— И не нюня! ., мысленно рѣшила дочь дорожнаго мастера и тутъ же, со всѣми мельчайшими подробно
стями, припоминала ту сцену, которая произошла въ будкѣ шлагбаумнаго сторожа и произошла потому именно,
что Катерина Прохоровна полѣнилась выучить заданный урокъ и Семенъ Ивановичъ, въ силу власти, данной ему какъ учителю—проморилъ въ будкѣ лѣнивицу до тѣхъ поръ, пока урокъ не былъ выученъ.
— Ишь какой—упрямѣе меня!... рѣшала она въ заключеніе и снова принималась старательно разбирать по складамъ премудрыя фразы въ азбукѣ.
Семенъ Ивановичъ съ своей стороны давнымъ давно рѣшилъ, что Катерина Прохоровна—дѣвка во всѣхъ статьяхъ хватъ и «ахтительнан* и, въ случаѣ чего, и по характеру своему и по всему прочему будетъ при
мѣрною женой; онъ только искалъ удобнаго случая до
казать дорожному мастеру, что онъ—Семенъ Ивановичъ— тертый, какъ говорится, калачъ и для него, дорожнаго мастера, будетъ «деревомъ по себѣ*...
Былъ осенній, пасмурный день, какіе очень часто таки выдаются въ это непогожее время года... Крупный, проливной дождикъ обливалъ свѣтло-оранжевую будку шлаг
баумнаго сторожа и монотонно громко стучалъ въ ея окна, какъ бы давая тѣмъ самымъ знать обитателямъ, что пора, давно пора приготовляться къ зимѣ и вставлять другія рамы.
Впрочемъ на этотъ разъ напоминаніе это было излишне: самого хозяина будки не было дома —онъ отправился за версту къ своему сосѣду съ служебной депешей, оставивъ въ будкѣ домовничить свою ученицу.
Конечно, если бы Семенъ Ивановичъ вернулся вдругъ домой и заглянулъ бы въ одно изъ оконъ будки, то— безъ сомнѣнія—не остался бы доволенъ сценой, про
исходившей въ единственной комнатѣ его помѣщенія,— и главной виновницей ея, Катериной Прохоровной!...
Парень съ плутовскими, черными глазами, задрапированный въ черную поддевку и грязные сапоги съ <наборомъ*—пыхтя и крехтя таскалъ и возилъ по большой, почти квадратной комнатѣ—громадную тяжелую деревянную скамейку, на которой важно возсѣдала Ка
терина Прохоровна и, ни мало не обращая вниманія на усиленное пыхтѣніе и сопѣніе своего возницы и раз
дирающіе слухъ скрипъ и визгъ импровизированнаго экипажа, спокойно вслухъ читала поучительную басню «о лисицѣ и виноградѣ*.
— Уфъ!... Усталъ!...—отдуваясь, заявилъ парень и, бросивши передвиженіе импровизированнаго и необык
новенно скрипучаго экипажа, принялся обтирать своей широкой зогорѣлой и загрубѣлой ладонью потъ, который
круппыми каплями катился по лбу съ его вспотѣвшей головы.
— Ты что-же, Петра?!... освѣдомилась пассажирка. — Упрѣлъ!... Усталъ, моя любушка!...
— тебѣ дамъ—упрѣлъ!... Вози, братъ, вози, коли тебѣ велѣно: я еще не скоро басню-то вытвержу!
И послушный Петра, не заставляя повторять разъ даннаго приказанія—снова принялся за передвиженіе широкой, увѣсистой скамейки.
Снова началось пыхтѣніе и сопѣніе возницы, скрипъ и визгъ импровизированнаго экипажа, мѣрное покачива
ніе изъ стороны въ сторону пассажирки и ея ровный, громкій голосъ.
— Нѣтъ!... Не въ моготу больше!.., категорически заявилъ измученный возница, тяжело опускаясь на полъ около скамейки и снова принимаясь обтирать ладонью потъ, ручьями лившій съ головы и крупными каплями выступавшій на лицѣ.
Пассажирка ничего не отвѣтила на это заявленіе и продолжала спокойно заучивать басню; казалось, она была даже довольна этой остановкой и спокойнымъ положеніемъ тряскаго экипажа...
Такъ прошло съ полчаса...
Возница, отдохнувъ малую толику и отдышавшись— опять принялся за передвиженіе, на этотъ разъ безъ всякаго заявленія со стороны пассажирки...
— Какъ я посмотрю, Петра, ты—дуракъ!... въ видѣ поощренія замѣтила вдругъ Катерина Прохоровна свер
тывая книжку и улыбаясь, посматривая на вспотѣвшаго и пыхтѣвшаго возницу.
— Большой руки дуракъ! добавила она.
— Какъ хошь назови, моя любушка, только не гони!... покорно отвѣчалъ возница и вѣроятно, польщенный заманчивымъ эпитетомъ «дурака», съ такой энергіей за
двигалъ новоизобрѣтенный экипажъ, что онъ какъ-то особо громко и жалобно заскрипѣлъ и завизжалъ, какъбы тѣмъ самымъ заставляя опасаться за цѣлость толстыхъ ножекъ увѣсистой а общественной* скамьи шлагбаумнаго сторожа.
— Битый часъ возилъ ты меня на скамейкѣ по комнатѣ—все тебѣ неймется, все не отстанешь!... продол
жала между тѣмъ дочь дорожнаго мастера, не слѣзая однако же со скамьи.
— И долго ты еще такъ-то слѣдить за мпой будешь?!... Долго станешь какъ тенето около меня увиваться?!...
Петръ молчалъ и только пыхтя и сопя продолжалъ передвигать скамыо...
— Вѣдь я тебѣ сказала, что женой твоей не буду— въ мужья ты мнѣ не годишься, чего же еще тебѣ нужно
стями, припоминала ту сцену, которая произошла въ будкѣ шлагбаумнаго сторожа и произошла потому именно,
что Катерина Прохоровна полѣнилась выучить заданный урокъ и Семенъ Ивановичъ, въ силу власти, данной ему какъ учителю—проморилъ въ будкѣ лѣнивицу до тѣхъ поръ, пока урокъ не былъ выученъ.
— Ишь какой—упрямѣе меня!... рѣшала она въ заключеніе и снова принималась старательно разбирать по складамъ премудрыя фразы въ азбукѣ.
Семенъ Ивановичъ съ своей стороны давнымъ давно рѣшилъ, что Катерина Прохоровна—дѣвка во всѣхъ статьяхъ хватъ и «ахтительнан* и, въ случаѣ чего, и по характеру своему и по всему прочему будетъ при
мѣрною женой; онъ только искалъ удобнаго случая до
казать дорожному мастеру, что онъ—Семенъ Ивановичъ— тертый, какъ говорится, калачъ и для него, дорожнаго мастера, будетъ «деревомъ по себѣ*...
Былъ осенній, пасмурный день, какіе очень часто таки выдаются въ это непогожее время года... Крупный, проливной дождикъ обливалъ свѣтло-оранжевую будку шлаг
баумнаго сторожа и монотонно громко стучалъ въ ея окна, какъ бы давая тѣмъ самымъ знать обитателямъ, что пора, давно пора приготовляться къ зимѣ и вставлять другія рамы.
Впрочемъ на этотъ разъ напоминаніе это было излишне: самого хозяина будки не было дома —онъ отправился за версту къ своему сосѣду съ служебной депешей, оставивъ въ будкѣ домовничить свою ученицу.
Конечно, если бы Семенъ Ивановичъ вернулся вдругъ домой и заглянулъ бы въ одно изъ оконъ будки, то— безъ сомнѣнія—не остался бы доволенъ сценой, про
исходившей въ единственной комнатѣ его помѣщенія,— и главной виновницей ея, Катериной Прохоровной!...
Парень съ плутовскими, черными глазами, задрапированный въ черную поддевку и грязные сапоги съ <наборомъ*—пыхтя и крехтя таскалъ и возилъ по большой, почти квадратной комнатѣ—громадную тяжелую деревянную скамейку, на которой важно возсѣдала Ка
терина Прохоровна и, ни мало не обращая вниманія на усиленное пыхтѣніе и сопѣніе своего возницы и раз
дирающіе слухъ скрипъ и визгъ импровизированнаго экипажа, спокойно вслухъ читала поучительную басню «о лисицѣ и виноградѣ*.
— Уфъ!... Усталъ!...—отдуваясь, заявилъ парень и, бросивши передвиженіе импровизированнаго и необык
новенно скрипучаго экипажа, принялся обтирать своей широкой зогорѣлой и загрубѣлой ладонью потъ, который
круппыми каплями катился по лбу съ его вспотѣвшей головы.
— Ты что-же, Петра?!... освѣдомилась пассажирка. — Упрѣлъ!... Усталъ, моя любушка!...
— тебѣ дамъ—упрѣлъ!... Вози, братъ, вози, коли тебѣ велѣно: я еще не скоро басню-то вытвержу!
И послушный Петра, не заставляя повторять разъ даннаго приказанія—снова принялся за передвиженіе широкой, увѣсистой скамейки.
Снова началось пыхтѣніе и сопѣніе возницы, скрипъ и визгъ импровизированнаго экипажа, мѣрное покачива
ніе изъ стороны въ сторону пассажирки и ея ровный, громкій голосъ.
— Нѣтъ!... Не въ моготу больше!.., категорически заявилъ измученный возница, тяжело опускаясь на полъ около скамейки и снова принимаясь обтирать ладонью потъ, ручьями лившій съ головы и крупными каплями выступавшій на лицѣ.
Пассажирка ничего не отвѣтила на это заявленіе и продолжала спокойно заучивать басню; казалось, она была даже довольна этой остановкой и спокойнымъ положеніемъ тряскаго экипажа...
Такъ прошло съ полчаса...
Возница, отдохнувъ малую толику и отдышавшись— опять принялся за передвиженіе, на этотъ разъ безъ всякаго заявленія со стороны пассажирки...
— Какъ я посмотрю, Петра, ты—дуракъ!... въ видѣ поощренія замѣтила вдругъ Катерина Прохоровна свер
тывая книжку и улыбаясь, посматривая на вспотѣвшаго и пыхтѣвшаго возницу.
— Большой руки дуракъ! добавила она.
— Какъ хошь назови, моя любушка, только не гони!... покорно отвѣчалъ возница и вѣроятно, польщенный заманчивымъ эпитетомъ «дурака», съ такой энергіей за
двигалъ новоизобрѣтенный экипажъ, что онъ какъ-то особо громко и жалобно заскрипѣлъ и завизжалъ, какъбы тѣмъ самымъ заставляя опасаться за цѣлость толстыхъ ножекъ увѣсистой а общественной* скамьи шлагбаумнаго сторожа.
— Битый часъ возилъ ты меня на скамейкѣ по комнатѣ—все тебѣ неймется, все не отстанешь!... продол
жала между тѣмъ дочь дорожнаго мастера, не слѣзая однако же со скамьи.
— И долго ты еще такъ-то слѣдить за мпой будешь?!... Долго станешь какъ тенето около меня увиваться?!...
Петръ молчалъ и только пыхтя и сопя продолжалъ передвигать скамыо...
— Вѣдь я тебѣ сказала, что женой твоей не буду— въ мужья ты мнѣ не годишься, чего же еще тебѣ нужно