тихо поднялъ и поцѣловалъ ея руку и Юлія Александровна, какъ обезсиленная, склонилась къ нему на грудь.
Свѣтлицынъ наклонился къ склоненной на его груди хорошенькой головкѣ.............
Интрига Оратаевой и Свѣтлицына не долго оставалась тайною и скоро облетѣла все общество. Каждый выра
жалъ свое мнѣніе, но большинство было на сторонѣ Юліи Александровны. Помилуйте, Оратаевъ развалина, всю жизнь жилъ какимъ то чудакомъ, прятался ото всѣхъ,
вдругъ беретъ себѣ двадцатилѣтнюю жену, неужели же она обязана играть при немъ роль сидѣлки. Ужь если это такъ, то господа мущины слишкомъ многаго требуютъ отъ женщинъ. Говорили хотя подъ сурдинку, но го
ворило все общество, не зналъ ничего только счастли
вый супругъ. Но судьба скоро и его посвятила въ эту тайну.
Разъ Свѣтлицынъ сидѣлъ въ будуарѣ Оратаевой.
— Знаешь, Julie, говорилъ онъ,—намъ нужно вести дѣло какъ нибудь иначе, въ обществѣ говорятъ объ насъ, это уже скандалъ.
— Ахъ, что мнѣ за нужда да того, что обо мнѣ говорятъ, въ какой то истомѣ говорила Юлія Александ
ровна, припадая къ нему на грудь, —я люблю тебя и больше ничего знать не хочу.
Свѣтлицынъ обнялъ ее и только хотѣлъ поцѣловать, какъ портьера открылось и въ комнату вошелъ Геннадій Лукичъ. Увидавъ представшую его глазомъ картину, онъ ахнулъ и упалъ на близьстоящее кресло...
Натура старика выдержала это потрясеніе. Черезъ часъ онъ сидѣлъ на диванѣ въ своемъ кабинетѣ, какъто безпомощно смотря въ пространство.
— Гмъ... судьба, говорилъ онъ,—именно судьба... два удара... но первый былъ легче... тогда я не былъ опозоренъ... А теперь?... Я даже не могу раздѣлаться съ нимъ такъ, какъ бы хотѣлъ... Судьба!...
Черезъ день докторъ нашелъ, что Юліи Александровнѣ необходимо разсѣяться, для чего совѣтывалъ проѣхаться за границу, а лѣто пробыть па водахъ. Геннадій Лу
кичъ не поѣхалъ съ женой, онъ остался въ Россіи, но чувствуя себя больнымъ, сдѣлалъ распоряженіе, которымъ все свое состояніе передавалъ женѣ, оставивъ себѣ лииіь село Оратаѳво.
Юлія Александровна уѣхала съ Свѣтлицынымъ.
Майское солнце привѣтливо освѣщаетъ Оратаевскую усадьбу, чиста и свѣжа молодая зелень, весело щебе
чутъ птички, перелетая съ вѣтки па вѣтку и однѣ только нарушаютъ царящую кругомъ тишину. Тихо стоитъ заброшенный и запущеный садъ, поматывая вершинами сто
лѣтнихъ деревьевъ, молчаливъ однообразно вытянутый проспектъ, тихо и пустынно на просторномъ дворѣ, молча
и угрюмо смотритъ выцвѣтшими стеклами огромный оратаевскій домъ. На балконѣ въ волтеровскомъ креслѣ си
дитъ Геннадій Лукичъ, около кресла небольшой краснаго дерева столикъ, на немъ лежатъ табакерка и платокъ и стоитъ серебряный колокольчикъ. Неподалеку, прислонившись къ стѣнѣ дома, стоитъ Дарья Силантьевна. А майскій воздухъ вѣетъ ароматами, кругомъ благодатная тишина и яркое солнце веселыми лучами обливаетъ окрестности.
И. Вашковъ.
(Провинціальный эскизъ).
Яркое іюньское утро. День воскресный. Живописно раскинувшійся на правомъ берегу Волги губернскій городъ С. давно уже проснулся и обычно суетился. На церковныхъ колокольняхъ только что отзвонили въ большіе колокола къ раннимъ обѣднямъ... Тихо. На улицахъ—ни малѣйшаго вѣтерка, а слѣдовательно—ни пыли, ни одной струйки зло
вонія’ напротивъ неподвижный, еще неуспѣвшій накалиться воздухъ пропитанъ какою-то ласкающею свѣжестью отъ листвы городскихъ скверовъ, домовыхъ садовъ и палисадниковъ... Легко, пріятно въ это время дышется въ город
скомъ центрѣ, но несравненно лучше чувствуется живущимъ на окраинахъ города, гдѣ, не говоря уже о полнѣйшемъ благораствореніи воздуха, прямо изъ оконъ домовъ открываются прекраснѣйшіе виды природы, отъ которыхъ не ото
рвалъ бы глазъ черствѣйшій человѣкъ и упивался бы этими видами до самозабвенія... На что уже Антонъ Антонычъ Дерюгинъ, обитатель одного загороднаго дома, и тотъ какъ ни тунъ къ впечатлѣніямъ прекраснаго, какъ ни безчувственъ, возставъ отъ сна, вышелъ изъ спальной комнаты въ залъ,
распахнулъ настежъ окна, благодушно усѣлся предъ однимъ изъ нихъ и невольно залюбовался открывшеюся взору панорамой. Прямо—на разстояніи не болѣе двухъ верстъ высокій кряжъ горъ, фантастически вырисовывающихся при
чудливыми очертаніями вершинъ въ начинающемъ рѣдѣть дымчатомъ утреннемъ туманѣ, который, подъ вліяніемъ солнечныхъ лучей осѣдая все ниже и ниже, открывалъ въ ущельяхъ горъ и по склонамъ дачныя постройки, выглядывающія изъ садовъ цвѣтными крышами, куполами и шпи
цами... Влѣво—стекловидный разливъ Волги съ индѣ выступающами по поверхности зелеными и голыми песчаными островами, за Волгою—ровная, какъ скатерть, ды
мящаяся испареніями степь, уходящая въ необъятную даль до чуть-чуть видимаго горизонта... Какая ширь, какое раздолье!..
— Д-да! безотносительно промычалъ наконецъ послѣ
Свѣтлицынъ наклонился къ склоненной на его груди хорошенькой головкѣ.............
Интрига Оратаевой и Свѣтлицына не долго оставалась тайною и скоро облетѣла все общество. Каждый выра
жалъ свое мнѣніе, но большинство было на сторонѣ Юліи Александровны. Помилуйте, Оратаевъ развалина, всю жизнь жилъ какимъ то чудакомъ, прятался ото всѣхъ,
вдругъ беретъ себѣ двадцатилѣтнюю жену, неужели же она обязана играть при немъ роль сидѣлки. Ужь если это такъ, то господа мущины слишкомъ многаго требуютъ отъ женщинъ. Говорили хотя подъ сурдинку, но го
ворило все общество, не зналъ ничего только счастли
вый супругъ. Но судьба скоро и его посвятила въ эту тайну.
Разъ Свѣтлицынъ сидѣлъ въ будуарѣ Оратаевой.
— Знаешь, Julie, говорилъ онъ,—намъ нужно вести дѣло какъ нибудь иначе, въ обществѣ говорятъ объ насъ, это уже скандалъ.
— Ахъ, что мнѣ за нужда да того, что обо мнѣ говорятъ, въ какой то истомѣ говорила Юлія Александ
ровна, припадая къ нему на грудь, —я люблю тебя и больше ничего знать не хочу.
Свѣтлицынъ обнялъ ее и только хотѣлъ поцѣловать, какъ портьера открылось и въ комнату вошелъ Геннадій Лукичъ. Увидавъ представшую его глазомъ картину, онъ ахнулъ и упалъ на близьстоящее кресло...
Натура старика выдержала это потрясеніе. Черезъ часъ онъ сидѣлъ на диванѣ въ своемъ кабинетѣ, какъто безпомощно смотря въ пространство.
— Гмъ... судьба, говорилъ онъ,—именно судьба... два удара... но первый былъ легче... тогда я не былъ опозоренъ... А теперь?... Я даже не могу раздѣлаться съ нимъ такъ, какъ бы хотѣлъ... Судьба!...
Черезъ день докторъ нашелъ, что Юліи Александровнѣ необходимо разсѣяться, для чего совѣтывалъ проѣхаться за границу, а лѣто пробыть па водахъ. Геннадій Лу
кичъ не поѣхалъ съ женой, онъ остался въ Россіи, но чувствуя себя больнымъ, сдѣлалъ распоряженіе, которымъ все свое состояніе передавалъ женѣ, оставивъ себѣ лииіь село Оратаѳво.
Юлія Александровна уѣхала съ Свѣтлицынымъ.
Майское солнце привѣтливо освѣщаетъ Оратаевскую усадьбу, чиста и свѣжа молодая зелень, весело щебе
чутъ птички, перелетая съ вѣтки па вѣтку и однѣ только нарушаютъ царящую кругомъ тишину. Тихо стоитъ заброшенный и запущеный садъ, поматывая вершинами сто
лѣтнихъ деревьевъ, молчаливъ однообразно вытянутый проспектъ, тихо и пустынно на просторномъ дворѣ, молча
и угрюмо смотритъ выцвѣтшими стеклами огромный оратаевскій домъ. На балконѣ въ волтеровскомъ креслѣ си
дитъ Геннадій Лукичъ, около кресла небольшой краснаго дерева столикъ, на немъ лежатъ табакерка и платокъ и стоитъ серебряный колокольчикъ. Неподалеку, прислонившись къ стѣнѣ дома, стоитъ Дарья Силантьевна. А майскій воздухъ вѣетъ ароматами, кругомъ благодатная тишина и яркое солнце веселыми лучами обливаетъ окрестности.
И. Вашковъ.
О Б У Ч И JI С Я!
(Провинціальный эскизъ).
Яркое іюньское утро. День воскресный. Живописно раскинувшійся на правомъ берегу Волги губернскій городъ С. давно уже проснулся и обычно суетился. На церковныхъ колокольняхъ только что отзвонили въ большіе колокола къ раннимъ обѣднямъ... Тихо. На улицахъ—ни малѣйшаго вѣтерка, а слѣдовательно—ни пыли, ни одной струйки зло
вонія’ напротивъ неподвижный, еще неуспѣвшій накалиться воздухъ пропитанъ какою-то ласкающею свѣжестью отъ листвы городскихъ скверовъ, домовыхъ садовъ и палисадниковъ... Легко, пріятно въ это время дышется въ город
скомъ центрѣ, но несравненно лучше чувствуется живущимъ на окраинахъ города, гдѣ, не говоря уже о полнѣйшемъ благораствореніи воздуха, прямо изъ оконъ домовъ открываются прекраснѣйшіе виды природы, отъ которыхъ не ото
рвалъ бы глазъ черствѣйшій человѣкъ и упивался бы этими видами до самозабвенія... На что уже Антонъ Антонычъ Дерюгинъ, обитатель одного загороднаго дома, и тотъ какъ ни тунъ къ впечатлѣніямъ прекраснаго, какъ ни безчувственъ, возставъ отъ сна, вышелъ изъ спальной комнаты въ залъ,
распахнулъ настежъ окна, благодушно усѣлся предъ однимъ изъ нихъ и невольно залюбовался открывшеюся взору панорамой. Прямо—на разстояніи не болѣе двухъ верстъ высокій кряжъ горъ, фантастически вырисовывающихся при
чудливыми очертаніями вершинъ въ начинающемъ рѣдѣть дымчатомъ утреннемъ туманѣ, который, подъ вліяніемъ солнечныхъ лучей осѣдая все ниже и ниже, открывалъ въ ущельяхъ горъ и по склонамъ дачныя постройки, выглядывающія изъ садовъ цвѣтными крышами, куполами и шпи
цами... Влѣво—стекловидный разливъ Волги съ индѣ выступающами по поверхности зелеными и голыми песчаными островами, за Волгою—ровная, какъ скатерть, ды
мящаяся испареніями степь, уходящая въ необъятную даль до чуть-чуть видимаго горизонта... Какая ширь, какое раздолье!..
— Д-да! безотносительно промычалъ наконецъ послѣ