тается «дневникъ происшествій,» изъ котораго бываетъ видно, что то найдена вещь и не отысканъ воръ, то пойманъ воръ и нѣтъ покражи, — случаются пожары, — есть, наконецъ (чуть-чуть не забылъ) маскарады съ Саксомъ, электрическимъ освѣщеніемъ и сальными нимфами Кузнецкаго моста,—Эрмитажъ и Эльдорадо съ взятіями Кантона и пловучпми храмами Славы,—французскіе рестораны, гдѣ за 10 р. съ персоны можно пообѣдать съ настоящимъ перигорскимъ трюфелемъ, от
купореннымъ въ прошломъ году.... Какъ? все это есть, и нѣтъ жизни?
Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ. Все это ие жизнь, а какое-то снохождеиіе, все это нс городъ, а какой-то каравансарай. Или еще лучше. Возьмите сткляпку чистой воды— и болтните. Взойдутъ на поверхности воды пузырики, и черезъ нѣсколько минутъ пропадутъ. Вотъ вамъ Мо
сква. Ваша стклянка съ водою гораздо больше похожа па Москву, нежели Москва г. Сушкова, нежели Москва и Москвичи покойнаго Загоскина, одного изъ нашихъ знаменитыхъ Китайцевъ, и изъ добродушнѣйшихъ.
Много вы напишете о стклянкѣ съ водой,—ежели не поэму объ инфузоріяхъ? ...
Такъ вотъ почему невозможенъ въ Москвѣ фёльетонъ. Есть, впрочемъ, еще одна существенная компликація для русскаго Фельетона, комиликація, вслѣдствіе которой Фельетонъ не будетъ у насъ настоящимъ Фельетономъ и тогда, когда петербургскій Фёлі отоиистъ ухи
трится сдѣлаться нечиновникомъ, а Москва попробуетъ жить какъ живой европейскій городъ. Эта к§мпликація, вытекающая изъ нашего кровнаго родства съ Китайца
ми, состоитъ въ томъ, что мы не понимаемъ Фельетона, какъ не понимаемъ, напримѣръ,критики. На критику мы смотримъ какъ па личное оскорбленіе разбираемому, какъ па ядовитую стрѣлу, непремѣнно направленную въ сердце сочинителя,—па Фельетонъ....но я лучше отдамъ на вашъ судъ что было со мною.
Раза два-три я покусился па фельетонъ.
Однажды, я повторилъ въ печати самую невинную дистракцію, lapsus linguae, вырвавшуюся при мнѣ у одной дамы. Дама взъѣлась па меня, и звонитъ теперь вездѣ., что я бунтовщикъ, возмутитель общественнаго спокойствія, что меня надо посадить, за дерзость мою, въ Бобруйскъ.
Въ другой разъ я сказалъ, что непріятно было бы, еслибы московскіе журналы вздумали подражать маніи петербургскихъ—взаимно охаивать другъ друга передъ открытіемъ годовой подписки. Одинъ петербургскій Фель
етонистъ написалъ противъ меня цѣлую диссертацію, въ которой между прочимъ намекалъ, что я даже ие имѣю и права говорить въ печати, потому что не при
надлежу пи къ одному петербургскому литературному департаменту.
Въ третій разъ я выразилъ, что бездарность есть бездарность, и что никому не легче отъ того, ежели без
дарность, являющаяся хоть бы на сценѣ, выступаетъ подъ дворянскою короною, — что иезачѣмъ дворянину, чтобы только показать свое пренебреженіе къ сослов
ной привилегіи, выскакивать во всевидѣніе съ такою идеей: «я, вотъ, дворянинъ, милостивые государи, да за то плохой актеръ: на ге же вамъ, знать не хочу ни чего и никого!»—Этимъ ужь окончательно взволновался нѣкоторый Зритель, одинъ изъ тѣхъ умозрителей доб
раго стараго времени, надъ которыми такъ зло и мѣтко умѣлъ смѣяться Бѣлинскій. И что же? благотворительный паладинъ бездарности, думая ранить меня, убилъ лицо, которому вздумалъ покровительствовать: но поводу плохенькаго исполненія роли въ варварскомъ переводѣ одного изъ перловъ всемірной поэзіи, добровольный противникъ мой окружилъ себя книгопечатными снарядами, и началъ метать въ меня именами Гёте, Шекспира....
И вы скажете, что мы не забавны, что мы не Китайцы ?
Я жду теперь одного: чтобы дама, которую я такъ нечаянно прогнѣвилъ, мой петербургскій критикъ и
московскій Зритель составили компанію на акціяхъ для возраженія моимъ нынѣшнимъ разсужденіямъ. Еслибы я принялъ компанію аи serieux, могъ бы произойдти нрекурьозный турниръ. Но хотя бы и не случилось по
слѣдняго, а тѣмъ не менѣе возникли бы критики,—поневолѣ придется навсегда сложить руки, посыпать голову, пепломъ и повторить за поэтомъ:
«Er ist dalun, der siisse Glaube!»
то-есть, мы, Русскіе, право, презабавные люди. Мы происходимъ отъ Китайцевъ.,., и долго-долго еще не быть у пасъ Фельетону.
С. Колошинъ.
Проѣздомъ чрезъ городъ N. я случайно познакомился съ столоначальникомъ тамошней палаты. Старикъ мнѣ по
любился; особенно правились мнѣ его оригинальныя понятія о молодомъ поколѣніи нашихъ чиновниковъ.
Въ одинъ прекрасный вечеръ, сидя за самоваромъ, мы, болтая о разныхъ разностяхъ, завели рѣчь о томъ, есть ли какая-нибудь возможность не брать взятокъ при тѣхъ условіяхъ, которымъ подчинены были всѣ служащіе въ N-ской палатѣ (а, можетъ быть, и во многихъ другихъ).
— Вы извольте - ка разсудить, говорилъ Иванъ
купореннымъ въ прошломъ году.... Какъ? все это есть, и нѣтъ жизни?
Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ. Все это ие жизнь, а какое-то снохождеиіе, все это нс городъ, а какой-то каравансарай. Или еще лучше. Возьмите сткляпку чистой воды— и болтните. Взойдутъ на поверхности воды пузырики, и черезъ нѣсколько минутъ пропадутъ. Вотъ вамъ Мо
сква. Ваша стклянка съ водою гораздо больше похожа па Москву, нежели Москва г. Сушкова, нежели Москва и Москвичи покойнаго Загоскина, одного изъ нашихъ знаменитыхъ Китайцевъ, и изъ добродушнѣйшихъ.
Много вы напишете о стклянкѣ съ водой,—ежели не поэму объ инфузоріяхъ? ...
Такъ вотъ почему невозможенъ въ Москвѣ фёльетонъ. Есть, впрочемъ, еще одна существенная компликація для русскаго Фельетона, комиликація, вслѣдствіе которой Фельетонъ не будетъ у насъ настоящимъ Фельетономъ и тогда, когда петербургскій Фёлі отоиистъ ухи
трится сдѣлаться нечиновникомъ, а Москва попробуетъ жить какъ живой европейскій городъ. Эта к§мпликація, вытекающая изъ нашего кровнаго родства съ Китайца
ми, состоитъ въ томъ, что мы не понимаемъ Фельетона, какъ не понимаемъ, напримѣръ,критики. На критику мы смотримъ какъ па личное оскорбленіе разбираемому, какъ па ядовитую стрѣлу, непремѣнно направленную въ сердце сочинителя,—па Фельетонъ....но я лучше отдамъ на вашъ судъ что было со мною.
Раза два-три я покусился па фельетонъ.
Однажды, я повторилъ въ печати самую невинную дистракцію, lapsus linguae, вырвавшуюся при мнѣ у одной дамы. Дама взъѣлась па меня, и звонитъ теперь вездѣ., что я бунтовщикъ, возмутитель общественнаго спокойствія, что меня надо посадить, за дерзость мою, въ Бобруйскъ.
Въ другой разъ я сказалъ, что непріятно было бы, еслибы московскіе журналы вздумали подражать маніи петербургскихъ—взаимно охаивать другъ друга передъ открытіемъ годовой подписки. Одинъ петербургскій Фель
етонистъ написалъ противъ меня цѣлую диссертацію, въ которой между прочимъ намекалъ, что я даже ие имѣю и права говорить въ печати, потому что не при
надлежу пи къ одному петербургскому литературному департаменту.
Въ третій разъ я выразилъ, что бездарность есть бездарность, и что никому не легче отъ того, ежели без
дарность, являющаяся хоть бы на сценѣ, выступаетъ подъ дворянскою короною, — что иезачѣмъ дворянину, чтобы только показать свое пренебреженіе къ сослов
ной привилегіи, выскакивать во всевидѣніе съ такою идеей: «я, вотъ, дворянинъ, милостивые государи, да за то плохой актеръ: на ге же вамъ, знать не хочу ни чего и никого!»—Этимъ ужь окончательно взволновался нѣкоторый Зритель, одинъ изъ тѣхъ умозрителей доб
раго стараго времени, надъ которыми такъ зло и мѣтко умѣлъ смѣяться Бѣлинскій. И что же? благотворительный паладинъ бездарности, думая ранить меня, убилъ лицо, которому вздумалъ покровительствовать: но поводу плохенькаго исполненія роли въ варварскомъ переводѣ одного изъ перловъ всемірной поэзіи, добровольный противникъ мой окружилъ себя книгопечатными снарядами, и началъ метать въ меня именами Гёте, Шекспира....
И вы скажете, что мы не забавны, что мы не Китайцы ?
Я жду теперь одного: чтобы дама, которую я такъ нечаянно прогнѣвилъ, мой петербургскій критикъ и
московскій Зритель составили компанію на акціяхъ для возраженія моимъ нынѣшнимъ разсужденіямъ. Еслибы я принялъ компанію аи serieux, могъ бы произойдти нрекурьозный турниръ. Но хотя бы и не случилось по
слѣдняго, а тѣмъ не менѣе возникли бы критики,—поневолѣ придется навсегда сложить руки, посыпать голову, пепломъ и повторить за поэтомъ:
«Er ist dalun, der siisse Glaube!»
то-есть, мы, Русскіе, право, презабавные люди. Мы происходимъ отъ Китайцевъ.,., и долго-долго еще не быть у пасъ Фельетону.
С. Колошинъ.
ИСПРАВНЫЙ ИСПРАВНИКЪ.
Проѣздомъ чрезъ городъ N. я случайно познакомился съ столоначальникомъ тамошней палаты. Старикъ мнѣ по
любился; особенно правились мнѣ его оригинальныя понятія о молодомъ поколѣніи нашихъ чиновниковъ.
Въ одинъ прекрасный вечеръ, сидя за самоваромъ, мы, болтая о разныхъ разностяхъ, завели рѣчь о томъ, есть ли какая-нибудь возможность не брать взятокъ при тѣхъ условіяхъ, которымъ подчинены были всѣ служащіе въ N-ской палатѣ (а, можетъ быть, и во многихъ другихъ).
— Вы извольте - ка разсудить, говорилъ Иванъ