хочешь, закури свою несносную сигару. Я тебѣ сегодня, для моихъ имянинъ, позволяю это.
— Мегсі, добрая бабушка, а мнѣ, уяш признаться, давно хочется....
Я закурилъ сигару. Бабушка продолжала ласково и съ небольшимъ подавленнымъ вздохомъ:
— Не правда ли, слово «любовь» въ устахъ девяносто-двухъ-лѣтней старухи кажется большимъ ана
хронизмомъ, какъ выражаетесь вы нынче въ вашихъ учено-модиыхъ разсужденіяхъ?
Я молчалъ, потому что, по правдѣ сказать, не зналъ что отвѣтить.
Бабушка продолжала:
— Такую любовь, какую способенъ ты ощущать въ твои годы, милый мой Миша, бабушка твоя знала въ свое время, и знала, можетъ быть, много тверже и сильнѣе твоего; а такую любовь, какую я теперь пред
ставляю себѣ — ты не знаешь, да, можетъ быть, и не узнаешь, развѣ только доживешь до моихъ лѣтъ. Охъ, эта любовь! эта любовь!
Бабушка задумалась и поникла своею умною и красиво прибранной головкой— Ну право, она была хороша, почти молода въ эту минуту.
— Милая бабушка, началъ я послѣ небольшаго взаимнаго молчанія.
— Что, милый внучекъ? отвѣтила она отрывисто, какъ будто разбуженная отъ сладкаго сновидѣнія моимъ голосомъ.
— У меня есть къ вамъ просьба; не откажите мнѣ въ пей, для дня вашего ангела.... — Что такое?
— Будьте сегодня вполнѣ искренны и откровенны со мной!
— Я всегда такова. Но что ты хочешь сказать этими словами?
— Вы любили въ вашу жизнь?
— Любила, и даже не одинъ разъ.
— Разскажите мнѣ что нибудь изъ этой отдаленной эпохи вашего существованія__
— Именно отдаленной! Съ новымъ вздохомъ сказала бабушка и начала ласкать вспрыгнувшаго къ пей въ эту минуту на колѣни любимца ея — сибирскаго кота.
— Вѣдь ты у меня обѣдаешь сегодня, Миша? гіродолжала опа.
— Конечно такъ, бабушка!
— Ну хорошо, и вотъ за то, что ты не скучаешь со старухой, я послѣ обѣда разскажу тебѣ исторію моей первой любви, если хочешь. — Милая бабушка!
— Какой ты еще ребенокъ, Миша!
И бабушка поцѣловала меня какъ-то горячѣе обыкновеннаго два раза въ лобъ и поправила заботливо во
ротнички у моего галстука, какъ мать у любимаго дитяти, который, рѣзвясь, порастрепалъ свой туалетъ.
— А пока въ ожиданіи моего разсказа, прибавила бабушка,—потрудись снять со стѣны, около моей постели, миніатюрный портретикъ, что въ золотомъ обо
дочкѣ! Такъ какъ этотъ медальонъ будетъ играть глав
ную роль въ исторіи любви моей, то я напередъ хочу показать тебѣ его.
Я исполнилъ, что было приказано. Въ золотомъ, поданномъ мною бабушкѣ медальонѣ былъ портретъ муж
чины, истиннаго красавца, въ полковничьемъ мундирѣ Екатерининскаго вѣка.
— Не правда ли, хорошъ? спросила меня бабушка, любуясь и сама на портретъ молодаго полковника, при чемъ рука ея немножко задрожала и въ глазахъ пока
залось что-то похоже на запоздалую слезу любви. Эта слеза была какъ-то такъ печальна и сиротлива, какъ послѣдній забытый плодъ осенью на обобранномъ рукою садовника деревѣ.... мнѣ стало почти грустно....
Послѣ обѣда бабушка разсказала мнѣ исторію первой любви своей. Передаю ее читателю, только уже сво
ими словами. Мнѣ не сумѣть разсказать ее такъ, какъ разсказывала бабушка, Наталья Дмитріевна.
М. Воскресенскій. (Окончаніе слѣдуетъ.)

Ш А М И Л Ь,

ИМАМЪ ЧЕЧНИ И ДАГЕСТАНА.
Двадцать шестое августа, день священнаго коронованія нашего обожаемаго Монарха, ознаменовался но