еще раздѣляете мое удивленіе къ этой восхитительной артисткѣ. Моя маленькая сцена единственно только для васъ, потому вопервыхъ, что эта благородная дѣвушка не
навидитъ нескромностей; вовгорыхъ потому, что съ тѣхъ поръ, какъ я иногда бываю у нея, выдумали столько глупостей и болтовни, что я рѣшился не говорить даже, что видѣлъ ее во Французскомъ театрѣ.
Давали Тапкреда въ этотъ вечеръ, и я во время антракта пошелъ сдѣлать ей маленькій, комплиментъ на счетъ ея костюма, который былъ дѣйствительно очень милъ. Въ пятомъ актѣ она прочла свое письмо съ большимъ чувствомъ, чѣмъ когда-либо; послѣ она сама говорила мнѣ, что въ эту минуту она даже плакала, и чувствовала себя до того взволнованною, что боялась
чтобъ голосъ ея не прервался. Въ десять часовъ, при
выходѣ изъ театра, я случайно встрѣтился съ нею въ галлереяхъ Пале-Руайяля; она шла подъ-руку съ Фе
ликсомъ Боннеромъ, и сопровождаемая цѣлымъ роемъ молодыхъ дѣвицъ, между которыми находились made
moiselle Дюбуа, mademoiselle Рабю изъ консерваторіи и гіроч.
Я ей поклонился; она отвѣчала мнѣ: «ко мнѣ—ужинать !»
И вотъ мы у нея. Грустный и раздосадованный встрѣчей, Боннеръ исчесъ; Рашель улыбнулась этому печальному исчезновенію. Садимся, пріятели дѣвицъ каж
дый рядомъ съ своей, а я подлѣ своей дорогой Фан
фянъ. Послѣ нѣсколькихъ незначащихъ словъ, Рашель замѣтила, что опа забыла всѣ свои перстни и браслеты въ театрѣ; она посылаетъ за ними кухарку.
Прислуги нѣтъ; кому же готовить ужинъ?
Рашель встаетъ, идетъ переодѣться, и отправляется на кухню. Черезъ четверть часа она возвращается въ спальномъ капотѣ, въ ночномъ чепцѣ, съ Фуляромъ на головѣ, не много сбившемся на ухо, хороша, какъ ан
гелъ, дерзка въ рукѣ тарелку съ тремя кусками 6ифстекса, приготовленнаго ею. Она ставитъ тарелку на столъ, говоря; * угощайтесь». Сама же уходитъ опять въ кухню, и возвращается съ миской дымящагося бульона въ одной рукѣ и съ кострюлей шпината въ другой,—Нотъ и ужинъ! Ни тарелокъ, ни ложекъ, слу
жанка унесла съ собой ключи. Рашель отворяетъ буфстъ, находитъ салатницу съ салатомъ, беретъ дере
вянную ложку, отрываетъ гдѣ-то тарелку, и начинаетъ ѣсть одпа-одинохоиька.
— По, говоритъ проголодавшаяся мать, на кухнѣ есть оловянные приборы.
Рашель бѣзкитъ за ними, приноситъ, и раздаетъ гостямъ. Тутъ начинается слѣдующій разговоръ, изъ котораго ві.і можете видѣть, что и ничего не измѣняю.
— Мать. Душа, моя, твой бііФстексъ слишкомъ пережаренъ.
Рашель. Да; оиъ жостокъ, какъ дерево. Во время оно, когда я сама занималась хозяйствомъ, я стряпала лучше. Однимъ талантомъ менѣе! Какъ быть! Съ одной
стороны я потеряла, но съ другой выиграла. — Ты не ѣшь, Сара? (ея сестра).
Сара. Нѣтъ; я оловянными ложками не ѣмъ.
Рашель. О! такъ это съ тѣхъ поръ, какъ я, на сбереженныя деньги, купила дюжину серебряныхъ прибо
ровъ, ты больше не дотрогиваешься до оловянныхъ? Если я разбогатѣю, то тебѣ надо будетъ имѣть одного лакея сзади твоего стула, а другаго спереди. Что до меня, я никогда ие разстанусь съ этими старыми при
борами; они слишкомъ долго служили намъ. Не такъ ли, maman?
Мать (съ полнымъ ртомъ). Какой ребенокъ!
Рашкль (мнѣ). Представьте себѣ, когда я играла на Мольеровомъ театрѣ, у меня было только двѣ пары чулокъ, и каждое утро....
(Тутъ Сара, чтобъ помѣшать сестриной откровенности, принялась бормотать по-нѣмецки).
Рашель. По-нѣмецки не болтать! Въ этомъ нѣтъ стыда.—У меня было только двѣ пары чулокъ, и чтобъ играть вечеромъ на театрѣ, я принуждена была стирать пару каждое утро. Одна висѣла всегда па веревкѣ въ моей комнатѣ, а другая была па мнѣ.
Я. И вы сами занимались хозяйствомъ?
Рашель. Я вставала въ шесть часовъ, въ восемь всѣ постели были оправлены. Потомъ я уходила на рынокъ, закупить иузкпое на обѣдъ.
Я. Что же? вы не забывали себя при покупкахъ?
Рашель. Нѣтъ. Я была честная кухарка; не правда ли, maman?
Мать. О! это истинная правда.
Рашель. Однако же, разъ я цѣлый мѣсяцъ была воровкой. Когда покупала на четыре су, присчитывала пять, а когда платила десять, прибавляла двѣнадцать. По окончаніи мѣсяца, я скопила такимъ образомъ сумму въ три Франка.
Я (строго). А куда вы изволили дѣть эти три Франка, сударыня?
Мать (видя, что Рашель молчитъ). Monsieur, она купила на нихъ сочиненія Мольера. Я. Въ самомъ дѣлѣ!
Рашель. Именно такъ. У меня уже былъ Корнель, Расинъ; мнѣ надобно же было и Мольера. Я купила его на свон три Франка, и потомъ исповѣдала свой грѣхъ.—Зачѣмъ ate mademoiselle Рабю уходитъ? прощайте, mademoiselle Рабю!
Три четверти скучныхъ, саскучась, какъ и mademoiselle Рабю, ушли. Возвратившаяся служанка принесла за
бытые перстни и браслеты. Все это брошено на столъ два браслета превосходны, и стоятъ около 5,000 Фраи.;
навидитъ нескромностей; вовгорыхъ потому, что съ тѣхъ поръ, какъ я иногда бываю у нея, выдумали столько глупостей и болтовни, что я рѣшился не говорить даже, что видѣлъ ее во Французскомъ театрѣ.
Давали Тапкреда въ этотъ вечеръ, и я во время антракта пошелъ сдѣлать ей маленькій, комплиментъ на счетъ ея костюма, который былъ дѣйствительно очень милъ. Въ пятомъ актѣ она прочла свое письмо съ большимъ чувствомъ, чѣмъ когда-либо; послѣ она сама говорила мнѣ, что въ эту минуту она даже плакала, и чувствовала себя до того взволнованною, что боялась
чтобъ голосъ ея не прервался. Въ десять часовъ, при
выходѣ изъ театра, я случайно встрѣтился съ нею въ галлереяхъ Пале-Руайяля; она шла подъ-руку съ Фе
ликсомъ Боннеромъ, и сопровождаемая цѣлымъ роемъ молодыхъ дѣвицъ, между которыми находились made
moiselle Дюбуа, mademoiselle Рабю изъ консерваторіи и гіроч.
Я ей поклонился; она отвѣчала мнѣ: «ко мнѣ—ужинать !»
И вотъ мы у нея. Грустный и раздосадованный встрѣчей, Боннеръ исчесъ; Рашель улыбнулась этому печальному исчезновенію. Садимся, пріятели дѣвицъ каж
дый рядомъ съ своей, а я подлѣ своей дорогой Фан
фянъ. Послѣ нѣсколькихъ незначащихъ словъ, Рашель замѣтила, что опа забыла всѣ свои перстни и браслеты въ театрѣ; она посылаетъ за ними кухарку.
Прислуги нѣтъ; кому же готовить ужинъ?
Рашель встаетъ, идетъ переодѣться, и отправляется на кухню. Черезъ четверть часа она возвращается въ спальномъ капотѣ, въ ночномъ чепцѣ, съ Фуляромъ на головѣ, не много сбившемся на ухо, хороша, какъ ан
гелъ, дерзка въ рукѣ тарелку съ тремя кусками 6ифстекса, приготовленнаго ею. Она ставитъ тарелку на столъ, говоря; * угощайтесь». Сама же уходитъ опять въ кухню, и возвращается съ миской дымящагося бульона въ одной рукѣ и съ кострюлей шпината въ другой,—Нотъ и ужинъ! Ни тарелокъ, ни ложекъ, слу
жанка унесла съ собой ключи. Рашель отворяетъ буфстъ, находитъ салатницу съ салатомъ, беретъ дере
вянную ложку, отрываетъ гдѣ-то тарелку, и начинаетъ ѣсть одпа-одинохоиька.
— По, говоритъ проголодавшаяся мать, на кухнѣ есть оловянные приборы.
Рашель бѣзкитъ за ними, приноситъ, и раздаетъ гостямъ. Тутъ начинается слѣдующій разговоръ, изъ котораго ві.і можете видѣть, что и ничего не измѣняю.
— Мать. Душа, моя, твой бііФстексъ слишкомъ пережаренъ.
Рашель. Да; оиъ жостокъ, какъ дерево. Во время оно, когда я сама занималась хозяйствомъ, я стряпала лучше. Однимъ талантомъ менѣе! Какъ быть! Съ одной
стороны я потеряла, но съ другой выиграла. — Ты не ѣшь, Сара? (ея сестра).
Сара. Нѣтъ; я оловянными ложками не ѣмъ.
Рашель. О! такъ это съ тѣхъ поръ, какъ я, на сбереженныя деньги, купила дюжину серебряныхъ прибо
ровъ, ты больше не дотрогиваешься до оловянныхъ? Если я разбогатѣю, то тебѣ надо будетъ имѣть одного лакея сзади твоего стула, а другаго спереди. Что до меня, я никогда ие разстанусь съ этими старыми при
борами; они слишкомъ долго служили намъ. Не такъ ли, maman?
Мать (съ полнымъ ртомъ). Какой ребенокъ!
Рашкль (мнѣ). Представьте себѣ, когда я играла на Мольеровомъ театрѣ, у меня было только двѣ пары чулокъ, и каждое утро....
(Тутъ Сара, чтобъ помѣшать сестриной откровенности, принялась бормотать по-нѣмецки).
Рашель. По-нѣмецки не болтать! Въ этомъ нѣтъ стыда.—У меня было только двѣ пары чулокъ, и чтобъ играть вечеромъ на театрѣ, я принуждена была стирать пару каждое утро. Одна висѣла всегда па веревкѣ въ моей комнатѣ, а другая была па мнѣ.
Я. И вы сами занимались хозяйствомъ?
Рашель. Я вставала въ шесть часовъ, въ восемь всѣ постели были оправлены. Потомъ я уходила на рынокъ, закупить иузкпое на обѣдъ.
Я. Что же? вы не забывали себя при покупкахъ?
Рашель. Нѣтъ. Я была честная кухарка; не правда ли, maman?
Мать. О! это истинная правда.
Рашель. Однако же, разъ я цѣлый мѣсяцъ была воровкой. Когда покупала на четыре су, присчитывала пять, а когда платила десять, прибавляла двѣнадцать. По окончаніи мѣсяца, я скопила такимъ образомъ сумму въ три Франка.
Я (строго). А куда вы изволили дѣть эти три Франка, сударыня?
Мать (видя, что Рашель молчитъ). Monsieur, она купила на нихъ сочиненія Мольера. Я. Въ самомъ дѣлѣ!
Рашель. Именно такъ. У меня уже былъ Корнель, Расинъ; мнѣ надобно же было и Мольера. Я купила его на свон три Франка, и потомъ исповѣдала свой грѣхъ.—Зачѣмъ ate mademoiselle Рабю уходитъ? прощайте, mademoiselle Рабю!
Три четверти скучныхъ, саскучась, какъ и mademoiselle Рабю, ушли. Возвратившаяся служанка принесла за
бытые перстни и браслеты. Все это брошено на столъ два браслета превосходны, и стоятъ около 5,000 Фраи.;