со мной въ разговоръ посредствомъ извѣстнаго: — я очень рада съ вами познакомиться; я такъ много слышала....
Впрочемъ, не мудрено, что она и дѣйствительно слыхала мою Фамилію отъ М — на.
— Вы.... были знакомы съ Иваномъ Степанычемъ М — нымъ, началъ я.
— Да, перебила она, очень не ловко опустивъ глаза ужь не знаю съ какимъ умысломъ, — я очень его любила. Но онъ, знаете, былъ такой ревнивый, такого подозрительнаго характера.
— Дѣло не совсѣмъ въ томъ-съ, отвѣчалъ я, нѣсколько освободясь изъ-подъ обаянія перваго впечатлѣнія — Иванъ Степанычъ, умирая, поручилъ мнѣ отдать вамъ вотъ это.
Я подалъ ей несессеръ.
— Очень ему благодарна за память, сказала она съ худо-скрытымъ пренебреженіемъ къ вещи, съ виду не представлявшей большой цѣнности.
Мнѣ стало досадно, и я рѣшился быть неделикатнымъ.
— Не судите по наружности, сказалъ я.—Потрудитесь взглянутъ внутрь.
Юлія Петровна открыла несессеръ, и, увидѣвъ серебряныя вещицы, посмотрѣла на меня съ выраженіемъ, которое громко говорило: «что жь ты, братъ, удивить что ли насъ думаешь? мы и не такой хламъ видали.»
— Далыне-съ, продолжалъ я, отвѣчая на ея взглядъ— приподнимете это.
Въ нижнемъ мѣстечкѣ первымъ леяіалъ ломбардный билетъ, сложенный, разумѣется, на изнанку. Снявъ его, она увидѣла радужныя бумажки. Опятъ взглянула она на меня; ей, вѣроятно, захотѣлось сосчитать ихъ, но стало совѣстно. Выраженіе глазъ, между тѣмъ, смягчилось.
— Разверните, прошу васъ, бумажку, которая у васч. въ рукѣ.
Опа долго, долго всматривалась въ билетъ Опекунскаго Совѣта: съ трудомъ ли она читала, не вѣрила
ли цифрѣ? я думаю, и того и другаго было по немиожку. Наконецъ, вѣроятно, когда убѣжденіе совер
шенно дозрѣло въ ней, она взглянула па меня съ радостію, уже черезчуръ не скрытою.
— Благодарю васъ, сказала она, протягивая мнѣ руку — теперь я вполнѣ вижу, что Иванъ Степанычъ былъ благородный человѣкъ. Не прикажете ли шампанскаго?
Это было, безъ сомнѣнія, учтивое (и до сихъ норъ, вѣдь, весьма обычное) на-водку за доставленіе гостинца.
— Я не пью ни шампанскаго, ни какого другаго вина, отвѣчалъ я,—но ежели позволите, стаканъ воды...
— Чаю, по крайней мѣрѣ, предложила Юлія Петровна.—Иванъ Степанычъ все любилъ чай, прибавила она, удивительно нескромно повеселѣвъ послѣ инвентарія шкатулки.
— Пожалуй, сказалъ я,—если вы непремѣнно хотите угостить меня.
Мнѣ было и тяжело какъ-то, и гадко на нее, и обидно за память пріятеля, что такъ недостойно по
тратилъ онъ свои душевйыя сокровища,—но оторваться отъ Юліи Петровны мнѣ все еще не хотѣлось, какъ медику, влюбленному въ свою науку, отъ интересной болѣзни.
Она вышла распорядиться. Я, покуда, оглянулъ локадь. Онъ былъ какъ многіе локали — и нечестныхъ, и честныхъ женщинъ. Чисто, ни въ чемъ недостатка, много лишняго; въ цѣломъ отсутствіе общей мысли, пародія вкуса, претензія на комфортъ, безтолковый на
боръ пустяковъ, почитаемыхъ красивыми потому, что они выставляются въ магазинахъ, пользующихся извѣ
стностію—столь нерѣдкимъ псевдонимомъ скандала! Раз
ными вкладчиками храма и приносителями хлама были, безъ сомнѣнія, потрачены не малыя деньги; но это не при
дало стиля храму, не увеличило цѣны хлама. Среди сброда гипсовыхъ статуэтокъ подъ бронзу, раскрашенныхъ литографій эротическаго содержанія съ Французскими подпи
сями, дорогихъ кондитерскихъ коробокъ, бракованнаго поповскаго Фарфора, замысловатыхъ абажуровъ и убій
ственно симетрически размѣщенныхъ chef-d oeuvr’owb отъ Булей Каменнаго Моста, я увидѣлъ три муж
скіе дагерротипа: генерала Икова въ отставномъ кяфтанѣ, юноши въ бородѣ и другаго безъ бороды, но съ солдатскимъ Георгіемъ, — а, наконецъ, несомнѣнные слѣды моего пріятеля: четыре прекрасныя гравюры,
изъ нихъ одну чуть ли не самого Вольнаго, и, подъ ногами, бархатный коверъ, служившій Ивану Сте
панычу попоной. Вотъ бросился мнѣ въ глаза и бывшій его будильникъ, только не знаю зачѣмъ онъ стоялъ въ гостиной. Будильникъ, давно мнѣ знакомый, напомнилъ мнѣ наши полковыя шалости, молодое броженіе и столько-столько изъ нашего общаго прошлаго, что мнѣ непремѣнно захотѣлось пріобрѣсти его.
— Это часы Ивана Степаныча? спросилъ я Юлію Петровну, которая, дѣлая уіай, не забывала обязанности любезной хозяйки занимать меня разговоромъ, но чрезвычайно неосторожно выставляла имъ неинтересныя свойства своего ума и воспитанія.
— Онъ мнѣ ихъ продалъ за пятнадцать цѣлковыхъ. Съ этимъ словомъ она подала мнѣ чашку чаю.
Не знаю какъ я не уронилъ ея, но знаю, что обжогся чаемъ, чтобы проглотить его скорѣе и скорѣе выйти. Естественно, я предложилъ бы за будильникъ подарокъ но усмотрѣнію дамы.
Впрочемъ, не мудрено, что она и дѣйствительно слыхала мою Фамилію отъ М — на.
— Вы.... были знакомы съ Иваномъ Степанычемъ М — нымъ, началъ я.
— Да, перебила она, очень не ловко опустивъ глаза ужь не знаю съ какимъ умысломъ, — я очень его любила. Но онъ, знаете, былъ такой ревнивый, такого подозрительнаго характера.
— Дѣло не совсѣмъ въ томъ-съ, отвѣчалъ я, нѣсколько освободясь изъ-подъ обаянія перваго впечатлѣнія — Иванъ Степанычъ, умирая, поручилъ мнѣ отдать вамъ вотъ это.
Я подалъ ей несессеръ.
— Очень ему благодарна за память, сказала она съ худо-скрытымъ пренебреженіемъ къ вещи, съ виду не представлявшей большой цѣнности.
Мнѣ стало досадно, и я рѣшился быть неделикатнымъ.
— Не судите по наружности, сказалъ я.—Потрудитесь взглянутъ внутрь.
Юлія Петровна открыла несессеръ, и, увидѣвъ серебряныя вещицы, посмотрѣла на меня съ выраженіемъ, которое громко говорило: «что жь ты, братъ, удивить что ли насъ думаешь? мы и не такой хламъ видали.»
— Далыне-съ, продолжалъ я, отвѣчая на ея взглядъ— приподнимете это.
Въ нижнемъ мѣстечкѣ первымъ леяіалъ ломбардный билетъ, сложенный, разумѣется, на изнанку. Снявъ его, она увидѣла радужныя бумажки. Опятъ взглянула она на меня; ей, вѣроятно, захотѣлось сосчитать ихъ, но стало совѣстно. Выраженіе глазъ, между тѣмъ, смягчилось.
— Разверните, прошу васъ, бумажку, которая у васч. въ рукѣ.
Опа долго, долго всматривалась въ билетъ Опекунскаго Совѣта: съ трудомъ ли она читала, не вѣрила
ли цифрѣ? я думаю, и того и другаго было по немиожку. Наконецъ, вѣроятно, когда убѣжденіе совер
шенно дозрѣло въ ней, она взглянула па меня съ радостію, уже черезчуръ не скрытою.
— Благодарю васъ, сказала она, протягивая мнѣ руку — теперь я вполнѣ вижу, что Иванъ Степанычъ былъ благородный человѣкъ. Не прикажете ли шампанскаго?
Это было, безъ сомнѣнія, учтивое (и до сихъ норъ, вѣдь, весьма обычное) на-водку за доставленіе гостинца.
— Я не пью ни шампанскаго, ни какого другаго вина, отвѣчалъ я,—но ежели позволите, стаканъ воды...
— Чаю, по крайней мѣрѣ, предложила Юлія Петровна.—Иванъ Степанычъ все любилъ чай, прибавила она, удивительно нескромно повеселѣвъ послѣ инвентарія шкатулки.
— Пожалуй, сказалъ я,—если вы непремѣнно хотите угостить меня.
Мнѣ было и тяжело какъ-то, и гадко на нее, и обидно за память пріятеля, что такъ недостойно по
тратилъ онъ свои душевйыя сокровища,—но оторваться отъ Юліи Петровны мнѣ все еще не хотѣлось, какъ медику, влюбленному въ свою науку, отъ интересной болѣзни.
Она вышла распорядиться. Я, покуда, оглянулъ локадь. Онъ былъ какъ многіе локали — и нечестныхъ, и честныхъ женщинъ. Чисто, ни въ чемъ недостатка, много лишняго; въ цѣломъ отсутствіе общей мысли, пародія вкуса, претензія на комфортъ, безтолковый на
боръ пустяковъ, почитаемыхъ красивыми потому, что они выставляются въ магазинахъ, пользующихся извѣ
стностію—столь нерѣдкимъ псевдонимомъ скандала! Раз
ными вкладчиками храма и приносителями хлама были, безъ сомнѣнія, потрачены не малыя деньги; но это не при
дало стиля храму, не увеличило цѣны хлама. Среди сброда гипсовыхъ статуэтокъ подъ бронзу, раскрашенныхъ литографій эротическаго содержанія съ Французскими подпи
сями, дорогихъ кондитерскихъ коробокъ, бракованнаго поповскаго Фарфора, замысловатыхъ абажуровъ и убій
ственно симетрически размѣщенныхъ chef-d oeuvr’owb отъ Булей Каменнаго Моста, я увидѣлъ три муж
скіе дагерротипа: генерала Икова въ отставномъ кяфтанѣ, юноши въ бородѣ и другаго безъ бороды, но съ солдатскимъ Георгіемъ, — а, наконецъ, несомнѣнные слѣды моего пріятеля: четыре прекрасныя гравюры,
изъ нихъ одну чуть ли не самого Вольнаго, и, подъ ногами, бархатный коверъ, служившій Ивану Сте
панычу попоной. Вотъ бросился мнѣ въ глаза и бывшій его будильникъ, только не знаю зачѣмъ онъ стоялъ въ гостиной. Будильникъ, давно мнѣ знакомый, напомнилъ мнѣ наши полковыя шалости, молодое броженіе и столько-столько изъ нашего общаго прошлаго, что мнѣ непремѣнно захотѣлось пріобрѣсти его.
— Это часы Ивана Степаныча? спросилъ я Юлію Петровну, которая, дѣлая уіай, не забывала обязанности любезной хозяйки занимать меня разговоромъ, но чрезвычайно неосторожно выставляла имъ неинтересныя свойства своего ума и воспитанія.
— Онъ мнѣ ихъ продалъ за пятнадцать цѣлковыхъ. Съ этимъ словомъ она подала мнѣ чашку чаю.
Не знаю какъ я не уронилъ ея, но знаю, что обжогся чаемъ, чтобы проглотить его скорѣе и скорѣе выйти. Естественно, я предложилъ бы за будильникъ подарокъ но усмотрѣнію дамы.