Судорога пробѣжала по четыремъ тысячамъ морщинъ, совокупность которыхъ представляло собой лицо Анны Николаевны Клоповекой.
— Что съ вами, сударыня? спрашиваетъ горничная дрожащимъ голосомъ, а у самой ужь готовы слезы въ два ручья покатиться изъ глазъ.
Анна Николаевна медленно, съ великимъ трудомъ приподняла дрожащую руку, вытянула изсохшіе паліцы и начертала ими въ воздухѣ какой-то іероглифъ.
Этого іероглифа горничная не поняла, да и никто — клянусь всѣми на свѣтѣ іероглифами!—не понялъ бы его непостижимаго значенія. Но за то сей іероглифъ до такой степепи напугалъ горничную, что она съ быстротой молніи юркнула изъ барской спальни въ людскую и громко на
чала сзывать всѣхъ домочадцевъ на помощь къ барышнѣ.
шла Анну Николаевну уже не на кровати, а почти подъ кроватью, на коврикѣ.
— Батюшки, за пономъ! родимые, за попомъ! умираетъ, совсѣмъ умираетъ...
Побѣжали за священникомъ. Между тѣмъ въ Аннѣ Николаевнѣ начали являться признаки жизни.
Всѣ обернулись назадъ. — Что ничего?
— Да вотъ, барышня-то ничаво... оживетъ, потому живуща.
Эти слова съ спокойной увѣренностью были произнесены кучеромъ Карпомъ, человѣкомъ угрюмаго характера и большимъ въ своемъ родѣ философомъ.
— Ну, это, Карпъ Кузьмичъ, какъ Богъ дастъ, возразила кухарка.
— Нѣтъ, ты постой, погоди, я тебѣ вотъ что скажу... Но для того, чтобъ сказать, кучеръ Карпъ протол
кался впередъ и взялъ одной рукой кухарку за борта полушубка, второпяхъ накинутаго поверхъ сорочки.
— Ты слушай-ка: старые люди всѣ живуіци... чѣмъ таперь старше человѣкъ, тѣмъ опъ и живущѣй значитъ— это вѣрно.
— Да что-жь мы сами-то, ополоумѣли что ли! вскрикнула горничная. — Вѣдь барышню-то нужно чай поднять съ полу-то!
— Не трошь, не годится, возразилъ кучеръ Карпъ,— дай отдохнуть маленько, отдышаться.
— Такъ вотъ тебя и послушали, какъ же... Подымайте, что ли!
— Хуже будетъ, вотъ посмотрите, что будетъ хуже. Такъ разсуждалъ кучеръ Карпъ, спокойно посматривая,
какъ поднимаютъ барышню съ полу и укладываютъ въ постель.
— Хуже будетъ! подтвердилъ кучеръ Карпъ и при этомъ почесалъ въ затылкѣ.
— Не будетъ хуже, молчи ужь! крикнула на кучера горничная.
— Ее бы чѣмъ нибудь потереть таперь, промолвила кухарка.
— Чего тереть, возразила горничная,—развѣ мы что знаемъ? За докторомъ нужно... ахъ я дурища! про до
ктора-то и позабыла. Давича нужио бы еще послать-то... Васятка! бѣги скорѣй къ Карлу Карлычу, бѣги... бѣги, пострѣлъ, а то я тебя... Васятка убѣжалъ.
— А насчетъ того, чтобъ потереть, снова заговорилъ кучеръ Карпъ, — эфто Агэфья вѣрно сказала: потереть нужно.
— Да чѣмъ тереть-то? спросила горничная, — ну, чѣмъ? Ну-ка, скажи-ка ты, докторъ?
— Да чѣмъ? Ужь лучше таперь и лѣкарства не найдешь, какъ перцовочка: отъ всякихъ недуговъ ее упо
требляй таперь. Коли, примѣрно, животъ подвело, али бы што еще этакое, ну ., тогда, значитъ, выпей. А коли ломота—потри...
— Тебя послушай только—дѣловъ надѣлаешь. — А что-жь, Агзфья! пойдемъ на пожаръ-то смотрѣть? — А кто съ барышней-то?
— Да кто? развѣ же мало народу-то... Нѣтъ, а я пойду, посмотрю.
Сказавъ это, кучеръ Карпъ медленно поворотила дверямъ и вышелъ.
Послѣдуемъ и мы за Кариомъ, а то ужь главная-то нить разсказа какъ будто оборвалась.
Набатъ продолжалъ гремѣть съ иолной силой; толпы народа, не замѣчавшія нигдѣ зарева, валили на соборную площадь, посмотрѣть, что дѣлаетъ пожарная команда.
Плачевная пожарная команда города Козляева, состоявшая изъ двухъ допотопныхъ пожарныхъ трубъ и трехъ съ половиною бочекъ, съ прислугой изъ двѣнадцати человѣкъ, давнымъ-давно была уже на ногахъ и въ ожи
даніи разсыльныхъ, не знала, въ какую сторону ей двинуться.
Между тѣмъ, пожарные сонно посиживали на бочкахъ и пожимались отъ холода. Брантмейстеръ сидѣлъ верхомъ на лошади и съ какимъ-то ожесточеніемъ покручивалъ свои усы. Но, мимоходомъ замѣчу, что не однимъ толі покручиваньемъ усовъ занята была правая рука бран мейстера. Черезъ каждыя пять минутъ, зта рука отр
валась отъ усовъ и опускалась къ заднему карману му
дира, откуда вытаскивала уемистую кругленькую фл жечку, содератащую въ себѣ какую-то жидкость; о поривала эту Фляжечкѵ и подносила ея гоолыш
антмейстерским
— Что съ вами, сударыня? спрашиваетъ горничная дрожащимъ голосомъ, а у самой ужь готовы слезы въ два ручья покатиться изъ глазъ.
Анна Николаевна медленно, съ великимъ трудомъ приподняла дрожащую руку, вытянула изсохшіе паліцы и начертала ими въ воздухѣ какой-то іероглифъ.
Этого іероглифа горничная не поняла, да и никто — клянусь всѣми на свѣтѣ іероглифами!—не понялъ бы его непостижимаго значенія. Но за то сей іероглифъ до такой степепи напугалъ горничную, что она съ быстротой молніи юркнула изъ барской спальни въ людскую и громко на
чала сзывать всѣхъ домочадцевъ на помощь къ барышнѣ.
Сбѣжавшаяся въ барскую спальню домовая челядь на
шла Анну Николаевну уже не на кровати, а почти подъ кроватью, на коврикѣ.
— Батюшки, за пономъ! родимые, за попомъ! умираетъ, совсѣмъ умираетъ...
Побѣжали за священникомъ. Между тѣмъ въ Аннѣ Николаевнѣ начали являться признаки жизни.
— ІІичаво... послышался за толпой чей-то глухой голосъ.
Всѣ обернулись назадъ. — Что ничего?
— Да вотъ, барышня-то ничаво... оживетъ, потому живуща.
Эти слова съ спокойной увѣренностью были произнесены кучеромъ Карпомъ, человѣкомъ угрюмаго характера и большимъ въ своемъ родѣ философомъ.
— Ну, это, Карпъ Кузьмичъ, какъ Богъ дастъ, возразила кухарка.
— Нѣтъ, ты постой, погоди, я тебѣ вотъ что скажу... Но для того, чтобъ сказать, кучеръ Карпъ протол
кался впередъ и взялъ одной рукой кухарку за борта полушубка, второпяхъ накинутаго поверхъ сорочки.
— Ты слушай-ка: старые люди всѣ живуіци... чѣмъ таперь старше человѣкъ, тѣмъ опъ и живущѣй значитъ— это вѣрно.
— Да что-жь мы сами-то, ополоумѣли что ли! вскрикнула горничная. — Вѣдь барышню-то нужно чай поднять съ полу-то!
— Не трошь, не годится, возразилъ кучеръ Карпъ,— дай отдохнуть маленько, отдышаться.
— Такъ вотъ тебя и послушали, какъ же... Подымайте, что ли!
— Хуже будетъ, вотъ посмотрите, что будетъ хуже. Такъ разсуждалъ кучеръ Карпъ, спокойно посматривая,
какъ поднимаютъ барышню съ полу и укладываютъ въ постель.
— Хуже будетъ! подтвердилъ кучеръ Карпъ и при этомъ почесалъ въ затылкѣ.
— Не будетъ хуже, молчи ужь! крикнула на кучера горничная.
— Ее бы чѣмъ нибудь потереть таперь, промолвила кухарка.
— Чего тереть, возразила горничная,—развѣ мы что знаемъ? За докторомъ нужно... ахъ я дурища! про до
ктора-то и позабыла. Давича нужио бы еще послать-то... Васятка! бѣги скорѣй къ Карлу Карлычу, бѣги... бѣги, пострѣлъ, а то я тебя... Васятка убѣжалъ.
— А насчетъ того, чтобъ потереть, снова заговорилъ кучеръ Карпъ, — эфто Агэфья вѣрно сказала: потереть нужно.
— Да чѣмъ тереть-то? спросила горничная, — ну, чѣмъ? Ну-ка, скажи-ка ты, докторъ?
— Да чѣмъ? Ужь лучше таперь и лѣкарства не найдешь, какъ перцовочка: отъ всякихъ недуговъ ее упо
требляй таперь. Коли, примѣрно, животъ подвело, али бы што еще этакое, ну ., тогда, значитъ, выпей. А коли ломота—потри...
— Тебя послушай только—дѣловъ надѣлаешь. — А что-жь, Агзфья! пойдемъ на пожаръ-то смотрѣть? — А кто съ барышней-то?
— Да кто? развѣ же мало народу-то... Нѣтъ, а я пойду, посмотрю.
Сказавъ это, кучеръ Карпъ медленно поворотила дверямъ и вышелъ.
Послѣдуемъ и мы за Кариомъ, а то ужь главная-то нить разсказа какъ будто оборвалась.
Набатъ продолжалъ гремѣть съ иолной силой; толпы народа, не замѣчавшія нигдѣ зарева, валили на соборную площадь, посмотрѣть, что дѣлаетъ пожарная команда.
Плачевная пожарная команда города Козляева, состоявшая изъ двухъ допотопныхъ пожарныхъ трубъ и трехъ съ половиною бочекъ, съ прислугой изъ двѣнадцати человѣкъ, давнымъ-давно была уже на ногахъ и въ ожи
даніи разсыльныхъ, не знала, въ какую сторону ей двинуться.
Между тѣмъ, пожарные сонно посиживали на бочкахъ и пожимались отъ холода. Брантмейстеръ сидѣлъ верхомъ на лошади и съ какимъ-то ожесточеніемъ покручивалъ свои усы. Но, мимоходомъ замѣчу, что не однимъ толі покручиваньемъ усовъ занята была правая рука бран мейстера. Черезъ каждыя пять минутъ, зта рука отр
валась отъ усовъ и опускалась къ заднему карману му
дира, откуда вытаскивала уемистую кругленькую фл жечку, содератащую въ себѣ какую-то жидкость; о поривала эту Фляжечкѵ и подносила ея гоолыш
антмейстерским