза ея смотрѣли на
него съ такой любовью, съ такимъ упоеніемъ, что у бѣднаго Окольскаго закружилась голова.
— Маскарадный бредъ, сказала она наконецъ, и потомъ, устремивъ на него проницательный, жгучій взглядъ, прибавила: нѣтъ, ты не любишь меня!
— О, вѣрь мнѣ, Викторія ! клянусь тебѣ всѣмъ, что есть святаго, клянусь твоими чудными глазами, что никого никогда не любилъ я такъ глубоко, искренно и страстно; я самъ не могу понять, какъ могъ по
любить тебя, не зная, кто ты, не увидавъ твоего лица, —это странно, но справедливо. Считай меня, чѣмъ хо
чешь,—волокитой, безумцемъ, а я все буду повторять,
что горячо люблю тебя, что тебѣ готовъ пожертвовать всѣмъ, продолжалъ онъ восторяшнно, и каждую свѣт
лую мысль, каждое доброе дѣло ты внушаешь мнѣ. Oui, c’est toi que je peux nommer mon bon génie! и онъ съ жаромъ цѣловалъ ручку, покоившуюся въ рукѣ его.
Съ какою жадностію слушала маска слова любви, съ такимъ жаромъ расточаемыя графомъ; какъ хотѣлось ей вѣрить ему; но вотъ грустная улыбка сомнѣнія мелькнула на устахъ: Ахъ, Александръ! сказала она едва слышно, что если слова твои только шутка; что если посмѣешься ты надо мною, какъ смѣялся надъ другими.... о, я умру безъ любви твоей! Зачѣмъ играть бѣднымъ сердцемъ?
Слова эти были сказаны съ такимъ увлеченіемъ, съ такою страстью, глаза ея горѣли такимъ огнемъ, что очарованный Окольскій былъ на верху блаженства. Съ жаромъ осыпалъ онъ поцѣлуями руки Викторіи.
— Скажи же мнѣ, кто ты? настаивалъ графъ. — Отгадай.
— Не могу.
— А, такъ значитъ не хочешь: мое правило, что si l’on veut, on le peut.
— Je le veux bien, mais qu’y faire? oh, dis-le moi, mon bon génie!
Вдругъ, какъ бы очпувшись отъ тяжелаго сна, маска быстро встала съ дивана.
— Графъ! сказала она,—умоляю васъ, забудьте эту минуту увлеченія; забудьте этотъ вечеръ. Сама не знаю, что со мною: голова моя горитъ, я не помню, что дѣлаю. Много высказала я, чего бы не слѣдовало, забудьте же объ этомъ,—Мы никогда болѣе не увидим
ся, мы не должны видѣться, слышите ли, никогда! и губы ея задрожали, въ голосѣ слышались слезы. — Я любила васъ много, и давно, но мечты мои несбы
точны. Прощайте же навсегда; позабудьте меня, и выр - вавъ руку, она скрылась въ толпѣ.
«О, нѣтъ! не навсегда: во что бы то ни стало, я узнаю, кто она; я увижу ее безъ маски. Да, я оправ
даю ея девизъ: si l’on veut, on le peut. Но неужели
она посмѣялась надо мною? неужели это была шутка? она бросила меня послѣ пламеннаго признанія; броси
ла, когда я готовъ былъ отдать ей всю жизнь мою, по
святить ей всѣ радости, все свое счастіе! если это
такъ, то я отомщу тебѣ, прекрасная Викторія!» такъ думалъ графъ, оставшійся на прежнемъ мѣстѣ. Грустно и досадно было ему.
Нѣсколько масокъ подходило къ нему, но всѣ онѣ казались ему скучными, пошлыми.
Онъ хотѣлъ было ѣхать домой — какъ вдругъ маска въ бархатномъ домино подошла къ нему.
— Я знаю о комъ ты задумался, Окольскій, сказала она.
— Оставь меня, пожалуста, маска; я не имѣю желанія говорить съ тобою.
— Не горячись, прекрасный графъ, чтобы не раскаяться послѣ: можетъ быть, пригожусь. Ты вѣдь сердитъ теперь на маску, которую называешь bon génie!
Окольскій пристально поглядѣлъ на говорившую, и ему показалось, что это было то самое бархатное до
мино, которое въ сопровожденіи генерала подходило къ Викторіи въ первый маскарадъ.
— Я слушаю тебя, сказалъ онъ отодвигаясь, чтобы дать ей мѣсто подлѣ себя.
— Я знаю, говорило домино,—тебѣ досадно, что не знаешь, кто она? но этому горю можно помочь, если ты захочешь.
— Но что же долженъ я дѣлать?
— Слѣпо во всемъ повиноваться мнѣ.
— Только-то!—Если бы ты потребовала жертвъ, то и на нихъ согласился бы я, чтобъ узнать, кто эта маска. Скажи же мнѣ ея имя, умоляю тебя.
— Имени ея я не могу сказать тебѣ, а если хочешь, то можешь съ нею увидѣться.
— Гдѣ же могу я встрѣтить ее? спрашивалъ онъ съ восторгомъ.
— Въ четвергъ балъ въ благородномъ собраніи; она будетъ тамъ.
— Но какъ же я узнаю ее? Домино призадумалось.
— Вотъ что, сказала она помолчавъ,—дай мнѣ слово, что, встрѣтясь съ нею, ты не упомянешь о моемъ вмѣшательствѣ, а припишешь вашу встрѣчу одной случайности.
— Вотъ моя рука, отвѣчалъ онъ.
— Хорошо! И такъ, когда незнакомый тебѣ уланъ подойдетъ просить тебя на визави, то дама его будетъ — твоя маска, а чтобы ты могъ лучше узнать ее, я приколю ей на грудь бѣлую камелію.
Молча слушала его маска. Она не отнимала руки, которой не выпускалъ граФъ; глаза ея смотрѣли на
него съ такой любовью, съ такимъ упоеніемъ, что у бѣднаго Окольскаго закружилась голова.
— Маскарадный бредъ, сказала она наконецъ, и потомъ, устремивъ на него проницательный, жгучій взглядъ, прибавила: нѣтъ, ты не любишь меня!
— О, вѣрь мнѣ, Викторія ! клянусь тебѣ всѣмъ, что есть святаго, клянусь твоими чудными глазами, что никого никогда не любилъ я такъ глубоко, искренно и страстно; я самъ не могу понять, какъ могъ по
любить тебя, не зная, кто ты, не увидавъ твоего лица, —это странно, но справедливо. Считай меня, чѣмъ хо
чешь,—волокитой, безумцемъ, а я все буду повторять,
что горячо люблю тебя, что тебѣ готовъ пожертвовать всѣмъ, продолжалъ онъ восторяшнно, и каждую свѣт
лую мысль, каждое доброе дѣло ты внушаешь мнѣ. Oui, c’est toi que je peux nommer mon bon génie! и онъ съ жаромъ цѣловалъ ручку, покоившуюся въ рукѣ его.
Съ какою жадностію слушала маска слова любви, съ такимъ жаромъ расточаемыя графомъ; какъ хотѣлось ей вѣрить ему; но вотъ грустная улыбка сомнѣнія мелькнула на устахъ: Ахъ, Александръ! сказала она едва слышно, что если слова твои только шутка; что если посмѣешься ты надо мною, какъ смѣялся надъ другими.... о, я умру безъ любви твоей! Зачѣмъ играть бѣднымъ сердцемъ?
Слова эти были сказаны съ такимъ увлеченіемъ, съ такою страстью, глаза ея горѣли такимъ огнемъ, что очарованный Окольскій былъ на верху блаженства. Съ жаромъ осыпалъ онъ поцѣлуями руки Викторіи.
— Скажи же мнѣ, кто ты? настаивалъ графъ. — Отгадай.
— Не могу.
— А, такъ значитъ не хочешь: мое правило, что si l’on veut, on le peut.
— Je le veux bien, mais qu’y faire? oh, dis-le moi, mon bon génie!
Вдругъ, какъ бы очпувшись отъ тяжелаго сна, маска быстро встала съ дивана.
— Графъ! сказала она,—умоляю васъ, забудьте эту минуту увлеченія; забудьте этотъ вечеръ. Сама не знаю, что со мною: голова моя горитъ, я не помню, что дѣлаю. Много высказала я, чего бы не слѣдовало, забудьте же объ этомъ,—Мы никогда болѣе не увидим
ся, мы не должны видѣться, слышите ли, никогда! и губы ея задрожали, въ голосѣ слышались слезы. — Я любила васъ много, и давно, но мечты мои несбы
точны. Прощайте же навсегда; позабудьте меня, и выр - вавъ руку, она скрылась въ толпѣ.
«О, нѣтъ! не навсегда: во что бы то ни стало, я узнаю, кто она; я увижу ее безъ маски. Да, я оправ
даю ея девизъ: si l’on veut, on le peut. Но неужели
она посмѣялась надо мною? неужели это была шутка? она бросила меня послѣ пламеннаго признанія; броси
ла, когда я готовъ былъ отдать ей всю жизнь мою, по
святить ей всѣ радости, все свое счастіе! если это
такъ, то я отомщу тебѣ, прекрасная Викторія!» такъ думалъ графъ, оставшійся на прежнемъ мѣстѣ. Грустно и досадно было ему.
Нѣсколько масокъ подходило къ нему, но всѣ онѣ казались ему скучными, пошлыми.
Онъ хотѣлъ было ѣхать домой — какъ вдругъ маска въ бархатномъ домино подошла къ нему.
— Я знаю о комъ ты задумался, Окольскій, сказала она.
— Оставь меня, пожалуста, маска; я не имѣю желанія говорить съ тобою.
— Не горячись, прекрасный графъ, чтобы не раскаяться послѣ: можетъ быть, пригожусь. Ты вѣдь сердитъ теперь на маску, которую называешь bon génie!
Окольскій пристально поглядѣлъ на говорившую, и ему показалось, что это было то самое бархатное до
мино, которое въ сопровожденіи генерала подходило къ Викторіи въ первый маскарадъ.
— Я слушаю тебя, сказалъ онъ отодвигаясь, чтобы дать ей мѣсто подлѣ себя.
— Я знаю, говорило домино,—тебѣ досадно, что не знаешь, кто она? но этому горю можно помочь, если ты захочешь.
— Но что же долженъ я дѣлать?
— Слѣпо во всемъ повиноваться мнѣ.
— Только-то!—Если бы ты потребовала жертвъ, то и на нихъ согласился бы я, чтобъ узнать, кто эта маска. Скажи же мнѣ ея имя, умоляю тебя.
— Имени ея я не могу сказать тебѣ, а если хочешь, то можешь съ нею увидѣться.
— Гдѣ же могу я встрѣтить ее? спрашивалъ онъ съ восторгомъ.
— Въ четвергъ балъ въ благородномъ собраніи; она будетъ тамъ.
— Но какъ же я узнаю ее? Домино призадумалось.
— Вотъ что, сказала она помолчавъ,—дай мнѣ слово, что, встрѣтясь съ нею, ты не упомянешь о моемъ вмѣшательствѣ, а припишешь вашу встрѣчу одной случайности.
— Вотъ моя рука, отвѣчалъ онъ.
— Хорошо! И такъ, когда незнакомый тебѣ уланъ подойдетъ просить тебя на визави, то дама его будетъ — твоя маска, а чтобы ты могъ лучше узнать ее, я приколю ей на грудь бѣлую камелію.