нашей матери, я брошу узелъ съ деньгами въ полыиыо и никто не достанетъ ихъ изъ-подо льда!...
Послѣ нѣсколькихъ минутъ колебанія страипикъ сказалъ:
— Хорошо! я согласенъ!
Костя радостно спрыгнулъ съ большаго камня, гдѣ онъ стоялъ надъ пропастью, и передалъ узелокъ брату.
— Теперь прощай! вымолвилъ Антонъ, спрятавъ деньги подъ ряску на голую грудь. — Спасибо тебѣ,
голубчикъ; за твою помощь Господь наградитъ тебя и пошіетъ вамъ съ Настей счастія. Мнѣ пора идти... на Фабрикѣ у Семена Сергѣича ужь пропѣли третьи пѣ
тухи... вонъ полоска на небѣ показываетъ, что скоро займется заря. Мнѣ до свѣту надо быть подальше отъ Ужова, чтобы никто не видалъ, куда я пойду...
Братья горячо обнялись; Костя плакалъ навзрыдъ. — Увижу ли я тебя, родной? говорилъ онъ.—Приди послѣ Святой, когда я буду женатъ.
— Приду непремѣнно, хоть на одну ночь... приду отдать отчетъ въ твоемъ подаркѣ. Если буду живъ, то мы увидимся здѣсь на Мироносицкой недѣлѣ.
Антонъ надѣлъ свою котомку на плеча, подтянулъ ремень вокругъ пояса, поправилъ худую обувь, перекрестился на храмъ и въ послѣдній разъ обнялъ брата.
— Кланяйся Катеринѣ, сказалъ онъ тихо. — Скажи ей... — онъ махнулъ рукой.—Нѣтъ, не говори ей ни
чего... пусть лучше забудетъ обо мнѣ...—Онъ быстро зашагалъ но дорогѣ, опираясь на свой посохъ странника; потомъ обернулся и еще разъ крикнулъ: «прощай!»
Долго Константинъ провожалъ глазами удалявшуюся Фигуру; когда Антонъ совсѣмъ скрылся изъ глазъ, Костя, опустя голову, грустно побрелъ домой.
Въ то же самое время другой странникъ —раскольничій «адамантъ», выходилъ изъ села, напутствуемый самыми горячими пожеланіями своихъ почитателей, съ туго набитой котомкой и съ полнымъ кошелемъ на крестѣ. Антонъ побрелъ къ Москвѣ, а Даніилъ по направленію къ южнымъ губерніямъ.
На второй недѣлѣ поста педобрая вѣсть пронеслась по селу: у Филиппа Савельева совершена, довольно круп
ная кража и онъ заподозрилъ своего сына, котораго часто посылалъ въ кладовую за товаромъ. Раскольничій попъ отправился съ сыномъ въ станъ. Когда старикъ объявилъ о своемъ подозрѣніи, или лучше сказать убѣжденіи въ виновности сына, то становой, человѣкъ добродушный и сострадательный, неохотно принялся за Фор
мальное дознаніе. Онъ старался образумить разгнѣван
наго старообрядца: зная его семейныя отношенія по общей молвѣ о жестокости съ старшимъ сыномъ, чиновникъ съ участіемъ глядѣлъ на Костю, напрасно ища
въ его наружности сходство съ мошенникомъ. Онъ представилъ Филиппу всевозможные доводы, все неприличіі такого дѣла, какъ обвиненіе роднымъ отцомъ сына вч столь низкомъ проступкѣ; онъ совѣтовалъ ему оду
маться, пожалѣть Костю ради его молодости; если бь
сынъ раскаялся, то можно бы отцу и простить первун ошибку послѣ поведенія, до сей поры безукоризненнаго
Старикъ ничего не хотѣлъ слушать.
— Онъ не сынъ мнѣ, если рѣшился украсть! Вт моей семьѣ нѣть вора! Его мѣсто въ острогѣ! И нѣтт ему моего, прощенія!... На смертномъ одрѣ ничего ем не дамъ, кромѣ проклятія!...
Становой съ досадой отвернулся отъ неумолимаго отца и обратился съ распросами къ самому Констан
тину. Молодой человѣкъ не отвѣчалъ и не оправдывался. Эго странное поведеніе и какъ будто затверженная роль добровольнаго страданія подала подозрѣніе становому,
что тутъ кроется какая-то тайна, а можетъ быть и цѣлая семейная драма... но какая именно?... виновенъ ли Константинъ?... не жертва ли онъ клеветы или самопожертвованія?—разгадать было трудно. Приступили къ дознанію; два старика, приглашенные въ качествѣ понятыхъ, не скрывали своего неодобренія строгости Филиппа Савельева и рѣзко напомнили ему, что одногоде сына загубилъ, такъ и другаго хочется упрятать въ Сибирь, чтобы все имѣнье отдать мачихииымъ дѣтямъ... Филиппъ поблѣднѣлъ при этихъ упрекахъ, по не перемѣнилъ своихъ показаній.
— Пишите, ваше благородіе, говорилъ упрямый старикъ.—Что сказано, того не воротишь... я отъ своихъ словъ не отпираюсь!... Пишите, что я обвиняю своего сына Константина въ кражѣ...
— Какія вещи у васъ пропали? перебилъ съ нетерпѣніемъ чиновникъ.
Филиппъ поименовалъ все, что находилось въ пальмовомъ ларцѣ.
— Всѣ эти вещи принадлежали моей покойной матери и были положены ею самой въ день своей кончины съ тѣмъ, чтобы онѣ были переданы намъ, то-есть брату Аптону и мнѣ, когда мы придемъ въ возрастъ, замѣтилъ Костя тихо и спокойно.
Старикъ позеленѣлъ и метнулъ на сына зловѣщій взглядъ, не заставившій однако молодаго человѣка опустить свои ясныя очи.

— Правда ли это? спросилъ стаиовой.

— Ложь... пустяки! вещи эти мои собственныя... жена моя не имѣла отъ меня никакого отдѣльнаго имущества! запальчиво вскрикнулъ раскольничій попъ.
— Слова мои могутъ подтвердить свидѣтели: Захаръ Ларіоновичъ и еще одинъ почтенпый Фабрикантъ; они