продолжительнаго безмолвнаго созерцанія Антонъ Антонычъ и, зачесавъ въ затылкѣ, гомерически позѣвнулъ, затѣмъ повернулся отъ окна по направленію къ спальной и, съ минуту вопросительно посмотрѣвъ на перегородоку, за ко
торой спала его благовѣрная, крикнулъ: Терентьевна! А Терентьевна! чать будетъ дрыхнуть-то!... вставай-ка, да ставь самоваръ! чайку попить таперича будетъ въ самую, лепорцію... утро больно хорошо...
— A-а... и-хи-хи! потянулась благовѣрная: смотри еще рано, Антонъ Антонычъ, поди, раннія обѣдни не отошли еще...
— Городи съ просонковъ-то!... когда говорятъ тебѣ вставай, значитъ вставай и ставь самоваръ, больше никакихъ! —отрѣзалъ Антонъ Антонычъ и подойдя къ шкафчику, сталъ выбирать оттуда какія-то книжки и тетрадки:—сейчасъ, значитъ, пока еще не всталъ учитель-то, до чаю малость надо пописать... попробую писать буквы въ разбивку,
заучилъ что-ль я ихъ, а то веекъ ряду, да къ ряду; попишу, а потомъ, значитъ, не грѣхъ и чайку хлебнуть..
Антонъ Антонычъ сѣлъ къ столу, разложилъ на немъ письменныя принадлежности и, вооружившись перомъ, при
нялся рисовать въ графахъ тетрадки прописныя буквы или вѣрнѣе едва похожія на нихъ каракули... Пока онъ, въ ожиданіи чая, рисуетъ эти каракули, воспользуемся тѣмъ
временемъ, чтобъ сказать нѣсколько словъ о немъ самомъ и о его занятіи каракулями...
Антонъ Антонычъ Дерюгинъ прежде былъ бѣдный нодгородній мужикъ-крестьянинъ, но вдругъ какими-то темными путями разбогатѣлъ, переселился въ городъ, открылъ при въѣздѣ въ него дегтярные лабазы и лавку съ овсомъ, сѣномъ, веревками, тяжами, гужами и пр. и—объявился не
шуточнымъ торговцемъ. Выскочивъ такимъ образомъ «изъ грязи въ князи», Антонъ Антонычъ разомъ забылъ прежнюю далеко неприглядную обстановку крестьянскаго существованія, разомъ отрясъ прахъ бывшаго ничтожества отъ ногъ своихъ
—разомъ проникся сознаніемъ собственнаго достоинства и вѣскимъ чуствомъ «самости». Вращаясь въ средѣ городскихъ торгашей, онъ естественно усвоилъ себѣ всю циви
лизацію ихъ, всѣ ихъ нравы, со всею ихъ характеристическою дичью... Такъ, въ семьѣ, состоявшей всего изъ супруги Нунехіи Терентьевны и 12 лѣтняго сына, онъ изъ прежняго сговорчиваго хозяина постепенно преобразился въ неограниченнаго деспота и отъявленнаго самодура. Впрочемъ деспо
тизмъ и самодурство не составляли въ Аптонѣ Антонычѣ
кровныхъ чертъ характера, а были напускные и проявлялись всегда ради пущей важности и поддержанія «самости». «Самость» буквально заѣдала Антона Антоныча. Одно то обстоятельство, что онъ въ грамотѣ совершенный невѣжда, тогда какъ его сынишка, бѣгающій въ школу, уже искусился въ чтеніи и письмѣ, ни минуты не давало покоя его само
любію, тѣмъ болѣе, что торговое дѣло, какъ извѣстно, требуетъ разнаго рода записей, прибѣгать же въ этомъ отно
шеніи къ помощи молокососа - сынишки шокировало бы «самого» въ глазахъ семейства и постороннихъ.
— Во что бы ни стало, а ужъ обучусь грамотѣ! рѣшилъ наконецъ Антонъ Антонычъ...
И вотъ по совѣту одного своего пріятеля, онъ познакомился съ безмѣстнымъ учителемъ, нѣкіимъ Тимофеемъ Иванычемъ Борисоглѣбскимъ, передалъ ему о своемъ намѣ
реніи учиться. Учитель похвалилъ за это Антона Антоныча и вызвался обучать его...
Антонъ Антонычъ не любилъ откладывать дѣло въ долгій ящикъ,—перетащилъ учителя къ себѣ въ домъ жить и, закупивъ подъ его руководствомъ нужныя книжицы, началъ ученіе. Знакомые Антона Антоныча, узнавъ объ этомъ, не мало хохотали надъ нимъ...
— Куролесишь ты, братъ Дерюгинъ! говорили они ему въ глаза и подтрунивали; но Антонъ Антонычъ ни мало не обращалъ вниманія на насмѣшки и упорно шелъ къ намѣченной цѣли. Каждое утро, обыкновенно напившись чаю, онъ усаживался съ учителемъ за урокъ...
Потѣшно было слушать, какъ Антонъ Антонычъ, изучая но книжкѣ буквы русскаго алфавита, называлъ ихъ звуками; мычалъ, рычалъ, шипѣлъ, свистѣлъ и при этомъ вытиралъ мощною дланью выступавшій отъ натуги потъ па лбу. Неменѣе курьезною казалась и тщедушная фигурка учителя Борисоглѣбскаго, изо всѣхъ силъ старавшагося вдолбить на
чало книжной премудрости въ необъятно тучнаго Дерюгина. Подчасъ сдавалось, что вотъ-вотъ Тимофей Ивановичъ вый
детъ изъ терпѣнья, плюнетъ и на отрѣзъ откажется отъ своего дуботола-ученика; но Антонъ Антонычъ понималъ тяжесть задачи учителя и старался придавать дѣлу характеръ занятія пе особенно серьезнаго и главное не сухаго...
— Не выпить ли по рюмкѣ водки? предлагалъ обыкновенно въ такихъ случаяхъ Антонъ Антонычъ и шутливо отодвигалъ отъ себя книжку: говорятъ, оно помогаетъ!...
Борисоглѣбскій любилъ выпить и, конечно, изъявлялъ готовность...
На столъ являлся графинъ водки съ вымокшими въ ней лимонами и закуска. Учитель и ученикъ выпивали по рюмкѣ, закусывали и продолжали занятіе, а уставали немного, снова
выпивали и опять занимались. Мѣшая такимъ образомъ полезное съ пріятнымъ, Антонъ Антонычъ съ теченіемъ времени мало по-малу, даже незамѣтно почти для самого себя и учителя, усвоилъ наконецъ всѣ буквы... Тогда нриступлено было къ изученію сочетанія ихъ въ словахъ.
Это далось Антону Антонычу очень легко; онъ сразу понялъ «секретъ», по его выраженію, и началъ разбирать печат
ное, — медленно, не безъ ошибокъ конечно, могъ прочитывать любое слово къ любой даже книжкѣ...
торой спала его благовѣрная, крикнулъ: Терентьевна! А Терентьевна! чать будетъ дрыхнуть-то!... вставай-ка, да ставь самоваръ! чайку попить таперича будетъ въ самую, лепорцію... утро больно хорошо...
— A-а... и-хи-хи! потянулась благовѣрная: смотри еще рано, Антонъ Антонычъ, поди, раннія обѣдни не отошли еще...
— Городи съ просонковъ-то!... когда говорятъ тебѣ вставай, значитъ вставай и ставь самоваръ, больше никакихъ! —отрѣзалъ Антонъ Антонычъ и подойдя къ шкафчику, сталъ выбирать оттуда какія-то книжки и тетрадки:—сейчасъ, значитъ, пока еще не всталъ учитель-то, до чаю малость надо пописать... попробую писать буквы въ разбивку,
заучилъ что-ль я ихъ, а то веекъ ряду, да къ ряду; попишу, а потомъ, значитъ, не грѣхъ и чайку хлебнуть..
Антонъ Антонычъ сѣлъ къ столу, разложилъ на немъ письменныя принадлежности и, вооружившись перомъ, при
нялся рисовать въ графахъ тетрадки прописныя буквы или вѣрнѣе едва похожія на нихъ каракули... Пока онъ, въ ожиданіи чая, рисуетъ эти каракули, воспользуемся тѣмъ
временемъ, чтобъ сказать нѣсколько словъ о немъ самомъ и о его занятіи каракулями...
Антонъ Антонычъ Дерюгинъ прежде былъ бѣдный нодгородній мужикъ-крестьянинъ, но вдругъ какими-то темными путями разбогатѣлъ, переселился въ городъ, открылъ при въѣздѣ въ него дегтярные лабазы и лавку съ овсомъ, сѣномъ, веревками, тяжами, гужами и пр. и—объявился не
шуточнымъ торговцемъ. Выскочивъ такимъ образомъ «изъ грязи въ князи», Антонъ Антонычъ разомъ забылъ прежнюю далеко неприглядную обстановку крестьянскаго существованія, разомъ отрясъ прахъ бывшаго ничтожества отъ ногъ своихъ
—разомъ проникся сознаніемъ собственнаго достоинства и вѣскимъ чуствомъ «самости». Вращаясь въ средѣ городскихъ торгашей, онъ естественно усвоилъ себѣ всю циви
лизацію ихъ, всѣ ихъ нравы, со всею ихъ характеристическою дичью... Такъ, въ семьѣ, состоявшей всего изъ супруги Нунехіи Терентьевны и 12 лѣтняго сына, онъ изъ прежняго сговорчиваго хозяина постепенно преобразился въ неограниченнаго деспота и отъявленнаго самодура. Впрочемъ деспо
тизмъ и самодурство не составляли въ Аптонѣ Антонычѣ
кровныхъ чертъ характера, а были напускные и проявлялись всегда ради пущей важности и поддержанія «самости». «Самость» буквально заѣдала Антона Антоныча. Одно то обстоятельство, что онъ въ грамотѣ совершенный невѣжда, тогда какъ его сынишка, бѣгающій въ школу, уже искусился въ чтеніи и письмѣ, ни минуты не давало покоя его само
любію, тѣмъ болѣе, что торговое дѣло, какъ извѣстно, требуетъ разнаго рода записей, прибѣгать же въ этомъ отно
шеніи къ помощи молокососа - сынишки шокировало бы «самого» въ глазахъ семейства и постороннихъ.
— Во что бы ни стало, а ужъ обучусь грамотѣ! рѣшилъ наконецъ Антонъ Антонычъ...
И вотъ по совѣту одного своего пріятеля, онъ познакомился съ безмѣстнымъ учителемъ, нѣкіимъ Тимофеемъ Иванычемъ Борисоглѣбскимъ, передалъ ему о своемъ намѣ
реніи учиться. Учитель похвалилъ за это Антона Антоныча и вызвался обучать его...
Антонъ Антонычъ не любилъ откладывать дѣло въ долгій ящикъ,—перетащилъ учителя къ себѣ въ домъ жить и, закупивъ подъ его руководствомъ нужныя книжицы, началъ ученіе. Знакомые Антона Антоныча, узнавъ объ этомъ, не мало хохотали надъ нимъ...
— Куролесишь ты, братъ Дерюгинъ! говорили они ему въ глаза и подтрунивали; но Антонъ Антонычъ ни мало не обращалъ вниманія на насмѣшки и упорно шелъ къ намѣченной цѣли. Каждое утро, обыкновенно напившись чаю, онъ усаживался съ учителемъ за урокъ...
Потѣшно было слушать, какъ Антонъ Антонычъ, изучая но книжкѣ буквы русскаго алфавита, называлъ ихъ звуками; мычалъ, рычалъ, шипѣлъ, свистѣлъ и при этомъ вытиралъ мощною дланью выступавшій отъ натуги потъ па лбу. Неменѣе курьезною казалась и тщедушная фигурка учителя Борисоглѣбскаго, изо всѣхъ силъ старавшагося вдолбить на
чало книжной премудрости въ необъятно тучнаго Дерюгина. Подчасъ сдавалось, что вотъ-вотъ Тимофей Ивановичъ вый
детъ изъ терпѣнья, плюнетъ и на отрѣзъ откажется отъ своего дуботола-ученика; но Антонъ Антонычъ понималъ тяжесть задачи учителя и старался придавать дѣлу характеръ занятія пе особенно серьезнаго и главное не сухаго...
— Не выпить ли по рюмкѣ водки? предлагалъ обыкновенно въ такихъ случаяхъ Антонъ Антонычъ и шутливо отодвигалъ отъ себя книжку: говорятъ, оно помогаетъ!...
Борисоглѣбскій любилъ выпить и, конечно, изъявлялъ готовность...
На столъ являлся графинъ водки съ вымокшими въ ней лимонами и закуска. Учитель и ученикъ выпивали по рюмкѣ, закусывали и продолжали занятіе, а уставали немного, снова
выпивали и опять занимались. Мѣшая такимъ образомъ полезное съ пріятнымъ, Антонъ Антонычъ съ теченіемъ времени мало по-малу, даже незамѣтно почти для самого себя и учителя, усвоилъ наконецъ всѣ буквы... Тогда нриступлено было къ изученію сочетанія ихъ въ словахъ.
Это далось Антону Антонычу очень легко; онъ сразу понялъ «секретъ», по его выраженію, и началъ разбирать печат
ное, — медленно, не безъ ошибокъ конечно, могъ прочитывать любое слово къ любой даже книжкѣ...