С л pa. Душа моя, ты, можетъ быть, не права.
Рашель. Перестань! Если находятъ, что я слишкомъ молода, и что эта роль для меня не прилична, что жь?
Развѣ я ие играла Роксаны? А что я худа; твержу , одно: это пустяки! Женщина, съ постыдной любовью въ сердцѣ, которая умираетъ, чтобъ не предаться этой
любви, женщина, изсохшая отъ пламени, отъ слезъ, не можетъ имѣть такую грудь, какъ у г-жи Иарадоль. Это была бы чистѣйшая безсмыслица. Я въ недѣлю прочла десять разъ эту роль; не знаю еще, какъ я ес сыграю; по утверждаю, что её чувствую. Журналы, что тамъ ни говори, я все-таки поставлю на своемъ. Вмѣ
сто того, чтобъ помочь мнѣ, ободрить меня, они не знаютъ, что только выдумать, чтобъ постояно мнѣ вре
дить, но я, если нужно, буду играть за четверыхъ. (Обращаясь ко мнѣ). Да! я прочла нѣсколько совершенно чистосердечныхъ, —совѣстливыхъ статей, и от
кровенно говорю, не знаю ничего лучшаго, ничего полезнѣйшаго; но есть столько людей, которые употреб
ляютъ перо свое на то, чтобъ лгать и уничтожать! Эти хуже воровъ, хуже убійцъ. Они умерщвляютъ умъ наколами булавокъ! О! ну право! я такъ бы ихъ и отравила !
Мать. Милая моя, ты все говоришь; ты утомишь себя. Утромъ ты встала въ шесть часовъ; Богъ тебя знаетъ, что сдѣлалось съ твоими ногами? ты не при
сѣла на мѣстѣ. Цѣлый день ты не умолкала, вечеромъ играла. Ну; право, ты занеможешь.
Рашель. Нѣтъ; оставь меня. Говорю тебѣ, что нѣтъ: , это моя жизнь. (Относясь ко мнѣ). Хотите, я схожу за книгой? Мы прочтемъ эту піесу вмѣстѣ.
Я. Хочу ли! Ничего не можетъ быть для меня пріятнѣе.
Сара. Мой другъ, вѣдь половина двѣнадцатаго.
Рашель. Ну, ступай спать. Кто тебѣ мѣшаетъ? Сара дѣйствительно отправляется спать.
Рашель выходитъ, и скоро возвращается съ томомъ Расина въ рукахъ. Въ ея видѣ, въ ея походкѣ, какаято торжественность, какое-то благоговѣніе. Молено было принять ее за служителя Божія, идущаго съ священ
ными сосудами въ алтарь. Она садится подлѣ меня снимаетъ со свѣчи. Мать засыпаетъ съ улыбмой.
Рашель. (Съ какимъ-то почтеніемъ раскрывая книгу, и склоняясь на нее головою). Какъ я люблю этого че
ловѣка! Лишь только загляну въ его книгу, то готова цѣлыя двое сутокъ ни пить, ни ѣсть!
Мы начинаемъ читать Федру; книга лежитъ на столѣ между нами. Всѣ уходятъ. Рашель легкимъ наклоненіемъ головы привѣтствуетъ уходившихъ, продолжая чи
тать. Сперва голосъ ея монотоненъ, какъ литанія, но мало-ио-малу она оживляется. Мы передаемъ другъ другу свои замѣчанія, свои мысли. Наконецъ присту
паемъ къ объясненію. Тогда, протянувъ правую руку на столѣ, склонивъ на лѣвую голову, и опершись на локоть, она предается совершенно чтенію. Однако л;е опа все еще говоритъ въ полголоса. Вдругъ глаза ея загараются; геній Расина освѣщаетъ ея лицо, она то
блѣднѣетъ, то краснѣетъ. Нѣтъ, никогда не видалъ я ничего прекраснѣе, ничего интереснѣе этого! Никогда въ театрѣ не производила она на меня подобнаго впечатлѣнія !
Утомленіе, маленькая охриплость, пуншъ, поздній часъ, почти лихорадочное одушевленіе ея хорошенькаго личика, окруженнаго спалышмъ чепчикомъ, какая-то непостижимая прелесть, разлитая во всемъ су
ществѣ ея, эти блестящіе вопрошающіе меня взгляды эта дѣтская улыбка, проскользавшая во всемъ этомъ, —
наконецъ, даже этотъ столъ, полный безпорядка, это трепещущее пламя свѣчи, эта мать, заснувшая подлѣ насъ, все это вмѣстѣ составляло картину, достойную кисти Рсмбрамдта, главу романа, достойную пера творца Вильгельма Мейстера, и воспоминаніе изъжизии артистки, которое никогда не истребится изъ моей памяти.
Полночь. Возвращается отецъ изъ оперы, гдѣ онъ только что видѣлъ га-1 Nathan, дебютировавшую въ
Жидовкѣ. Едва успѣвъ сѣсть, онъ обращается къ до
чери съ грубыми словами, приказывая ей прекратить чтеніе. Рашель закрываетъ книгу, говоря: «это возму
тительно ! Куплю кремень и огниво, и буду читать одна въ постели.» Я смотрю на псе: двѣ крупныя слезы висятъ на ея рѣсницахъ.
И въ самомъ дѣлѣ возмутительно было видѣть такое обращеніе съ подобнымъ созданьемъ! Я всталъ, и уда
Возвратясь домой, я спѣшу съ точностію стенографа описать вамъ всѣ подробности этого страннаго вечера, въ тѣхъ мысляхъ, что вы ихъ сохраните, и что нѣкогда ихъ найдутъ.
тельно сохраненъ. Хотя письмо и не отмѣчено числомъ, но это число обозначается обстоятельствами разсказа.
Mademoiselle Nathan дсбютиривова въ Жидовкѣ 29 мая 1839, а Французскій театръ въ тотъ же вечеръ давалъ Тапкреда. Итакъ очевидно, что письмо было писано въ ночь съ 29 па 30 мая. Различные голоса критики тогда еще не соединились о достоинствѣ молодой трагиче
ской актрисы. Какъ всего чаще случается, вкусъ публики предупредилъ тѣхъ, которые намѣревались управ
лять имъ. За два мѣсяца передъ прочитанной сценой 27 марта 1839, mademoiselle Rachel, въ роли Роксаны, была два раза освистана.
Рашель. Перестань! Если находятъ, что я слишкомъ молода, и что эта роль для меня не прилична, что жь?
Развѣ я ие играла Роксаны? А что я худа; твержу , одно: это пустяки! Женщина, съ постыдной любовью въ сердцѣ, которая умираетъ, чтобъ не предаться этой
любви, женщина, изсохшая отъ пламени, отъ слезъ, не можетъ имѣть такую грудь, какъ у г-жи Иарадоль. Это была бы чистѣйшая безсмыслица. Я въ недѣлю прочла десять разъ эту роль; не знаю еще, какъ я ес сыграю; по утверждаю, что её чувствую. Журналы, что тамъ ни говори, я все-таки поставлю на своемъ. Вмѣ
сто того, чтобъ помочь мнѣ, ободрить меня, они не знаютъ, что только выдумать, чтобъ постояно мнѣ вре
дить, но я, если нужно, буду играть за четверыхъ. (Обращаясь ко мнѣ). Да! я прочла нѣсколько совершенно чистосердечныхъ, —совѣстливыхъ статей, и от
кровенно говорю, не знаю ничего лучшаго, ничего полезнѣйшаго; но есть столько людей, которые употреб
ляютъ перо свое на то, чтобъ лгать и уничтожать! Эти хуже воровъ, хуже убійцъ. Они умерщвляютъ умъ наколами булавокъ! О! ну право! я такъ бы ихъ и отравила !
Мать. Милая моя, ты все говоришь; ты утомишь себя. Утромъ ты встала въ шесть часовъ; Богъ тебя знаетъ, что сдѣлалось съ твоими ногами? ты не при
сѣла на мѣстѣ. Цѣлый день ты не умолкала, вечеромъ играла. Ну; право, ты занеможешь.
Рашель. Нѣтъ; оставь меня. Говорю тебѣ, что нѣтъ: , это моя жизнь. (Относясь ко мнѣ). Хотите, я схожу за книгой? Мы прочтемъ эту піесу вмѣстѣ.
Я. Хочу ли! Ничего не можетъ быть для меня пріятнѣе.
Сара. Мой другъ, вѣдь половина двѣнадцатаго.
Рашель. Ну, ступай спать. Кто тебѣ мѣшаетъ? Сара дѣйствительно отправляется спать.
Рашель выходитъ, и скоро возвращается съ томомъ Расина въ рукахъ. Въ ея видѣ, въ ея походкѣ, какаято торжественность, какое-то благоговѣніе. Молено было принять ее за служителя Божія, идущаго съ священ
ными сосудами въ алтарь. Она садится подлѣ меня снимаетъ со свѣчи. Мать засыпаетъ съ улыбмой.
Рашель. (Съ какимъ-то почтеніемъ раскрывая книгу, и склоняясь на нее головою). Какъ я люблю этого че
ловѣка! Лишь только загляну въ его книгу, то готова цѣлыя двое сутокъ ни пить, ни ѣсть!
Мы начинаемъ читать Федру; книга лежитъ на столѣ между нами. Всѣ уходятъ. Рашель легкимъ наклоненіемъ головы привѣтствуетъ уходившихъ, продолжая чи
тать. Сперва голосъ ея монотоненъ, какъ литанія, но мало-ио-малу она оживляется. Мы передаемъ другъ другу свои замѣчанія, свои мысли. Наконецъ присту
паемъ къ объясненію. Тогда, протянувъ правую руку на столѣ, склонивъ на лѣвую голову, и опершись на локоть, она предается совершенно чтенію. Однако л;е опа все еще говоритъ въ полголоса. Вдругъ глаза ея загараются; геній Расина освѣщаетъ ея лицо, она то
блѣднѣетъ, то краснѣетъ. Нѣтъ, никогда не видалъ я ничего прекраснѣе, ничего интереснѣе этого! Никогда въ театрѣ не производила она на меня подобнаго впечатлѣнія !
Утомленіе, маленькая охриплость, пуншъ, поздній часъ, почти лихорадочное одушевленіе ея хорошенькаго личика, окруженнаго спалышмъ чепчикомъ, какая-то непостижимая прелесть, разлитая во всемъ су
ществѣ ея, эти блестящіе вопрошающіе меня взгляды эта дѣтская улыбка, проскользавшая во всемъ этомъ, —
наконецъ, даже этотъ столъ, полный безпорядка, это трепещущее пламя свѣчи, эта мать, заснувшая подлѣ насъ, все это вмѣстѣ составляло картину, достойную кисти Рсмбрамдта, главу романа, достойную пера творца Вильгельма Мейстера, и воспоминаніе изъжизии артистки, которое никогда не истребится изъ моей памяти.
Полночь. Возвращается отецъ изъ оперы, гдѣ онъ только что видѣлъ га-1 Nathan, дебютировавшую въ
Жидовкѣ. Едва успѣвъ сѣсть, онъ обращается къ до
чери съ грубыми словами, приказывая ей прекратить чтеніе. Рашель закрываетъ книгу, говоря: «это возму
тительно ! Куплю кремень и огниво, и буду читать одна въ постели.» Я смотрю на псе: двѣ крупныя слезы висятъ на ея рѣсницахъ.
И въ самомъ дѣлѣ возмутительно было видѣть такое обращеніе съ подобнымъ созданьемъ! Я всталъ, и уда
лился, исполненный удивленія, почтенія, и растроганный до-нельзя.
Возвратясь домой, я спѣшу съ точностію стенографа описать вамъ всѣ подробности этого страннаго вечера, въ тѣхъ мысляхъ, что вы ихъ сохраните, и что нѣкогда ихъ найдутъ.
NB. Поэтъ не ошибся: этотъ документъ былъ тща
тельно сохраненъ. Хотя письмо и не отмѣчено числомъ, но это число обозначается обстоятельствами разсказа.
Mademoiselle Nathan дсбютиривова въ Жидовкѣ 29 мая 1839, а Французскій театръ въ тотъ же вечеръ давалъ Тапкреда. Итакъ очевидно, что письмо было писано въ ночь съ 29 па 30 мая. Различные голоса критики тогда еще не соединились о достоинствѣ молодой трагиче
ской актрисы. Какъ всего чаще случается, вкусъ публики предупредилъ тѣхъ, которые намѣревались управ
лять имъ. За два мѣсяца передъ прочитанной сценой 27 марта 1839, mademoiselle Rachel, въ роли Роксаны, была два раза освистана.