— Развѣ воспроизвести тебя своимъ секретаремъ?—подумавши, сказалъ онъ... — Кѣмъ-съ?...
— Секретаремъ, мылъ, по домашнимъ, того, дѣламъ... Что, значитъ, я тебѣ прикажу писать, то ты и должонъ... Понимаешь? Теперича какъ въ благородныхъ домахъ принято секретарей при себѣ держать... Понялъ?...
— Какъ же-съ... Оченно хорошо нонялъ-съ!... Будьте покойны-съ... Услужу-съ!...
— Не хвались, а вотъ поживешь и услугу твою увидимъ... Значитъ ты у меня будешь на секретарскомъ по
ложеніи... Жалованье двадцать пять рублевъ, съ моими харчами... Какъ тебя, того, звать-то?...
— Иванъ Иванычемъ-съ.
— Ну еще, того, Иванычемъ!... Будетъ съ тебя Иваномъ повеличаемъ, а то такъ и болваномъ назовемъ, и тѣмъ будь доволенъ...
— Эвто-съ какъ вамъ будетъ угодно-съ...
— Еще вотъ что я тебѣ, Иванъ, скажу: подчасъ, когда я «въ фантазіи» бываю, и по мордасамъ тебя заѣду, ты гляди, чтобы, того, мылъ, не всякое слово въ строку... Понялъ?...
— ІІонялъ-съ,—состроивъ кислую розницу, сказалъ Иванъ Иванычъ.
— Понялъ и ладно!... Я напередъ тебѣ сказываю, чтобы, того, опосля въ претензіи ты на меня не былъ!... Ужъ у меня такова натура, ежели, теперича, малую толику зальешь за галстукъ, сейчасъ тебя въ рожу, ужь лучше не попадайся!... Карахтеръ у меня въ тѣ поры бываетъ ухъ!...
— Только-съ, Тихонъ Тихонычъ, нельзя ли васъ просить, чтобы, значитъ, физіономію мою вы не замали, а дули-бы но менѣе чувствительнымъ мѣстамъ: по шеѣ, али по чему другому прочему... Нотому-съ, «физіомордія» для нашего брата всего дороже-съ!...
— Ну ужь, братъ, того, не взыщи, хлобысну безъ разбора, куда потрафлю: въ чувствительное мѣсто, аль не въ чувствительное, и всякому твоему мѣсту честь отъ меня будетъ одинакова!...
На террасу выползли двѣ дочери Тихона Тихоновича, Варечка и ІІолечка, съ неимовѣрно развитыми бюстами. Увидя Ивана Иваныча, онѣ облизнулись...
— Ахъ, какой душка!—тихо сказала ІІолечка. — Херувимъ!—добавила Варечка.
— Вы зачѣмъ, халды? Чего вамъ тутъ надо? Маршъ на свои мѣста!—прикрикнулъ на дочерей Тихонъ Тихоновичъ.
Тѣ повиновались, и въ дверяхъ, за спиною «тятенькипослали по воздушному поцѣлую счастливому Ивану Ивановичу. Тихонъ Тихоновичъ насупился...
— Видѣлъ дочерей?—сурово спросилъ онъ. — Видѣлъ-съ...
— А ты, того, въ секретари мнѣ нетодишься; потому рожа у тебя масляная, до дѣвичьяго пола приманчивая. А у меня, братъ, дочери невѣсты... Пусти козла въ огородъ!...
И Тихонъ Тихоновичъ, заложивъ руки за спину, сердито (Дааъ рагхіяиві.чь по террасѣ.
Какъ обухомъ ударило Ивана Ивановича, дѣло было со всѣмъ «на мази» и вдругъ, на, лопнуло: а мѣсто золотое дно...
— Помилуйте-съ, Тихонъ Тихоновичъ! Да разрази меня! Ежели я, теперича, что иибудь насчетъ того, эвтого... И не скотина какая нибудь безчувственная, чтобы, теперича у благодѣтелевъ въ домѣ пакость какую ни на есть учинилъ... Да разрази меня...
— И не божись, не повѣрю... Самъ-то ты ничего; а ужь рожа у тебя, того... а дочери мои больно расплывчивы,
до красивыхъ парней завистливы... Ну да ужь, того, ладно погляжу, что изъ тебя будетъ; а еяшли примѣчу какіе ни иаесть шуры-муры съ моими дочерьми, тогда не взыщи,
братъ, выпотрошу тебя раза два и со двора долой!... Мало того, въ острогѣ сгною! въ Сибирь упеку! Помни ты эвто!...
— Помилуйте-съ...—да разрази!...
— То-то, мылъ, гляди!... Чтобъ твоихъ художествъ я не видалъ!... Живи честно, старайся и награду мою увидишь...
— Да ужь одно слово, Тихонъ Тихоновичъ, услужу-съ!!...
II.
Письмо.
Вечеръ. Пріятный, ароматическій воздухъ; солнце только что закатилось за горизонтъ, жара свалила и дачники стали выползать на воздухъ. Варечка и ІІолечка прогуливаются въ саду. У Варечки въ рукахъ какая-то розовая, раздушеная записочка, она съ восторгомъ ее читаетъ.
— Ахъ, ІІолечка, какъ онъ хорошо умѣетъ сочинять! Это просто прелесть! Слушай, я тебѣ прочту:
«Богиня красоты, Венера моего сердца, Варвара Тихоновна. Прошло шесть мучительныхъ дней, наипаче ночей, съ тѣхъ самыхъ норъ, какъ я, предметъ моей страсти, служу у
вашего «тятеньки» ивъ продолженіе всего эвтого времени я не сказалъ съ вами ни единаго любовнаго словца. Злой драконъ,
вашъ тятенька, зорко слѣдитъ за мной и не даетъ моей любви разгорѣться вашимъ лицезрѣніемъ; вашъ тятенька старается залить бушующій во мнѣ огонь чернилами, а за неимѣніемъ сек
ретарскихъ дѣлъ, заставляетъ переписывать святцы. Л урвалъ свободное времячко и написалъ вамъ, моей богинѣ, сіи строки, а вмѣсто песку поливаю ихъ своими слезами, сле
зами надежды и любви. Варвара Тихоновна, сегоднишную ночь выходите въ рощу, что позади дачи, въ заднюю калитку, тамъ будетъ васъ дожидаться простой смертный, прострѣленный каленой стрѣлой крылатаго Амура, Иванъ Шесто
паловъ». Съ большимъ чувствомъ и воодушевленіемъ прочла Варичка любовное посланіе Ивана Ивановича.
— Что же пойдешь «на рандеву»? спросила ІІолечка. — Конечно пойду; послѣ такого письма развѣ можно не идти! Знаешь что, пойдемъ вмѣстѣ съ тобой...
— Вотъ еще, что выдумала... Ты будешь амурничить съ своимъ «предметомъ», а я гляди; «антересно», нечего сказать!
— Ахъ, какая досада!... А знаешь что, ІІолечка, на
— Секретаремъ, мылъ, по домашнимъ, того, дѣламъ... Что, значитъ, я тебѣ прикажу писать, то ты и должонъ... Понимаешь? Теперича какъ въ благородныхъ домахъ принято секретарей при себѣ держать... Понялъ?...
— Какъ же-съ... Оченно хорошо нонялъ-съ!... Будьте покойны-съ... Услужу-съ!...
— Не хвались, а вотъ поживешь и услугу твою увидимъ... Значитъ ты у меня будешь на секретарскомъ по
ложеніи... Жалованье двадцать пять рублевъ, съ моими харчами... Какъ тебя, того, звать-то?...
— Иванъ Иванычемъ-съ.
— Ну еще, того, Иванычемъ!... Будетъ съ тебя Иваномъ повеличаемъ, а то такъ и болваномъ назовемъ, и тѣмъ будь доволенъ...
— Эвто-съ какъ вамъ будетъ угодно-съ...
— Еще вотъ что я тебѣ, Иванъ, скажу: подчасъ, когда я «въ фантазіи» бываю, и по мордасамъ тебя заѣду, ты гляди, чтобы, того, мылъ, не всякое слово въ строку... Понялъ?...
— ІІонялъ-съ,—состроивъ кислую розницу, сказалъ Иванъ Иванычъ.
— Понялъ и ладно!... Я напередъ тебѣ сказываю, чтобы, того, опосля въ претензіи ты на меня не былъ!... Ужъ у меня такова натура, ежели, теперича, малую толику зальешь за галстукъ, сейчасъ тебя въ рожу, ужь лучше не попадайся!... Карахтеръ у меня въ тѣ поры бываетъ ухъ!...
— Только-съ, Тихонъ Тихонычъ, нельзя ли васъ просить, чтобы, значитъ, физіономію мою вы не замали, а дули-бы но менѣе чувствительнымъ мѣстамъ: по шеѣ, али по чему другому прочему... Нотому-съ, «физіомордія» для нашего брата всего дороже-съ!...
— Ну ужь, братъ, того, не взыщи, хлобысну безъ разбора, куда потрафлю: въ чувствительное мѣсто, аль не въ чувствительное, и всякому твоему мѣсту честь отъ меня будетъ одинакова!...
На террасу выползли двѣ дочери Тихона Тихоновича, Варечка и ІІолечка, съ неимовѣрно развитыми бюстами. Увидя Ивана Иваныча, онѣ облизнулись...
— Ахъ, какой душка!—тихо сказала ІІолечка. — Херувимъ!—добавила Варечка.
— Вы зачѣмъ, халды? Чего вамъ тутъ надо? Маршъ на свои мѣста!—прикрикнулъ на дочерей Тихонъ Тихоновичъ.
Тѣ повиновались, и въ дверяхъ, за спиною «тятенькипослали по воздушному поцѣлую счастливому Ивану Ивановичу. Тихонъ Тихоновичъ насупился...
— Видѣлъ дочерей?—сурово спросилъ онъ. — Видѣлъ-съ...
— А ты, того, въ секретари мнѣ нетодишься; потому рожа у тебя масляная, до дѣвичьяго пола приманчивая. А у меня, братъ, дочери невѣсты... Пусти козла въ огородъ!...
И Тихонъ Тихоновичъ, заложивъ руки за спину, сердито (Дааъ рагхіяиві.чь по террасѣ.
Какъ обухомъ ударило Ивана Ивановича, дѣло было со всѣмъ «на мази» и вдругъ, на, лопнуло: а мѣсто золотое дно...
— Помилуйте-съ, Тихонъ Тихоновичъ! Да разрази меня! Ежели я, теперича, что иибудь насчетъ того, эвтого... И не скотина какая нибудь безчувственная, чтобы, теперича у благодѣтелевъ въ домѣ пакость какую ни на есть учинилъ... Да разрази меня...
— И не божись, не повѣрю... Самъ-то ты ничего; а ужь рожа у тебя, того... а дочери мои больно расплывчивы,
до красивыхъ парней завистливы... Ну да ужь, того, ладно погляжу, что изъ тебя будетъ; а еяшли примѣчу какіе ни иаесть шуры-муры съ моими дочерьми, тогда не взыщи,
братъ, выпотрошу тебя раза два и со двора долой!... Мало того, въ острогѣ сгною! въ Сибирь упеку! Помни ты эвто!...
— Помилуйте-съ...—да разрази!...
— То-то, мылъ, гляди!... Чтобъ твоихъ художествъ я не видалъ!... Живи честно, старайся и награду мою увидишь...
— Да ужь одно слово, Тихонъ Тихоновичъ, услужу-съ!!...
II.
Письмо.
Вечеръ. Пріятный, ароматическій воздухъ; солнце только что закатилось за горизонтъ, жара свалила и дачники стали выползать на воздухъ. Варечка и ІІолечка прогуливаются въ саду. У Варечки въ рукахъ какая-то розовая, раздушеная записочка, она съ восторгомъ ее читаетъ.
— Ахъ, ІІолечка, какъ онъ хорошо умѣетъ сочинять! Это просто прелесть! Слушай, я тебѣ прочту:
«Богиня красоты, Венера моего сердца, Варвара Тихоновна. Прошло шесть мучительныхъ дней, наипаче ночей, съ тѣхъ самыхъ норъ, какъ я, предметъ моей страсти, служу у
вашего «тятеньки» ивъ продолженіе всего эвтого времени я не сказалъ съ вами ни единаго любовнаго словца. Злой драконъ,
вашъ тятенька, зорко слѣдитъ за мной и не даетъ моей любви разгорѣться вашимъ лицезрѣніемъ; вашъ тятенька старается залить бушующій во мнѣ огонь чернилами, а за неимѣніемъ сек
ретарскихъ дѣлъ, заставляетъ переписывать святцы. Л урвалъ свободное времячко и написалъ вамъ, моей богинѣ, сіи строки, а вмѣсто песку поливаю ихъ своими слезами, сле
зами надежды и любви. Варвара Тихоновна, сегоднишную ночь выходите въ рощу, что позади дачи, въ заднюю калитку, тамъ будетъ васъ дожидаться простой смертный, прострѣленный каленой стрѣлой крылатаго Амура, Иванъ Шесто
паловъ». Съ большимъ чувствомъ и воодушевленіемъ прочла Варичка любовное посланіе Ивана Ивановича.
— Что же пойдешь «на рандеву»? спросила ІІолечка. — Конечно пойду; послѣ такого письма развѣ можно не идти! Знаешь что, пойдемъ вмѣстѣ съ тобой...
— Вотъ еще, что выдумала... Ты будешь амурничить съ своимъ «предметомъ», а я гляди; «антересно», нечего сказать!
— Ахъ, какая досада!... А знаешь что, ІІолечка, на