А между тѣмъ такого рода требованья слышались отовсюду н корридорныіі изступленно бѣгалъ изъ номера въ номеръ. Потерявъ терпѣніе, я наконецъ рѣшился обратиться къ нему съ такой же просьбой, выраженной, впрочемъ, въ самой деликатной Формѣ.
— Сейчасъ, сейчасъ! торопливо отрѣзалъ онъ, почти опрометью пробѣгая мимо меня,—о, чтобъ передохпуть вамъ всѣмъ! вдругъ совершенно неожиданно пожелалъ онъ, оставляя меня въ полномъ недоумѣніи насчетъ столь желаемаго мною самовара... Услышавъ такое въ высшей степени энергическое воззваніе, обращенное косвеннымъ образомъ и ко мнѣ, я, не чувствуя въ себѣ такой смѣлости, какой обладалъ господинъ въ венгеркѣ, возвратился къ себѣ въ номеръ и, усѣвшись на диванѣ, принялся терпѣливо ожидать рѣшенія своей участи.
Въ комнатѣ было тихо и темно; свѣчка едва освѣщала стѣны; сильно пахло прежпимъ жильцомъ. Это какой-то особенный запахъ, составляющій необходимую, неотъемлемую принадлежность всякаго срединнаго чело
вѣка и носящій на себѣ непремѣнный отпечатокъ всѣхъ его особенностей, такъ что по запаху можно почти всегда узнать породу своего предшественника. Если за
пахъ очень легкій, отзывающійся нѣсколько лежалой бумагой и табакомъ, то можно сказать почти навѣрняка, что предшественникомъ былъ студентъ; легкость воздуха происходитъ тутъ вообще отъ пустоты, обыкновенно царствующей въ комнатахъ, занимаемыхъ сту
дентами. Прокислый, сильно бьющій въ носъ запахъ, отдающій чѣмъ-то въ родѣ той атмосферы, которая господствуетъ въ пріемныхъ и швейцарскихъ присутственныхъ мѣстъ, гдѣ перемѣшиваются всевозможные запахи вмѣстѣ,—обличаетъ долгое пребываніе въ ком
натѣ небольшаго чиновника. Легкости воздуха ужь тутъ нѣтъ, потому что чиновникъ живетъ не колышемъ, онъ заведетъ многое множество милыхъ и дорогихъ ему ве
щицъ: мѣдную песочницу, которую онъ будетъ мыть и чистить аккуратно каждую субботу, что собственно и будетъ составлять главное назначеніе такой песоч

ницы, потомъ шитую подушку на диванъ, которой вскорѣ сообщится хозяйскій запахъ, халатъ, бутыль съ «утѣшительной», плательную щетку, стклянку съ одеколономъ, плевательницу, баночку съ помадой и не

премѣнно хоть какой нибудь пластырь или бальзамъ, которымъ онъ испоконъ-вѣку лѣчится ото всякихъ болѣзней...
Вскорѣ появился давно и съ такимъ нетерпѣніемъ ожидаемый самоваръ и очень весело зашипѣлъ. Л налилъ стаканъ и, машинально помѣшивая ложечкой, за
думался о чемъ-то и невольно сталъ прислушиваться къ разговору моихъ, по словамъ хозиина, «робкихъсосѣдей.
—...Саша! лепеталъ чей-то почти дѣтскій голосокъ,—- Саша! холодно!... Ты бы сходилъ—попросилъ... мо

жетъ дали бы? А то такъ холодно... холодно!... Ахъ, съ какимъ бы я удовольствіемъ напилась теперь чаю...

И я чувствовалъ, какъ говорившая эти слова ёжилась, произнося ихъ...
—...Да что-жь мнѣ дѣлать... что дѣлать! говорилъ кто-то отчаянно-тоскливымъ тономъ, — что-жь я буду дѣлать, если этп мерзавцы ничего не хотятъ знать, кромѣ своего кармана... Да развѣ я не просилъ ихъ... Эхъ, Лёня, Лёня! просилъ!...
Лёня, въ отвѣтъ на это, только захныкала опять какъ-то совершенно по дѣтски, такъ что предо мной тотчасъ же нарисовалась эта маленькая скорчившаяся Фигурка съ большими печально-голубыми .глазами, съ маленькими прозрачными ушами и съ бѣлокурыми растрепавшимися на лбу волосенками...
Эта грустно-простенькая сценка произвела на меня невыносимо тяжелое впечатлѣніе: я бросилъ свое под
слушиванье, наскоро допилъ чай и часовъ въ десять уже завалился спать.
Мнѣ нс спалось. Слышно было, какъ на самомъ концѣ корридора кто-то заливался самымъ звонкимъ смѣхомъ. Корридорныіі постукивалъ каблуками, бѣгая изъ номера
въ номеръ. У самыхъ моихъ дверей, какъ мнѣ вазалось, стоялъ «военный маіоръ» и заигрывалъ съ кор— ридорной дѣвицей.
—...Ты, ррозанчикъ, какъ на меня смотришь? выговаривалъ онъ.—Вы только, мой дружочикъ, должны въ пріятности ко мнѣ пребывать, а что если теперь, на
примѣръ, па счетъ чего инаго, то мы на это дѣло даже очень тороваты бываемъ! обрабатывалъ маіоръ.
—...Саша, а Саша! за что-жь мы съ тобой такіе несчастные? а? спрашивала за стѣною Лёня.
Л закуталъ голову одѣяломъ, чтобы не слыхать опять этого разговора, и постарался заснуть.
На другой день я отправился обѣдать въ кухмистерскую, помѣщавшуюся въ нижнемъ этажѣ того же дома.
На дверяхъ ея красовалась лаконическая, по тѣмъ не менѣе весьма краснорѣчивая и многоговорящая над
пись: «Здѣсь разнаго рода кушанья». Тамъ я засталъ «военнаго маіора» и высокаго красиваго лѣтъ трид
цати пяти господина, съ необыкновенно открытымъ и сразу нравящимся лицомъ. Оба они что-то очень усердно уписывали.
—...Ага! загорланилъ вдругъ маіоръ, отирая руки о висѣвшую у него на шеѣ салфетку и простирая ихъ ко мнѣ,—очень радъ съ вами, мой почтеннѣйшій, по
знакомиться. Вашъ визави по номеру, а «визави тужуръ ле зами!» похвасталъ онъ знаніемъ иностранныхъ языковъ.—Вы что ѣсть будете? неожиданно спросилъ