безъ воды и теплое бургонское (вандализмъ, пущенный въ ходъ комми-вояжёрами, чтобы, при испытаніи
вина, ударить покупателю въ носъ букетомъ), до сихъ поръ не проклялъ мостовой, исполняемой по образцамъ Карасубазара, Смирны и Каира,—плюетъ въ гостиной, ѣстъ передъ обѣдомъ подовые пироги, а послѣ обѣда подливаетъ въ кофой сливки,—и воображаетъ, о наивнѣйшій изъ смертныхъ! что оиъ Европеецъ.
Оттого-то Китайцы не хуже бобровъ укрѣпили Нэи-Хо противъ Англичанъ и противъ Французовъ, а насъ ужасно любятъ, и съ золотомъ и даже безъ золота,—и въ восторгѣ, что мы къ нимъ пожаловали въ го
сти, будь это, по на чашку, на ванну чая, китайскаго, настоящаго. Китайцы не только забавны, но и очень хитры. Не даромъ же говорятъ о нихъ, что они выду
мали порохъ, хотя, можетъ-быть, это и не правда. Ки
тайцы догадались, что мы нс Европейцы. Они вѣруютъ, что мы скорѣе нарядимся въ курмы и островерхія шапки, нежели выучимъ ихъ брать акціи общества Сельскій Хозяинъ и читать Русскую Бесѣду.
Въ Петербургѣ существуютъ гг. Степановъ и Курочкинъ и издается Искра, въ Москвѣ живетъ г. Катковъ и выходитъ иногда Русскій Вѣстникъ,—и мы утѣшаемся, что у насъ есть журналы. Во многихъ журналахъ, ежели нс во всѣхъ, но образцу иностранному отведенъ нижній этажъ для особаго шрифта,—и мы воображаемъ, что у пасъ есть фельетонъ.
О журналахъ и о томъ, что у насъ не можетъ быть журналовъ, когда-нибудь послѣ. На сей разъ о Фельетонѣ.
У насъ нѣтъ Фельетона. У пасъ не можетъ быть Фельетона.
Въ Петербургѣ могъ бы быть Фельетонъ, еслибы былъ Фельетонистъ. Въ Москвѣ былъ бы Фельетонистъ, еслибъ могъ быть Фельетонъ. Франція могла бы быть свободной, еслибы хотѣла. Италія хотѣла бы быть свободною, да не можетъ. Это рѣшительно одно и то же.
Петербургъ, ежели и не городъ, ................................. .............тѣмъ именно и живъ, что хоть немного да по
хожъ на Европу. Въ Петербургѣ есть магазины, ие напоминающіе мелочную лавочку,—публичная библіотека, академія (и чуть ли не двѣ?), театръ съ Тамберликомъ и Розати, биржа съ каштанами, устрицами и попугаями,—кавалергарды съ удивительными орлами на каскахъ и монументальными лошадьми,—камеліи, разъѣзжающія въ невообразимыхъ мѣхахъ и коляскахъ,—по
сланники съ гайдуками въ треугольныхъ шляпахъ съ плюмажами,—каФе-рестораны, гдѣ сходится народъ,— Невскій проспектъ, откуда народъ почти не сходитъ, на
конецъ Нева и море, вентиляторъ, приносящій вѣтеръ изъ Европы. Живетъ ли Петербургъ какъ хотѣли бы жить и вы и я, не знаю; но Петербургъ хочетъ жить.
И за глаза довольно для существованія Фельетона. Больше и не нужно. Развѣ по вашему и Парижъ жи
ветъ .... какъ слѣдуетъ, какъ бы хотѣлось вамъ и мнѣ, чтобы жилъ Парижъ? А въ Парижѣ ли нѣтъ фелье
тона? Чтобы въ Парижѣ не было Фельетона, мы себѣ и
представить не можемъ. Въ Парижѣ можетъ не быть императора, короля, диктатора, консула.... но Фельето
на? ... Фельетонъ Presse писался и тогда еще, когда Жирардэнъ сидѣлъ подъ стражей, а наборщики журнала заряжали ружья. Въ Парижѣ былъ Фельетонъ и слиш
комъ сто лѣтъ тому назадъ, когда не существовало еще и Общество Любителей Россійской Словесности: былъ courier de Paris, которы:, пусть и оглядывался но временамъ на Бастилію, однакожь докладывалъ чита
телю, какъ госпожа дё Пониадуръ оказала Мариво вспо
моществованіе въ двѣ тысячи Франковъ, а чериодеревцу Ризенсру опредѣлила пожизненную пенсію въ четыре тысячи—за изобрѣтеніе имъ и поднесеніе ей нѣкоей весьма удобной мебели, которую тогда называли въ Фёльетоиахъ, а я долженъ просить васъ отыскать на гравюрахъ съ Гогарга.
Такъ почему яш нѣтъ Фельетона въ Петербургѣ? Потому, какъ я сказалъ, что нѣтъ Фельетониста.
To-есть, дѣло вотъ въ чемъ.
Фельетонистъ de jure есть; de facto нѣтъ Фёльетониста, и такъ какъ его быть не можетъ, то не за что сер
диться и не на кого. Только напрасно воображать, что есть въ Петербургѣ и Фельетонъ и Фельетонистъ.
Петербургскій Фёльетонистъ—чиновникъ: vuild le hie, вотъ почему онъ de facto не фёльетонистъ. Но вино
ватъ ли Фёльетонистъ, что онъ чиновникъ? Разумѣется, нѣтъ: весь Петербургъ—чиновникъ, какъ весь Парижъ— буря; у а. Но можно быть буржуа и фёльетонистомъ, что именно и самымъ блистательнымъ образомъ доказы
ваетъ Парижъ, а быть чиновникомъ и Фельетонистомъ— невозможно, что самымъ неотразимымъ манеромъ сви
дѣтельствуетъ Петербургъ. Въ буржуа не утопаетъ человѣкъ, какъ не утопаетъ оиъ даже въ англійскомъ министрѣ, даже если этотъ министръ—лордъ Пальмер
стонъ; въ чиновникѣ и остается человѣчьяго только: любовь къ дешевымъ сообщеніямъ, сухопутнымъ и во
дянымъ, уваженіе къ власти и слабость къ фёльетону, и какому же? русскому, который, по самому человѣческому свойству: ошибаться, принимается чиновникомъ за Фельетонъ дѣйствительный, не мнимый.
Что весь Петербургъ чиновникъ, иапомпилось ие ради краснаго словца. Оно слишкомъ старо, какъ всѣ
истины. Доказывать это, стало быть, но настоящему не нужно. Одиакожь, замѣтьте: Италіянецъ пишетъ къ Италіянцу, одному изъ живыхъ и наиболѣе сильныхъ людей слабой и угнетенной страны, и проситъ его, во имя человѣчества, вступиться за ихъ общую родину и
вина, ударить покупателю въ носъ букетомъ), до сихъ поръ не проклялъ мостовой, исполняемой по образцамъ Карасубазара, Смирны и Каира,—плюетъ въ гостиной, ѣстъ передъ обѣдомъ подовые пироги, а послѣ обѣда подливаетъ въ кофой сливки,—и воображаетъ, о наивнѣйшій изъ смертныхъ! что оиъ Европеецъ.
Оттого-то Китайцы не хуже бобровъ укрѣпили Нэи-Хо противъ Англичанъ и противъ Французовъ, а насъ ужасно любятъ, и съ золотомъ и даже безъ золота,—и въ восторгѣ, что мы къ нимъ пожаловали въ го
сти, будь это, по на чашку, на ванну чая, китайскаго, настоящаго. Китайцы не только забавны, но и очень хитры. Не даромъ же говорятъ о нихъ, что они выду
мали порохъ, хотя, можетъ-быть, это и не правда. Ки
тайцы догадались, что мы нс Европейцы. Они вѣруютъ, что мы скорѣе нарядимся въ курмы и островерхія шапки, нежели выучимъ ихъ брать акціи общества Сельскій Хозяинъ и читать Русскую Бесѣду.
Въ Петербургѣ существуютъ гг. Степановъ и Курочкинъ и издается Искра, въ Москвѣ живетъ г. Катковъ и выходитъ иногда Русскій Вѣстникъ,—и мы утѣшаемся, что у насъ есть журналы. Во многихъ журналахъ, ежели нс во всѣхъ, но образцу иностранному отведенъ нижній этажъ для особаго шрифта,—и мы воображаемъ, что у пасъ есть фельетонъ.
О журналахъ и о томъ, что у насъ не можетъ быть журналовъ, когда-нибудь послѣ. На сей разъ о Фельетонѣ.
У насъ нѣтъ Фельетона. У пасъ не можетъ быть Фельетона.
Въ Петербургѣ могъ бы быть Фельетонъ, еслибы былъ Фельетонистъ. Въ Москвѣ былъ бы Фельетонистъ, еслибъ могъ быть Фельетонъ. Франція могла бы быть свободной, еслибы хотѣла. Италія хотѣла бы быть свободною, да не можетъ. Это рѣшительно одно и то же.
Петербургъ, ежели и не городъ, ................................. .............тѣмъ именно и живъ, что хоть немного да по
хожъ на Европу. Въ Петербургѣ есть магазины, ие напоминающіе мелочную лавочку,—публичная библіотека, академія (и чуть ли не двѣ?), театръ съ Тамберликомъ и Розати, биржа съ каштанами, устрицами и попугаями,—кавалергарды съ удивительными орлами на каскахъ и монументальными лошадьми,—камеліи, разъѣзжающія въ невообразимыхъ мѣхахъ и коляскахъ,—по
сланники съ гайдуками въ треугольныхъ шляпахъ съ плюмажами,—каФе-рестораны, гдѣ сходится народъ,— Невскій проспектъ, откуда народъ почти не сходитъ, на
конецъ Нева и море, вентиляторъ, приносящій вѣтеръ изъ Европы. Живетъ ли Петербургъ какъ хотѣли бы жить и вы и я, не знаю; но Петербургъ хочетъ жить.
И за глаза довольно для существованія Фельетона. Больше и не нужно. Развѣ по вашему и Парижъ жи
ветъ .... какъ слѣдуетъ, какъ бы хотѣлось вамъ и мнѣ, чтобы жилъ Парижъ? А въ Парижѣ ли нѣтъ фелье
тона? Чтобы въ Парижѣ не было Фельетона, мы себѣ и
представить не можемъ. Въ Парижѣ можетъ не быть императора, короля, диктатора, консула.... но Фельето
на? ... Фельетонъ Presse писался и тогда еще, когда Жирардэнъ сидѣлъ подъ стражей, а наборщики журнала заряжали ружья. Въ Парижѣ былъ Фельетонъ и слиш
комъ сто лѣтъ тому назадъ, когда не существовало еще и Общество Любителей Россійской Словесности: былъ courier de Paris, которы:, пусть и оглядывался но временамъ на Бастилію, однакожь докладывалъ чита
телю, какъ госпожа дё Пониадуръ оказала Мариво вспо
моществованіе въ двѣ тысячи Франковъ, а чериодеревцу Ризенсру опредѣлила пожизненную пенсію въ четыре тысячи—за изобрѣтеніе имъ и поднесеніе ей нѣкоей весьма удобной мебели, которую тогда называли въ Фёльетоиахъ, а я долженъ просить васъ отыскать на гравюрахъ съ Гогарга.
Такъ почему яш нѣтъ Фельетона въ Петербургѣ? Потому, какъ я сказалъ, что нѣтъ Фельетониста.
To-есть, дѣло вотъ въ чемъ.
Фельетонистъ de jure есть; de facto нѣтъ Фёльетониста, и такъ какъ его быть не можетъ, то не за что сер
диться и не на кого. Только напрасно воображать, что есть въ Петербургѣ и Фельетонъ и Фельетонистъ.
Петербургскій Фёльетонистъ—чиновникъ: vuild le hie, вотъ почему онъ de facto не фёльетонистъ. Но вино
ватъ ли Фёльетонистъ, что онъ чиновникъ? Разумѣется, нѣтъ: весь Петербургъ—чиновникъ, какъ весь Парижъ— буря; у а. Но можно быть буржуа и фёльетонистомъ, что именно и самымъ блистательнымъ образомъ доказы
ваетъ Парижъ, а быть чиновникомъ и Фельетонистомъ— невозможно, что самымъ неотразимымъ манеромъ сви
дѣтельствуетъ Петербургъ. Въ буржуа не утопаетъ человѣкъ, какъ не утопаетъ оиъ даже въ англійскомъ министрѣ, даже если этотъ министръ—лордъ Пальмер
стонъ; въ чиновникѣ и остается человѣчьяго только: любовь къ дешевымъ сообщеніямъ, сухопутнымъ и во
дянымъ, уваженіе къ власти и слабость къ фёльетону, и какому же? русскому, который, по самому человѣческому свойству: ошибаться, принимается чиновникомъ за Фельетонъ дѣйствительный, не мнимый.
Что весь Петербургъ чиновникъ, иапомпилось ие ради краснаго словца. Оно слишкомъ старо, какъ всѣ
истины. Доказывать это, стало быть, но настоящему не нужно. Одиакожь, замѣтьте: Италіянецъ пишетъ къ Италіянцу, одному изъ живыхъ и наиболѣе сильныхъ людей слабой и угнетенной страны, и проситъ его, во имя человѣчества, вступиться за ихъ общую родину и