вымъ манеромъ сторонятся съ дороги, по которой шествуютъ поручикъ съ поручицей и сейчасъ: р-разъ, д-два! ногой притопнетъ, руку къ козырьку и стоитъ, почтительно пошевеливая рыжими усами... Хорошо!
И тутъ, слѣдовательно, т. е. даже и въ настоящемъ гнетѣ ожиданія, несноснѣе котораго, по единогласнымъ отзывамъ всего рода человѣческаго, нѣтъ на свѣтѣ стра
данія, Машино горе сполна, такъ сказать, утопало въ морѣ ея обольстительныхъ надеждъ.
Но увы! не все коту масло, какъ говоритъ назидательная пословица. Мою беззаботную исторію о беззаботной дѣвичьей жизни я долженъ теперь окропить горь
кими слезами, которыхъ не можетъ не проливать мое чувствительное сердце, часто принужденное созерцать, какъ иногда какую ннбудь веселенькую скотинку человѣ
ческаго рода, совсѣмъ заигравшуюся въ перебѣжкахъ отъ одной сладости къ другой,—вдругъ спрыснетъ неожиданный и холодный дождикъ суроваго горя.
Да! отсюда и на счастливую голову моей Маши начинаетъ покрапывать именно такой дождикъ, но я не желаю, чтобы онъ смывалъ эти строки, разсказывающія о такомъ рѣдкомъ явленіи въ бабьей жизни, каково напри
мѣръ полное и ничѣмъ невозмутимое счастье до тридцати лѣтъ; а потому, пускай онъ льется сколько ему угодно въ слѣдующей главѣ.
II
Въ рѣдкіе дни печали и унынія, Маша посылала просить къ себѣ на чашку чая одну тетку, которая размы
кивала свое сиротливое вдовство, шатаясь съ своими кухарочьими способностями по различнымъ, какъ она вы
ражалась, бла-о-родпымъ господамъ. Взбутетенивши на голову туго-накрахмаленный чеиецъ съ жолтыми лентами и обрядившись, какъ и подобаетъ всякой столичной ку
харкѣ, въ нѣмецкое платье, убогая тетка отправлялась къ богатой племянницѣ—и тутъ-то начинала она свои не
скончаемые разговоры, подсказываемые ей ея многолѣтнею житейскою опытностію и клонившіеся главнымъ образомъ къ окончательному устройству племянницына счастья.
— Ты вотъ что, милая нлемянушка, разговаривала убогая тетка,—ты теперича какъ про нихъ понимаешь— иро дружьевъ-то своихъ? Ты думаешь: они это въ самъ- Дѣлѣ на войну пошли? Держи карманъ! Сама была молода,—знаю...

— Что же мнѣ, тетенька, дѣлать, ежели они па счотъ измѣны?

— А вотъ что: деньги у тебя есть?

Ну, объ этомъ, тетенька, я должна молчать, по

тому деньги... Что же такое? Рази я не на сяоемъ отчотѣ?
— Такъ ты такъ-то съ теткой съ родной поступаешь,
Маша? Ой, Бога ты не боишься, Маша, право! Потому вижу я, ты такъ объ теткѣ понимаешь: вотъ, дескать*
скажу я ей про деньги, а она ихъ сейчасъ цапъ-царапъ въ карманъ... Я старъ воробей, мать моя, меня мякинойто не обманешь,—мнѣ чистаго проса подай...
— Нѣтъ, право, тетенька, какія же депьги? отбивалась сконфуженная Маша.—Вотъ ежели на счотъ иму

щества, такъ оно, конечно, всего много. Вонъ перины, одѣяла, платья...

— Дура! Ей-Богу, дура! Ты на меня—на старуху— не сердись; а право же: ты дура! Имущество, гово

ритъ... Да что оио—имущество-то твое? Ирахъ одинъ.

Вонъ, что ложки у тебя серебряныя, это я одобряю, а то имущество... Нѣтъ, ты мнѣ вотъ что скажи: ты изъ какихъ? А? Ну-ка, скажи?
— Конечно что, тетенька, сами вы про это должны знать; но только съ моей политикой...
— Ха, ха, ха! раскатилась тетка громкимъ смѣхомъ, перебивши племянницыну рѣчь про ея политику.—Паалитика! А? Скажите пожалуйста! Небойсь, ты съ своей
политикой въ барыни мѣтишь? Полагаешь небойсь: вотъ сейчасъ придутъ къ тебѣ и скажутъ: не угодно ли, молъ, вамъ, Марья Павловна, въ инаральши? Дур-ра!

— Что же, тетенька, слава Богу, не хуже другихъ понимаемъ, какъ всякое кушанье кушать, нлэтье надѣть...

— Такъ, такъ! сатирически ноддакпвала тетка.— Нѣтъ, ты вотъ мою политику-то послушай: всѣ эти бар
скія науки пора тебѣ оставлять, потому видишь подъ глазами-то у тебя круги какіе пошли лазоревые, а они вѣдь этого не долюбливаютъ. Вѣр-рно!
— Это точно такъ, тетенька! Давно я стала примѣчать, что я душой своей очень убита...
— Ты глуностевъ не болтай, осаживаетъ тетка.— Копешпо, што отъ лѣни ты дюже раскисла, только все это нройдетъ... Я объ тебѣ, племянница, такъ-то ли хлопочу,—страсть! Вся душенька у меня изныла, гля
дючи на тебя! Думаю, что съ пей будетъ па старости лѣтъ? Оиамедни встрѣтила я молодца одного,—онъ сель
скій нашъ, по Фгбрикамъ первымъ мастеромъ ходитъ,— сичасъ встрѣтимши его, говорю: «ты што, молъ, Кузьма Василичъ, хвостъ-отъ но чужимъ людямъ треплешь? Свое бы мастерство пора тебѣ открывать». — Кланяется мнѣ такъ-то Кузьма и отвѣчаетъ: «а капиталовъ, говоритъ,
тетенька, покамѣстъ еще не имѣемъ. Вотъ разживемся, подождите. Лѣта наши еще не Богъ знаетъ какія старыя.» —Женись,—я-то ему,—на моей племянницѣ—и капи
талы будутъ, и все. Дѣвка, сказываю, первый сортъ,— настоящая барыня: платья толковыя, въ книжки читаетъ... Кузьма сичасъ меня въ трактиръ. «Я, говоритъ, съ моимъ лучшимъ удовольствіемъ». Да ты лучше, Маша, сама носмотри,—я его сюда привела. Кузя! закричала