игрушку и заладилъ. Што-жь ты не играешь? обратился онъ къ дочери.
— Сейчасъ, папаша, ноты ищу. Что вамъ съиграть-то? — Да што хошь, то и ладно. — Хотите изъ Фауста? — Да хучь изъ жида.
Дочь наладила играть изъ Фауста, Милентій Силантьевичъ слушалъ, Прасковья Никифоровна дремала.
— Хорошо, папаша? спросила дочь, окончивъ піесу. т— Музыка важная, кто ее сочинялъ-то? — Гуно.
— Гмъ, Гуно, изъ какихъ же это? — Не знаю.
» — Не знаешь, ну и я не знаю. Ну-ка отвали теперь что нибудь русское.
Дочь «отвалила».
— Важно, будетъ—хорошенькаго понемножку, весело говорилъ Милентій Силантьевичъ.—Что ты спишь-то, хе, хе, хе! засмѣялся онъ на жену.
— Нѣтъ, я не сплю, такъ вздремнулось маленько. — Смотри, царство небесное проспишь.
— О, да,—зѣвая, протянула Прасковья Никифоровна,— царство небесное, о немъ надо подумать.
— Такъ это ты во снѣ то и думаешь о царствѣ небесномъ? Много же ты выдумаешь.
— Нѣтъ, я не ѣъ тому, лѣниво тянула Прасковья Никифоровна,—а время такое.
— Што время—спать-то?
— Нѣтъ, для жизни нашей. — Што для жизни?
— Да вишь послѣднія времена настали.
— Это кто-жь тебѣ сказывалъ, ай во снѣ видѣла?
— Не во снѣ, а звѣзда-то съ хвостомъ, камета-то? • — Ну што-жь што съ хвостомъ, хучь съ двумя, это дѣло не наше, а божье.
— Говорятъ, что она, эта самая звѣзда съ хвостомъ, подойдетъ и толканетъ нашу землю...
— Спать-то тебѣ и помѣшаетъ, смѣясь, перебилъ жену Разгогошинъ.
Прасковья Никифоровна оживилась.
— Да что ты, Милентій Силантьевичъ, ай не знаешь? спросила она.
— Чего не знаю?
— А про звѣзду-то съ хвостомъ?
— Есть мнѣ когда звѣздами съ хвостомъ займаться. — Да ты очнись, батька, я тебѣ въ сурьезъ говорю. — Што говоришь-то? Слушать то нечего.
— Ни нечего, а доподлинно говорятъ, что это такъ и будетъ, что въ ноябрѣ мѣсяцѣ столкнется она съ землей и конецъ всему.
— Кто-жь это говоритъ?
— Ученые по наукѣ дошли. Да ты прочитай въ газетахъ.
— Въ полицейскихъ? — Нѣтъ; я у сосѣдевъ брала. Послать что-ли? — Ну-ко пошли.
Газету принесли, Кузьма Милентьичъ отыскалъ статью и прочелъ.
— Кто е знаетъ,—проворчалъ, опускаясь въ кресло, Милентій Силантьевичъ,—а всячески зря писать не дозво
лятъ, разсуждалъ онъ, въ полицейскихъ ничего, говоришь, нѣтъ?
— Нѣту.
— Странно, ежели бы въ правду, такъ я думаю предупрежу бы была, какъ примѣрно бываетъ, штобы тумбы красить, ай насчетъ чего другаго.
— Можетъ боятся напужать народъ, предположила Прасковья Никифоровна.
— Да... можетъ быть... процѣдилъ Разгогошинъ. — Врутъ все, замѣтилъ Кузьма Милентьевичъ. — Што? сурово спросилъ отецъ. — Врутъ все.
— А ты уменъ больно, туда же въ разсужденія лѣзетъ. Врутъ. Почемъ ты знаешь, а можетъ не врутъ. — Я не знаю.
— Ну такъ и молчи, оболтусъ, сейчасъ ужь и «врутъ». Тутъ знаменіе на неяѣ, а онъ «врутъ». Тебѣ вотъ клочку задать хорошую, тогда будешь говорить да оглядываться.
Наступило тревожное молчаніе, только со двора слышны были балалайка кучера да громкій хохотъ прислуги.
— Што они тамъ разбѣсновались, сурово замѣтилъ Милентій Силантьевичъ,—поди-ка уйми ихъ, веселы больно некстати.
Пользуясь этимъ распоряженіемъ, дочь поторопилась улепетнуть изъ гостинной. Тотчасъ же балалайка замолкла и вся прислуга разошлась по своимъ угламъ. Сурово погля
дѣвъ вокругъ, поднялся съ кресла Милентій Силантьевичъ и молча вышелъ изъ гостинной.
Веселое расположеніе прошло—самъ былъ не въ духѣ. Больше всѣхъ досадовалъ на это Кузьма Милентьевичъ. — Э, маменька! укоризненно произнесъ онъ. — Что?
— Да дернулъ васъ жидъ съ звѣздой съ хвостомъ сунуться, нужно было, теперь что вотъ сдѣлали.
— Знала ли я...
— Знали ли вы! Ваше ли дѣло тутъ звѣзды съ хвостами разбирать!—и кусая ногти, Кузьма Милентьевичъ вышелъ изъ гостинной.
Самъ Милентій Силантьевичъ между тѣмъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ. Звѣзда съ хвостомъ и предполагаемое столкно
— Сейчасъ, папаша, ноты ищу. Что вамъ съиграть-то? — Да што хошь, то и ладно. — Хотите изъ Фауста? — Да хучь изъ жида.
Дочь наладила играть изъ Фауста, Милентій Силантьевичъ слушалъ, Прасковья Никифоровна дремала.
— Хорошо, папаша? спросила дочь, окончивъ піесу. т— Музыка важная, кто ее сочинялъ-то? — Гуно.
— Гмъ, Гуно, изъ какихъ же это? — Не знаю.
» — Не знаешь, ну и я не знаю. Ну-ка отвали теперь что нибудь русское.
Дочь «отвалила».
— Важно, будетъ—хорошенькаго понемножку, весело говорилъ Милентій Силантьевичъ.—Что ты спишь-то, хе, хе, хе! засмѣялся онъ на жену.
— Нѣтъ, я не сплю, такъ вздремнулось маленько. — Смотри, царство небесное проспишь.
— О, да,—зѣвая, протянула Прасковья Никифоровна,— царство небесное, о немъ надо подумать.
— Такъ это ты во снѣ то и думаешь о царствѣ небесномъ? Много же ты выдумаешь.
— Нѣтъ, я не ѣъ тому, лѣниво тянула Прасковья Никифоровна,—а время такое.
— Што время—спать-то?
— Нѣтъ, для жизни нашей. — Што для жизни?
— Да вишь послѣднія времена настали.
— Это кто-жь тебѣ сказывалъ, ай во снѣ видѣла?
— Не во снѣ, а звѣзда-то съ хвостомъ, камета-то? • — Ну што-жь што съ хвостомъ, хучь съ двумя, это дѣло не наше, а божье.
— Говорятъ, что она, эта самая звѣзда съ хвостомъ, подойдетъ и толканетъ нашу землю...
— Спать-то тебѣ и помѣшаетъ, смѣясь, перебилъ жену Разгогошинъ.
Прасковья Никифоровна оживилась.
— Да что ты, Милентій Силантьевичъ, ай не знаешь? спросила она.
— Чего не знаю?
— А про звѣзду-то съ хвостомъ?
— Есть мнѣ когда звѣздами съ хвостомъ займаться. — Да ты очнись, батька, я тебѣ въ сурьезъ говорю. — Што говоришь-то? Слушать то нечего.
— Ни нечего, а доподлинно говорятъ, что это такъ и будетъ, что въ ноябрѣ мѣсяцѣ столкнется она съ землей и конецъ всему.
— Кто-жь это говоритъ?
— Ученые по наукѣ дошли. Да ты прочитай въ газетахъ.
— Въ полицейскихъ? — Нѣтъ; я у сосѣдевъ брала. Послать что-ли? — Ну-ко пошли.
Газету принесли, Кузьма Милентьичъ отыскалъ статью и прочелъ.
— Кто е знаетъ,—проворчалъ, опускаясь въ кресло, Милентій Силантьевичъ,—а всячески зря писать не дозво
лятъ, разсуждалъ онъ, въ полицейскихъ ничего, говоришь, нѣтъ?
— Нѣту.
— Странно, ежели бы въ правду, такъ я думаю предупрежу бы была, какъ примѣрно бываетъ, штобы тумбы красить, ай насчетъ чего другаго.
— Можетъ боятся напужать народъ, предположила Прасковья Никифоровна.
— Да... можетъ быть... процѣдилъ Разгогошинъ. — Врутъ все, замѣтилъ Кузьма Милентьевичъ. — Што? сурово спросилъ отецъ. — Врутъ все.
— А ты уменъ больно, туда же въ разсужденія лѣзетъ. Врутъ. Почемъ ты знаешь, а можетъ не врутъ. — Я не знаю.
— Ну такъ и молчи, оболтусъ, сейчасъ ужь и «врутъ». Тутъ знаменіе на неяѣ, а онъ «врутъ». Тебѣ вотъ клочку задать хорошую, тогда будешь говорить да оглядываться.
Наступило тревожное молчаніе, только со двора слышны были балалайка кучера да громкій хохотъ прислуги.
— Што они тамъ разбѣсновались, сурово замѣтилъ Милентій Силантьевичъ,—поди-ка уйми ихъ, веселы больно некстати.
Пользуясь этимъ распоряженіемъ, дочь поторопилась улепетнуть изъ гостинной. Тотчасъ же балалайка замолкла и вся прислуга разошлась по своимъ угламъ. Сурово погля
дѣвъ вокругъ, поднялся съ кресла Милентій Силантьевичъ и молча вышелъ изъ гостинной.
Веселое расположеніе прошло—самъ былъ не въ духѣ. Больше всѣхъ досадовалъ на это Кузьма Милентьевичъ. — Э, маменька! укоризненно произнесъ онъ. — Что?
— Да дернулъ васъ жидъ съ звѣздой съ хвостомъ сунуться, нужно было, теперь что вотъ сдѣлали.
— Знала ли я...
— Знали ли вы! Ваше ли дѣло тутъ звѣзды съ хвостами разбирать!—и кусая ногти, Кузьма Милентьевичъ вышелъ изъ гостинной.
Самъ Милентій Силантьевичъ между тѣмъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ. Звѣзда съ хвостомъ и предполагаемое столкно