при нихъ и золотая корона, большой цѣны, Все это валяется на столѣ подлѣ салата, шпината и оловянныхъ ложекъ.
Между тѣмъ, пораженный мыслію о хозяйствѣ, о кухнѣ, объ оправленныхъ постеляхъ, о всѣхъ утомленіяхъ
убогой жизни, я смотрю на руки Рашели, съ онасеніешъ найдти ихъ грубыми, испорченными. Онѣ малы, бѣ
лы, нѣжны и мягки, съ тоненькими какъ веретено, пальчиками, словомъ настоящія руки королевы.
Сара все еще не ѣстъ, а продолжаетъ ворчать что-то себѣ подъ-носъ по-нѣмецки. Не мѣшаетъ знать, что она нынче утромъ куда-то слишкомъ далеко залетѣла отъ материнскаго гнѣзда, и получила прощенье и мѣ
сто за столомъ только но неотступнымъ просьбамъ сестры.
Рашель (въ отвѣтъ на нѣмецкое ворчанье). Ты мнѣ надоѣла. Я хочу разсказать свою молодость. Мнѣ те
перь пришло на память, что однажды въ одной изъ этихъ оловянныхъ ложекъ я вздумала дѣлать пуншъ на свѣчѣ, а она у меня разстаяла въ рукѣ. Кстати, Sophie! принеси-ка мнѣ киршу (родъ напитка). Мы сдѣлаемъ пуншъ. Ухъ! я сытехонька! Кухарка принесла бутылку.
Мать. Sophie ошиблась. Это бутылка съ полынной водкой.
Я. Дайте мнѣ не много.
Рашель. О! какъ я буду рада, если вы у меня что нибудь скушаете!
Мать. Говорятъ, что полынная водка очень здорова. Я. Совсѣмъ нѣтъ. Она вовсе не здорова и даже отвратительна.
Сара. Такъ зачѣмъ зке вы хотите пить? Я. Чтобъ сказать, что и я здѣсь что нибудь выпилъ. Рашель. Я тозке выпыо.
Она наливаетъ въ стаканъ полынной Сводки и пьетъ. Ей приносятъ серебряную пуншевую чашу, она кла
детъ въ нее сахару и киршу, потомъ зажигаетъ пуншъ; онъ загарается.
Рашель. Мнѣ нравится это синее пламя. Я. Оно гораздо пріятнѣе въ темнотѣ. РАшель. Sophie, унеси свѣчи.
Мать. Не надо, ие надо! что за мысль!
Рашель. Это невыносимо!... Виновата, мамаша ты такая милая, добрая; (она цѣлуетъ мать) но мнѣ хочется, чтобъ Sophie унесла свѣчи.
Кто-то изъ мужчинъ беретъ обѣ свѣчи, и ставитъ ихъ подъ столъ. Эффсктъ сумрака! Мать то зеленая, то синяя неперемѣнно, при свѣтѣ пунша, наводитъ на ме
ня глаза, наблюдая за всѣми моими движеніями. Свѣчи снова появляются.
Одинъ изъ льстецовъ.. Mademoiselle Рабю была вовсе не хороша нынче вечеромъ.
Я. У васъ очень разборчивъ вкусъ: я такъ нахожу, что она не дурна.
Другой льстецъ. Она не довольно умна.
Рашель. Къ чему это вы говорите? Она вовсе не глупѣе многихъ другихъ, и къ тому же, она добрая дѣвушка. Оставьте ее въ покоѣ. Я не люблю, когда такъ говорятъ о моихъ знакомыхъ.
Пуншъ готовъ. Рашель наливаетъ его въ стаканы и раздаетъ всѣмъ; остальное она выливаетъ въ глубокую тарелку, и принимается нить пуншъ ложкой; потомъ она беретъ мою трость, вынимаетъ изъ нея кинжалъ, и чиститъ имъ зубы.
Тутъ кончается пустая, дѣтская болтовня. Одного слова достаточно было, чтобъ измѣнить характеръ сце
ны, и воспроизвесть въ этой картинѣ цыгане: аго табора поэзію и инстинктъ къ искусству.
Я. Какъ вы прочли это письмо нынче вечеромъ! Бы были очень взволнованы.
Рашель. Да; мнѣ казалось, что у меня внутри какъ будто что-то порвалось. Но все-таки, я не люблю этой піесы (Та нкреда). Она не естественна.
Я. Вамъ больше нравятся Корнель и Расинъ.
Рашель. Корнеля я люблю; однако зке онъ иногда тривіаленъ, иногда черезчуръ надутъ. — Все еще это не истина.
Я. О! потише, mademoiselle Рашель.
Рашель. Посмотримъ: напримѣръ, въ Гора іи, когда говоритъ Сабина:
Ои peut changer d’amanl, mais non changer d epouse ’) Hy! это мнѣ не нравится. Это грубо.
Я. Сознайтесь однако же, что это вѣрно.
Рашель. Правда; но достойно ли это Корнеля? Вотъ такъ Расинъ! О! этого я обожаю. Все, что онъ говоритъ, такъ прекрасно, такъ истинно, такъ благородно!
Я. А кстати о Расинѣ. Вомните, вы получили когдато безъ менное письмо, въ которомъ вамъ давали совѣтъ на счетъ послѣдней сцены въ Митридатѣ?
Рашель. Какъ нельзя лучше. Я послушалась со
вѣта, и съ тѣхъ норъ мнѣ аплодируютъ въ этой сценѣ. Вы развѣ знаете того, кто мнѣ писалъ?
Я. Очень. Это зкенщина самаго большаго ума и съ самой маленькой ножкой во всемъ Ііаризкѣ. Теперь зке какую роль вы изучаете?
Рашель. Нынѣшнее лѣто мы будемъ играть Марію Стюартъ; а потомъ Поліевкта, а потомъ, можетъ быть... Я. Ну-съ!
Рашель. (Ударивъ кулакомъ но столу). Ну! я непремѣнно хочу играть Федру. Мнѣ говорятъ, что я слишкомъ молода, слишкомъ худа, и сотню другихъ
глупостей. Отвѣчаю одно: это лучшая роль у Расима, и я хочу сыграть ее.
(*) Любовника перемѣнить можно, жену нельзя.
Между тѣмъ, пораженный мыслію о хозяйствѣ, о кухнѣ, объ оправленныхъ постеляхъ, о всѣхъ утомленіяхъ
убогой жизни, я смотрю на руки Рашели, съ онасеніешъ найдти ихъ грубыми, испорченными. Онѣ малы, бѣ
лы, нѣжны и мягки, съ тоненькими какъ веретено, пальчиками, словомъ настоящія руки королевы.
Сара все еще не ѣстъ, а продолжаетъ ворчать что-то себѣ подъ-носъ по-нѣмецки. Не мѣшаетъ знать, что она нынче утромъ куда-то слишкомъ далеко залетѣла отъ материнскаго гнѣзда, и получила прощенье и мѣ
сто за столомъ только но неотступнымъ просьбамъ сестры.
Рашель (въ отвѣтъ на нѣмецкое ворчанье). Ты мнѣ надоѣла. Я хочу разсказать свою молодость. Мнѣ те
перь пришло на память, что однажды въ одной изъ этихъ оловянныхъ ложекъ я вздумала дѣлать пуншъ на свѣчѣ, а она у меня разстаяла въ рукѣ. Кстати, Sophie! принеси-ка мнѣ киршу (родъ напитка). Мы сдѣлаемъ пуншъ. Ухъ! я сытехонька! Кухарка принесла бутылку.
Мать. Sophie ошиблась. Это бутылка съ полынной водкой.
Я. Дайте мнѣ не много.
Рашель. О! какъ я буду рада, если вы у меня что нибудь скушаете!
Мать. Говорятъ, что полынная водка очень здорова. Я. Совсѣмъ нѣтъ. Она вовсе не здорова и даже отвратительна.
Сара. Такъ зачѣмъ зке вы хотите пить? Я. Чтобъ сказать, что и я здѣсь что нибудь выпилъ. Рашель. Я тозке выпыо.
Она наливаетъ въ стаканъ полынной Сводки и пьетъ. Ей приносятъ серебряную пуншевую чашу, она кла
детъ въ нее сахару и киршу, потомъ зажигаетъ пуншъ; онъ загарается.
Рашель. Мнѣ нравится это синее пламя. Я. Оно гораздо пріятнѣе въ темнотѣ. РАшель. Sophie, унеси свѣчи.
Мать. Не надо, ие надо! что за мысль!
Рашель. Это невыносимо!... Виновата, мамаша ты такая милая, добрая; (она цѣлуетъ мать) но мнѣ хочется, чтобъ Sophie унесла свѣчи.
Кто-то изъ мужчинъ беретъ обѣ свѣчи, и ставитъ ихъ подъ столъ. Эффсктъ сумрака! Мать то зеленая, то синяя неперемѣнно, при свѣтѣ пунша, наводитъ на ме
ня глаза, наблюдая за всѣми моими движеніями. Свѣчи снова появляются.
Одинъ изъ льстецовъ.. Mademoiselle Рабю была вовсе не хороша нынче вечеромъ.
Я. У васъ очень разборчивъ вкусъ: я такъ нахожу, что она не дурна.
Другой льстецъ. Она не довольно умна.
Рашель. Къ чему это вы говорите? Она вовсе не глупѣе многихъ другихъ, и къ тому же, она добрая дѣвушка. Оставьте ее въ покоѣ. Я не люблю, когда такъ говорятъ о моихъ знакомыхъ.
Пуншъ готовъ. Рашель наливаетъ его въ стаканы и раздаетъ всѣмъ; остальное она выливаетъ въ глубокую тарелку, и принимается нить пуншъ ложкой; потомъ она беретъ мою трость, вынимаетъ изъ нея кинжалъ, и чиститъ имъ зубы.
Тутъ кончается пустая, дѣтская болтовня. Одного слова достаточно было, чтобъ измѣнить характеръ сце
ны, и воспроизвесть въ этой картинѣ цыгане: аго табора поэзію и инстинктъ къ искусству.
Я. Какъ вы прочли это письмо нынче вечеромъ! Бы были очень взволнованы.
Рашель. Да; мнѣ казалось, что у меня внутри какъ будто что-то порвалось. Но все-таки, я не люблю этой піесы (Та нкреда). Она не естественна.
Я. Вамъ больше нравятся Корнель и Расинъ.
Рашель. Корнеля я люблю; однако зке онъ иногда тривіаленъ, иногда черезчуръ надутъ. — Все еще это не истина.
Я. О! потише, mademoiselle Рашель.
Рашель. Посмотримъ: напримѣръ, въ Гора іи, когда говоритъ Сабина:
Ои peut changer d’amanl, mais non changer d epouse ’) Hy! это мнѣ не нравится. Это грубо.
Я. Сознайтесь однако же, что это вѣрно.
Рашель. Правда; но достойно ли это Корнеля? Вотъ такъ Расинъ! О! этого я обожаю. Все, что онъ говоритъ, такъ прекрасно, такъ истинно, такъ благородно!
Я. А кстати о Расинѣ. Вомните, вы получили когдато безъ менное письмо, въ которомъ вамъ давали совѣтъ на счетъ послѣдней сцены въ Митридатѣ?
Рашель. Какъ нельзя лучше. Я послушалась со
вѣта, и съ тѣхъ норъ мнѣ аплодируютъ въ этой сценѣ. Вы развѣ знаете того, кто мнѣ писалъ?
Я. Очень. Это зкенщина самаго большаго ума и съ самой маленькой ножкой во всемъ Ііаризкѣ. Теперь зке какую роль вы изучаете?
Рашель. Нынѣшнее лѣто мы будемъ играть Марію Стюартъ; а потомъ Поліевкта, а потомъ, можетъ быть... Я. Ну-съ!
Рашель. (Ударивъ кулакомъ но столу). Ну! я непремѣнно хочу играть Федру. Мнѣ говорятъ, что я слишкомъ молода, слишкомъ худа, и сотню другихъ
глупостей. Отвѣчаю одно: это лучшая роль у Расима, и я хочу сыграть ее.
(*) Любовника перемѣнить можно, жену нельзя.