II.
— Баринъ дома? раздался пискливый голосъ за дверью. ПарФенъ, не успѣвшій еще заснуть всталъ и отворилъ дверь.
— Что, ПарФенушка, дома твой баринъ? говорила женщина, одѣтая ни по-зимнему, ни по-лѣтнему да и
не по-весеннему,—въ ваточный салопъ съ кошачьимъ воротникомъ.
— Кажись, нѣтъ, отвѣчалъ ПарФенъ, а скоро придетъ.
— Ну хорошо, ПарФенушка, ты запри дверь да и поговори со мной.
— А что съ тобой говорить?
— Какъ что? да ты разскажи, что твой баринъ хорошій ли человѣкъ-то; добръ ли онъ? али злющій какой?
— А тебѣ на что? безсмысленно проговорилъ ІІар- Фепъ. Видно было, что умственно онъ еще не проснулся.
— Экой какой-ты право, вотъ я, кажется, люблю тебя и ты такой славный человѣкъ, а ужь вовсе въ тебѣ
нѣтъ этой нріятедьности въ обхожденіи, говорила Анна Михайловна; это была она.
— Да на что тебѣ? спросилъ ПарФенъ, вытращивъ на нее свои тупые глаза.
— Какъ на что? развѣ я тебѣ не сказывала, вѣдь я твоего барина сватаю, хочу женить да и на богатой. Да! вотъ поэтому и спрашиваю тебя. Что добръ онъ, аль нѣтъ?
— Да, добръ-----
— Ну и не бьетъ тебя? — И не бьетъ.
— Значитъ, лучшаго барина и не надо? — Значитъ, и не надо.
— Что—онъ тебя и чаемъ поитъ? а?
— Бываетъ и чай пью, локонически отвѣчалъ Пар Фенъ.
— А въ праздникъ на водку даетъ? — Да, и на водку даетъ.
— Ну, а правда, что твой баринъ крестьянъ имѣетъ, да отецъ живъ, а какъ умретъ, такъ ему все достанется? спрашивала Анна Михайловна.
— Ну, значитъ, ему, отвѣчалъ ПарФенъ.
— И онъ говорилъ, что ты тоже крѣпостной его? — Ну, и крѣпостной.
— Значитъ, отъ отца къ нему достался. — Значитъ, достался.
Къ чести Парфена надо замѣтить, что онъ не принадлежалъ къ тому кружку образованной дворни, которая чернитъ господъ своихъ, вретъ на нихъ всякую гиль, а иногда впрочемъ разсказываетъ и правду. ПарФенъ
твердо помнилъ пословицу: ѣшь пирогъ съ грибами, а языкъ держи за зубами.
На этомъ ихъ разговоръ кончился, потому что раздался стукъ въ дверь и Алексѣй Васильичъ явился пе
редъ лицомъ Анны Михайловны, городской свахи и сплетницы первой руки.
— Здравствуйте, батюшка Алексѣй Васильичъ, говорила сваха заискивающимъ голоскомъ, что, батюшка, какъ жевете-можете ?
— Здравствуйте, голубушка Анна Михайловна, очень радъ, что зашли, долго не были, я васъ заждался: все думалъ, авось зайдете.
— Ну, ну, батюшка, вотъ и зашла, а то что-то все немоглось: то, знаете, поясница, то спина, то повыше, а то вчера животъ схватило, да такъ, что ахти Господи! чуть души не отдала Богу; спасибо еще племян
никъ навѣстилъ; тотъ разныхъ капель далъ, мнѣ и ста
ло легче; а то просто у!... у!... и Анна Михайловна закрыла глаза и закачала головою.
— А теперь здоровы, матушка Анна Михайловна? прошу садиться безъ церемоніи на диванчикъ да и по
говоримъ о нашихъ дѣлишкахъ, сказалъ Алексѣй Ва
сильичъ, махая головою, какъ взнузданная лошадь: это была его постоянная привычка.
— Воистину поговоримъ, мой родной, вытягивала голосомъ Анна Михайловна, воистину я тебя люблю словно кровнаго, гакъ ты мнѣ пришелся по нраву, что голову за тебя готова положить. Истинно люблю.
— Не хотители водочки, Анна Михайловна? спросилъ Чародѣевъ, а то какъ-будто на дворѣ свѣжо и какъ-то холодновато; я самъ, признаться, не пью, еще рано, ну а вы-то, Анна Михайловна, не хотите ли? И Алексѣй
Васильичъ налилъ порядочную рюмку сивухи и подалъ свахѣ.
— Я, родной мой, признаться тоже не пью, ну да ужь налилъ, такъ не выливать же на полъ,—и она, не поморіцась, выпила цѣлую рюмку и потомъ покатила ее по полу къ ногамъ Алексѣя Васильича, примолвивъ: на корысть, на радость, на доброе здоровье!
Отерши рукавомъ себѣ губы и закусивши кусочкомъ сахарцу, который она вытащила изъ кармана, Анна Михайловна усѣлась на диванъ, который издалъ какойто жалобный визгъ.
— Ну, родной мой, была я у Воротылиныхъ, согласны, родной, отдать за тебя дочь-то. Барышня и души то въ тебѣ не чаетъ и родители не въ супротивности. Го
товы отдать. А ужь барышня-то на диво; и въ столицѣ всѣхъ за поясъ заткнетъ; красавицы другой въ цѣломъ свѣтѣ нѣтъ. Да за то ужь родителевъ ея на силу я уго
ворила. Экіе застарѣлые! свое дѣтище не жалѣютъ; ну да теперь, слава Богу, все благополучно. Завтра по
ѣзжай къ нимъ. Я буду тамъ прежде и, значитъ, тебя встрѣчу и обо всемъ переговоришь самъ.
— Ну, а на счетъ приданаго то какъ же?
— Баринъ дома? раздался пискливый голосъ за дверью. ПарФенъ, не успѣвшій еще заснуть всталъ и отворилъ дверь.
— Что, ПарФенушка, дома твой баринъ? говорила женщина, одѣтая ни по-зимнему, ни по-лѣтнему да и
не по-весеннему,—въ ваточный салопъ съ кошачьимъ воротникомъ.
— Кажись, нѣтъ, отвѣчалъ ПарФенъ, а скоро придетъ.
— Ну хорошо, ПарФенушка, ты запри дверь да и поговори со мной.
— А что съ тобой говорить?
— Какъ что? да ты разскажи, что твой баринъ хорошій ли человѣкъ-то; добръ ли онъ? али злющій какой?
— А тебѣ на что? безсмысленно проговорилъ ІІар- Фепъ. Видно было, что умственно онъ еще не проснулся.
— Экой какой-ты право, вотъ я, кажется, люблю тебя и ты такой славный человѣкъ, а ужь вовсе въ тебѣ
нѣтъ этой нріятедьности въ обхожденіи, говорила Анна Михайловна; это была она.
— Да на что тебѣ? спросилъ ПарФенъ, вытращивъ на нее свои тупые глаза.
— Какъ на что? развѣ я тебѣ не сказывала, вѣдь я твоего барина сватаю, хочу женить да и на богатой. Да! вотъ поэтому и спрашиваю тебя. Что добръ онъ, аль нѣтъ?
— Да, добръ-----
— Ну и не бьетъ тебя? — И не бьетъ.
— Значитъ, лучшаго барина и не надо? — Значитъ, и не надо.
— Что—онъ тебя и чаемъ поитъ? а?
— Бываетъ и чай пью, локонически отвѣчалъ Пар Фенъ.
— А въ праздникъ на водку даетъ? — Да, и на водку даетъ.
— Ну, а правда, что твой баринъ крестьянъ имѣетъ, да отецъ живъ, а какъ умретъ, такъ ему все достанется? спрашивала Анна Михайловна.
— Ну, значитъ, ему, отвѣчалъ ПарФенъ.
— И онъ говорилъ, что ты тоже крѣпостной его? — Ну, и крѣпостной.
— Значитъ, отъ отца къ нему достался. — Значитъ, достался.
Къ чести Парфена надо замѣтить, что онъ не принадлежалъ къ тому кружку образованной дворни, которая чернитъ господъ своихъ, вретъ на нихъ всякую гиль, а иногда впрочемъ разсказываетъ и правду. ПарФенъ
твердо помнилъ пословицу: ѣшь пирогъ съ грибами, а языкъ держи за зубами.
На этомъ ихъ разговоръ кончился, потому что раздался стукъ въ дверь и Алексѣй Васильичъ явился пе
редъ лицомъ Анны Михайловны, городской свахи и сплетницы первой руки.
— Здравствуйте, батюшка Алексѣй Васильичъ, говорила сваха заискивающимъ голоскомъ, что, батюшка, какъ жевете-можете ?
— Здравствуйте, голубушка Анна Михайловна, очень радъ, что зашли, долго не были, я васъ заждался: все думалъ, авось зайдете.
— Ну, ну, батюшка, вотъ и зашла, а то что-то все немоглось: то, знаете, поясница, то спина, то повыше, а то вчера животъ схватило, да такъ, что ахти Господи! чуть души не отдала Богу; спасибо еще племян
никъ навѣстилъ; тотъ разныхъ капель далъ, мнѣ и ста
ло легче; а то просто у!... у!... и Анна Михайловна закрыла глаза и закачала головою.
— А теперь здоровы, матушка Анна Михайловна? прошу садиться безъ церемоніи на диванчикъ да и по
говоримъ о нашихъ дѣлишкахъ, сказалъ Алексѣй Ва
сильичъ, махая головою, какъ взнузданная лошадь: это была его постоянная привычка.
— Воистину поговоримъ, мой родной, вытягивала голосомъ Анна Михайловна, воистину я тебя люблю словно кровнаго, гакъ ты мнѣ пришелся по нраву, что голову за тебя готова положить. Истинно люблю.
— Не хотители водочки, Анна Михайловна? спросилъ Чародѣевъ, а то какъ-будто на дворѣ свѣжо и какъ-то холодновато; я самъ, признаться, не пью, еще рано, ну а вы-то, Анна Михайловна, не хотите ли? И Алексѣй
Васильичъ налилъ порядочную рюмку сивухи и подалъ свахѣ.
— Я, родной мой, признаться тоже не пью, ну да ужь налилъ, такъ не выливать же на полъ,—и она, не поморіцась, выпила цѣлую рюмку и потомъ покатила ее по полу къ ногамъ Алексѣя Васильича, примолвивъ: на корысть, на радость, на доброе здоровье!
Отерши рукавомъ себѣ губы и закусивши кусочкомъ сахарцу, который она вытащила изъ кармана, Анна Михайловна усѣлась на диванъ, который издалъ какойто жалобный визгъ.
— Ну, родной мой, была я у Воротылиныхъ, согласны, родной, отдать за тебя дочь-то. Барышня и души то въ тебѣ не чаетъ и родители не въ супротивности. Го
товы отдать. А ужь барышня-то на диво; и въ столицѣ всѣхъ за поясъ заткнетъ; красавицы другой въ цѣломъ свѣтѣ нѣтъ. Да за то ужь родителевъ ея на силу я уго
ворила. Экіе застарѣлые! свое дѣтище не жалѣютъ; ну да теперь, слава Богу, все благополучно. Завтра по
ѣзжай къ нимъ. Я буду тамъ прежде и, значитъ, тебя встрѣчу и обо всемъ переговоришь самъ.
— Ну, а на счетъ приданаго то какъ же?