вѣроятіе, съ грудью, блистающею ясными пуговицами и извилистой цѣпочкой. Предсталъ, говорю, этотъ воинъ передъ хозяйкой и такъ тряхнулъ ее, что она въ это

время конечно отказалась бы отъ всей родни своей, не только что отъ чужой Маши.
— Ты что же это? заревѣлъ воинъ на хозяйку.— Подожди: я тебѣ укорочу лапы-то!—и вслѣдъ за этимъ храбрецъ махнулъ рукой стоівшему у воротъ лихачу. Въ мгновеніе ока подкатилъ лихачъ ко крыльцу,—воинъ громогласно вскрикнулъ: «п-шоллъ!» и, какъ громъ, загре
мѣла пролетка, оставивъ позади себя неирог.іядныя тучи ныли, навсегда скрывшія отъ изумленныхъ глазъ моднаго заведенія красавицу-Машу и ея ужаснаго заступника.
Прослышали послѣ про Мащу подруги, что она устроилась, слава Богу, хошь бы кому. Заступникъ ея, по ихнимъ разговорамъ, выходилъ чуть ли не князь, и добрый такой, милыя мои, страсть! Выходило по этимъ разго
ворамъ, что будто бы его самъ главнокомандующій не разъ цѣловалъ за великую храбрость. И накупилъ онъ теперь Машѣ однихъ платьевъ штукъ двадцать, три са
лопа, пять бурнусовъ, а у крыльца ея всегда пролетка стоитъ съ лихачемъ и лихачъ тотъ, когда пролетку ей подаетъ, шапку передъ ней, все равно какъ передъ на
стоящею барыней скидаетъ за нѣсколько, можетъ, шаговъ. Такъ-то! И насъ она,—хвастались швейки, восхи
щенныя жизненными успѣхами нодруги,—не разъ на своемъ извощикѣ катывала, гостинцы покупывала и со многими
военными господами перезнакомила. Страсть—всѣ душки какія!
Разсказы подруги про увлекательное житье Маши были въ высокой степени справедливы. Опа, дѣйствительно, не жила, а, какъ говорится, утопала въ эмпиреяхъ, ибо, не говоря уже про различные трактирные ужины, обливаемые шампанскимъ, про удалыя загородныя поѣздки на щеголь
скихъ тройкахъ,—Маша купалась въ океанѣ наслажденій, когда засматривалась въ широкомъ зеркалѣ на свои ши
карныя платья, дѣлавшія ее столь похожею на любую барыню, или, примѣромъ, млѣла отъ восторговъ въ то время, когда въ уединеніи повторяла какое нибудь «о ревуаръ, шеръ ами!» или: «’пароль допёръ, монъанжъ!» чего она вдоволь успѣла наслушаться отъ своего покро
вителя и что такъ сладко заставляло биться ея сердце, когда ея просвѣтители перекладывали таинственную новизну этихъ словъ на обыкновенный русскій языкъ.
Такъ всегда бьются и замираютъ юныя, жаждущія свѣта истины сердца, когда настоящая наука примется уснащать ихъ души многообразными познаніями по части различныхъ наукъ, искусствъ и художествъ.
Хорошо и безмятежно проходило Машино время! Наученная еще въ нѣжномъ дѣтствѣ какою-то отставной просвирней грамотѣ по церковной азбукѣ, а потомъ по
Еруслану, она принялась теперь на свободѣ доканчивать свое образованіе по «Тремъ Мушкетерамъ», «Сорока Пяти
ит. д., въ переводѣ извѣстнаго московскаго литератора Ильи ІНкурнтникова, такъ что день моей героини, сво
бодный отъ трактирныхъ ужиновъ и отъ удалыхъ заго
родныхъ поѣздокъ, мирно и весело проходилъ въ прослѣживаніи участей всѣхъ этихъ виконтовъ и шевалье, жи

вописно-драматическими рожами которыхъ Дюма-отецъ въ такомъ изобиліи населилъ пустыя головенки нашего рускаго пустѣйшаго бабья.

Долго шло такимъ образомъ это безъунывное житье— и уже почти со всей военно-амурной исторіей Франціи познакомилась моя Маша, благодаря обязательности вели
чайшаго мосьё Дюма. Стукнуло ей въ это время лѣтъ, примѣрно, подъ тридцать, но не смотря на сей столь
почтенный для женщины возрастъ, не смотря на свое блестящее образованіе, Маша продолжала обливаться го
рючими слезами и раскидывать безконечные пасьянсы, когда какой нибудь усачъ, оплачивавшій ея квартиру, вдругъ объявлялъ себя вынужденнымъ немедленно, по его словамъ, отнр-равигься, чор-ртъ возьми, въ какую нибудь эдакую наикровопролитнѣйшую кампанію, которая впро
чемъ, по увѣреніямъ усача, соединеннымъ съ адскими клятвами, имѣла продолжиться не болѣе года.

— Минуетъ годъ, трагически восклицаетъ усачъ,— пр-ройдетъ это р-роковое вр-ремя, др-ругъ мой, и я снова

твой! О, счастье! Неразрывныя узы брака соединятъ насъ съ тобой тогда неразр-рѣшпмыми ц-цѣпя-ями...
Безспорно, что въ этихъ обѣщаніяхъ находилась извѣстная доза горечи, которая отравляла тотъ сладкій со
судъ, изъ котораго Маша прихлебывала свою беззаботную жизнь и именно: ни одному усачу почему-то не суждено было возвратиться къ Машѣ съ поля страшныхъ битвъ. Выпрашивая у таинственной, по безпощадной судьбы возврата сихъ храбрыхъ героевъ, Маша, какъ мелькомъ ска
зано выше, проливала обильныя слезы объ ихъ печальной участи, расходовалась на карты, которыя, по случаю ея
способности по цѣлымъ днямъ неустанно сидѣть и гадать о различныхъ бубновыхъ и трефовыхъ короляхъ, растре
пывались въ дребезги,—она въ то же время имѣла полную возможность коротать такіе плачевные дни сладкой думой о томъ пріятномъ обстоятельствѣ, что вотъ, де, хоть и подожду теперь, хоть и погорюю, за то ужь когда воротится какой нибудь,—сейчасъ же я и поручица,
Мечта за мечтой, картина за картиной проходили въ молодой, праздной головѣ: вотъ мужъ ея, высокій и строй
ный усачъ, въ Франтовскомъ мундирѣ, съ крестами, съ аксельбантами, съ гремучей, далеко назади волокущейся саблей—и она съ нимъ подъ руку. Ея туалетъ спра
ведливо обязываетъ уличныя толпы къ самому безшабашному выпучиванію глазъ, — встрѣчные солдаты жи