— Теперь я умру спокойно, сказала Гресъ, цѣлуя ее. Смергь не страшна мнѣ теперь, когда я знаю,’что ре
бенокъ мой не останется безъ матери. Страшна! Нѣтъ, смерть мнѣ лучшій другъ, единственная надежда моя, истинно посланникъ Божій. О «ВинФрида! какъ мнѣ благодарить тебя? Ты не знаешь, подъ какимъ тяжкимъ бременемъ скорби я изнемогала сегодня вечеромъ, на пустынномъ этомъ берегу,—бременемъ, сня
тымъ съ души моей твоими руками. Но поступокъ твой не останется безъ возмездія. Богъ караетъ и награждаетъ; рука, поразившая меня, укрѣпитъ тебя. Те
перь пойдемъ, домой. Я устала, ВинФрида, и сердце
мое переполнено; я пойду молиться—не за себя, я не смѣю за себя молиться, но за тебя, и за это еще не рожденное существо могу я молиться, и Господь услышитъ мою молитву о ниспосланіи вамъ его благодати.
Прошли недѣли и ВинФрида стояла подлѣ умирающей Гресъ. Настала роковая минута, и сосласно съ ея предсказаніемъ, часъ рожденія ея ребенка былъ также часомъ ея смерти. ВинФрида не забыла свое
го обѣта: она взяла это дитя скорби, стыда и смерти, и увезла его къ себѣ, съ такою нѣжною заботливостью, какъ бы рожденіе его было источникомъ радости цѣ
лаго народа. Мать ея, кроткая, добрая, слабая л?енщина одобрила (по крайней мѣрѣ молчаніемъ) поступокъ, которымъ дочь ея ставила себя въ необыкновенное положеніе; опа не хвалила, но и не осуждала ея, предоставляя ей полную волю. Она только вознесла глаза и руки къ небу и воскликнула: «Гресь Вильсонъ!
Ктобъ это подумалъ?» и это печальное происшествіе не , подверглось дальнѣйшему разбору. Однакожь со временемъ не было недостатка въ людяхъ, находившихъ эту преданность очень смѣшною, и ясно дававшихъ за
мѣтить, что считаютъ маленькую Мери болѣе близкою ВинФридѣ, чѣмъ простой пріемышъ. Хорошо, говорили они, мистрисъ Джемсъ быть такой сострадательною, а ВинФридѣ такой великодушной, — на это онѣ имѣютъ другія причины, кромѣ романической нравственности. Повѣрьте, что когда иные хотятъ казаться лучше другихъ, то они на дѣлѣ вѣрно много ихъ хуже.
Гресъ Вильсонъ умерла и странные о ней носились слухи; по кто могъ сказать справедливы ли они
были или нѣтъ? Однако облако, омрачающее могилу бѣдной Гресъ, также падало и на ВитіФриду, и роковая истина, — что всякое зло по распространяемому имъ вліянію безконечно,—легла пятномъ на бѣднаго ребенка и на юную его воспитательницу.
Поразительна была перемѣна, или лучше сказать, поразительно было развитіе, произведенное этимъ от
ношеніемъ въ ВинФридѣ. Она всегда была серьозпаго характера, глубокаго чувства, и грустное происшествіе, случившееся съ подругой, ей почти столь же близкой,
какъ сестра, печальная ея кончина, наконецъ это материнское отношеніе къ ея ребенку, какъ бы вызвали наружу все, что было серьозпаго въ ея характерѣ, и уничтожили послѣдніе слѣды дѣтства. Но эта перемѣ
на придала еще болѣе прелести ея характеру; она всегда нравилась, теперь же возбуждала удивленіе; прежде она была лишь добродѣтельна, теперь являлась героиней. И какъ она любила эту малютку! Впрочемъ, надобно сказать, что ребенокъ былъ точно прелестный; онъ привлекалъ самъ по себѣ, еслибъ и не существовало другихъ причинъ, возбуждающихъ къ нему уча
стіе. Полненькое, кудрявое дитя, которое цѣлый день смѣялось, кричало, работало маленькими ножками и безсмысленно размахивало пухленькими, сжатыми ку
лачками, не щадя ни собственнаго носа, ни глазъ своихъ; ребенокъ живой, неугомонный, съ весьма строги
ми понятіями о собственномъ достоинствѣ, и постоянно требующій хоть одного слуги, для исполненія сво
ихъ прихотей; ребенокъ безразсудный, своенравный,— но ребенокъ по сердцу женщины. Этому-то малень
кому существу ВинФрида посвятила жизнь свою, не обращая вниманія ни на холодные взгляды, ни на презрительныя слова свѣта, не помышляя, что можетъ на
стать день, въ который другая любовь станетъ между ею и ребенкомъ.
Луи Блекъ былъ очень друженъ съ ВинФридою; они жили, какъ братъ съ сестрою, и были неразлучны. Луи было двадцать пять лѣтъ, также какъ и ВинФридѣ, — малюткѣ Мери въ это время было около трехъ. Слу
чай и обстоятельства сдѣлали ихъ друзьями, но отъ природы въ нихъ было мало симпатичныхъ струнъ. Луи былъ отважный, энергическій, достойный уваженія молодой человѣкъ, но преимущественно человѣкъ свѣт
скій, ловкій, честолюбивый, и въ высшей степени не романическій. ВинФридѣ въ немъ нравилась его муже
ственность: онъ былъ высокъ, красивъ, силенъ и прак
тиченъ, однимъ словомъ, идеалъ мужскаго могущества, между тѣмъ какъ матеріализмъ и свѣтская гордость, унижающіе его характеръ, не находили случая къ развитію въ тихой сельской жизни.
Они вмѣстѣ гуляли, катались, часто сидѣли вмѣстѣ на берегу того самаго моря, которое когда-то уноси
ло слезы бѣдной Гресъ; вмѣстѣ читали, разсуждали, занимались науками, покуда наконецъ всѣ условія ежедневной жизни ихъ до того переплелись, что ни которому изъ нихъ не приходило на умъ, чтобъ было возможно раздѣлить ихъ. ВинФрида вообще такъ мало думала о любви* что ей и въ голову не приходило спросить себя, — любовь ли это, или дружба, — а Луи
слишкомъ хорошо зналъ, какъ огромно его честолюбіе, и какъ сильно имъ переполнено его сердце, чтобъ допустить мысль, что въ этомъ сердцѣ могло бы еще
бенокъ мой не останется безъ матери. Страшна! Нѣтъ, смерть мнѣ лучшій другъ, единственная надежда моя, истинно посланникъ Божій. О «ВинФрида! какъ мнѣ благодарить тебя? Ты не знаешь, подъ какимъ тяжкимъ бременемъ скорби я изнемогала сегодня вечеромъ, на пустынномъ этомъ берегу,—бременемъ, сня
тымъ съ души моей твоими руками. Но поступокъ твой не останется безъ возмездія. Богъ караетъ и награждаетъ; рука, поразившая меня, укрѣпитъ тебя. Те
перь пойдемъ, домой. Я устала, ВинФрида, и сердце
мое переполнено; я пойду молиться—не за себя, я не смѣю за себя молиться, но за тебя, и за это еще не рожденное существо могу я молиться, и Господь услышитъ мою молитву о ниспосланіи вамъ его благодати.
Прошли недѣли и ВинФрида стояла подлѣ умирающей Гресъ. Настала роковая минута, и сосласно съ ея предсказаніемъ, часъ рожденія ея ребенка былъ также часомъ ея смерти. ВинФрида не забыла свое
го обѣта: она взяла это дитя скорби, стыда и смерти, и увезла его къ себѣ, съ такою нѣжною заботливостью, какъ бы рожденіе его было источникомъ радости цѣ
лаго народа. Мать ея, кроткая, добрая, слабая л?енщина одобрила (по крайней мѣрѣ молчаніемъ) поступокъ, которымъ дочь ея ставила себя въ необыкновенное положеніе; опа не хвалила, но и не осуждала ея, предоставляя ей полную волю. Она только вознесла глаза и руки къ небу и воскликнула: «Гресь Вильсонъ!
Ктобъ это подумалъ?» и это печальное происшествіе не , подверглось дальнѣйшему разбору. Однакожь со временемъ не было недостатка въ людяхъ, находившихъ эту преданность очень смѣшною, и ясно дававшихъ за
мѣтить, что считаютъ маленькую Мери болѣе близкою ВинФридѣ, чѣмъ простой пріемышъ. Хорошо, говорили они, мистрисъ Джемсъ быть такой сострадательною, а ВинФридѣ такой великодушной, — на это онѣ имѣютъ другія причины, кромѣ романической нравственности. Повѣрьте, что когда иные хотятъ казаться лучше другихъ, то они на дѣлѣ вѣрно много ихъ хуже.
Гресъ Вильсонъ умерла и странные о ней носились слухи; по кто могъ сказать справедливы ли они
были или нѣтъ? Однако облако, омрачающее могилу бѣдной Гресъ, также падало и на ВитіФриду, и роковая истина, — что всякое зло по распространяемому имъ вліянію безконечно,—легла пятномъ на бѣднаго ребенка и на юную его воспитательницу.
Поразительна была перемѣна, или лучше сказать, поразительно было развитіе, произведенное этимъ от
ношеніемъ въ ВинФридѣ. Она всегда была серьозпаго характера, глубокаго чувства, и грустное происшествіе, случившееся съ подругой, ей почти столь же близкой,
какъ сестра, печальная ея кончина, наконецъ это материнское отношеніе къ ея ребенку, какъ бы вызвали наружу все, что было серьозпаго въ ея характерѣ, и уничтожили послѣдніе слѣды дѣтства. Но эта перемѣ
на придала еще болѣе прелести ея характеру; она всегда нравилась, теперь же возбуждала удивленіе; прежде она была лишь добродѣтельна, теперь являлась героиней. И какъ она любила эту малютку! Впрочемъ, надобно сказать, что ребенокъ былъ точно прелестный; онъ привлекалъ самъ по себѣ, еслибъ и не существовало другихъ причинъ, возбуждающихъ къ нему уча
стіе. Полненькое, кудрявое дитя, которое цѣлый день смѣялось, кричало, работало маленькими ножками и безсмысленно размахивало пухленькими, сжатыми ку
лачками, не щадя ни собственнаго носа, ни глазъ своихъ; ребенокъ живой, неугомонный, съ весьма строги
ми понятіями о собственномъ достоинствѣ, и постоянно требующій хоть одного слуги, для исполненія сво
ихъ прихотей; ребенокъ безразсудный, своенравный,— но ребенокъ по сердцу женщины. Этому-то малень
кому существу ВинФрида посвятила жизнь свою, не обращая вниманія ни на холодные взгляды, ни на презрительныя слова свѣта, не помышляя, что можетъ на
стать день, въ который другая любовь станетъ между ею и ребенкомъ.
Луи Блекъ былъ очень друженъ съ ВинФридою; они жили, какъ братъ съ сестрою, и были неразлучны. Луи было двадцать пять лѣтъ, также какъ и ВинФридѣ, — малюткѣ Мери въ это время было около трехъ. Слу
чай и обстоятельства сдѣлали ихъ друзьями, но отъ природы въ нихъ было мало симпатичныхъ струнъ. Луи былъ отважный, энергическій, достойный уваженія молодой человѣкъ, но преимущественно человѣкъ свѣт
скій, ловкій, честолюбивый, и въ высшей степени не романическій. ВинФридѣ въ немъ нравилась его муже
ственность: онъ былъ высокъ, красивъ, силенъ и прак
тиченъ, однимъ словомъ, идеалъ мужскаго могущества, между тѣмъ какъ матеріализмъ и свѣтская гордость, унижающіе его характеръ, не находили случая къ развитію въ тихой сельской жизни.
Они вмѣстѣ гуляли, катались, часто сидѣли вмѣстѣ на берегу того самаго моря, которое когда-то уноси
ло слезы бѣдной Гресъ; вмѣстѣ читали, разсуждали, занимались науками, покуда наконецъ всѣ условія ежедневной жизни ихъ до того переплелись, что ни которому изъ нихъ не приходило на умъ, чтобъ было возможно раздѣлить ихъ. ВинФрида вообще такъ мало думала о любви* что ей и въ голову не приходило спросить себя, — любовь ли это, или дружба, — а Луи
слишкомъ хорошо зналъ, какъ огромно его честолюбіе, и какъ сильно имъ переполнено его сердце, чтобъ допустить мысль, что въ этомъ сердцѣ могло бы еще