Свою невысокую колокольню; но за то ужь и задалъ колоколамъ жару, какъ только влѣзъ.
Короче сказать, уѣздный городокъ Козллевъ стономъ застоналъ отъ пабата, гремѣвшаго съ каланчи и трехъ колоколень. Но тутъ замѣтить слѣдуетъ, что еще на одной лишней колокольнѣ загремѣлъ бы набатъ, на че
твертой колокольнѣ, воздвигнутой у соборнаго храма. И потому собственно загремѣлъ бы на этой колокольнѣ набатъ, что слишкомъ ужь былъ легковѣренъ соборный сто
рожъ, Аника Ероховъ; но набата не произошло, потому что слишкомъ былъ строгъ и почти непробудною силою сна обладалъ соборный староста, Акила Бреховъ.
Соборный сторожъ, отставной унтеръ-офицеръ Аника Ероховъ, проснувшись и узнавши, въ чемъ дѣло, стремглавъ ринулся къ соборному старостѣ и городскому го
ловѣ Акилѣ Лупповичу Брехову съ извѣщеніемъ о случившемся и съ просьбой объ разрѣшеніи ударить въ набатъ.
Нашелъ онъ городского голову спящимъ по случаю поста совершенно одиноко и хотѣлъ было немедленно приступить къ воззванію сего послѣдняго отъ сна; но су
пруга городского головы, женщина запуганная, забитая и совсѣмъ одурѣвшая отъ побои, въ первый моментъ всеобщаго переполоха, рѣшилась не тревожить своего грознаго сожителя Акилу Лупповича Брехова.
Соборный сторожъ настаивалъ на противномъ и потому между нимъ и супругой городскаго головы завязалась въ прихожей такого рода діалектическая борьба.
Аника Ероховъ стоялъ у дверей на вытяжку и держалъ руки по швамъ; супруга городскаго головы, Ульяна Епимаховна, сидѣла въ прихожей на скамьѣ, блѣдная, ра

стрепанная, съ разстегнутымъ платьемъ и сбившейся съ головы на бокъ повязкой.

Бъ дверяхъ залы, стояла кухарка со свѣчей.
— Падать, Ульяна Епимаховиа, ихъ разбудить-съ, говорилъ Ероховъ.
— Боюсь, сударикъ! отвѣчала Ульяна Епимаховна.— Боюсь.
— Да какъ же быть-то? спрашивалъ Ероховъ. — А я ужь и сама не знаю, какъ быть. — Разбудить надать. — Да боюсь!

— А что-жь дѣлать-то? — Да не знаю.

— Разбудить безпремѣнно нужно.

— Да какъ ты яво будить-то станешь? съ великимъ сокрушеніемъ спрашивала Ульяна Епимаховна.—Разя ты,

сударикъ, не знаешь, какой онъ! Да разбуди-ка его, такъ онъ вѣдь такъ тебя тутъ живую и положитъ въ гробъ.

Да нетто это можно?... Да онъ тутъ то надѣлаетъ, что и-и-и... спаси Заступница!
— Да невозможно эфтаго, Ульяна Епимаховна, чтобы де разбудить-съ, твердилъ непоколебимый Ероховъ.— Слышите, какъ тамъ въ набатъ-то жарятъ?
— Слышу, сударикъ, промолвила Ульяна Епимаховна и оборотила блѣдное лицо къ темнымъ окнамъ.

— Такъ надо разбудить-съ.

— Да боюсь, сударикъ, боюсь! Для него сонъ—пуще всего... коли таперь недоспитъ, али клопы одолѣвать зачнутъ, такъ бѣда что дѣлаетъ, хоть всѣ изъ дому вонъ бѣги.

Ероховъ глубоко вздохнулъ.

— А разбудить-то надать, черезъ минуту снова заговорилъ онъ,—потому и мое дѣло таперь выходитъ такое— служба! ничаво не подѣлаешь. Коли, примѣрно, не раз
бужу таперь, такъ за ѳфто Акула Луппычъ опосля съ меня же взыщетъ—чего, дескать, дремалъ. Нужно разбудить-съ.
— Эка грѣхъ-то какой, царица ты моя небесная! жалобно шептала, покачивая головой, Ульяна Епимаховна и съ тревожной и скорбной задумчивостью поглядывала въ полъ, сама не зная, на что рѣшиться: будить ли свирѣпаго сои;ителя, или оставить его въ покоѣ до утра, отдавшись во всемъ на волю Божію.
— Такъ что же намъ, сударикъ, дѣлать-то? черезъ минуту спросила она, обращаясь къ Ерохову.
— Да разбудить безпремѣнно нужно-съ, отвѣчалъ непреклонный унтеръ-оФицеръ.

— Да какъ же яво танерича будить-то?

— Да ужь такъ... разбудить-съ какъ нибудь.

— Да онъ вѣдь, проснумшись-то, всѣ ребра перемаетъ?

Ероховъ тяжко вздохнулъ и замолкъ, ибо рѣшительно не находилъ возраженій противъ того всесильнаго аргу

мента, который представила ему бѣдная Ульяна Епимаховна.
— Да ужь не оставить ли его, сударикъ мой, во спокоѣ, а?
— Никакъ эфтого нѳльзя-съ! непреклонно возражалъ Ероховъ.—Потому пожаръ не што-либо такое... этого... дѣло опасное-съ... Опять же церковь-съ и все такое...
— Да неужли-жь, сударикъ ты мой, церковь горитъ! всполохнулась Ульяна Епимаховна.—Это соборъ-отъ нашъ загорѣлся?! батюшки!...
— Нѣту-съ! соборъ, благодаря Бога, въ цѣлости, уснокоилъ Ероховъ.—Нѣтъ; а я эфто къ примѣру говорю, что молъ Акула Луннычт—церковные старосты есть-съ, потому при пожарѣ около своего храма должны обрѣтаться и все такое...
— Правда, батюшка, правда! согласилась Ульяна Епимаховна. — Да вѣдь какъ же мнѣ быть-то? Вѣдь ужь оченно я. того... будить-то его боюсь, моего сударика,