товъ папиросъ и трубокъ тучей носится по вагону и клубами выходитъ въ открытыя окна.
Дверь сзади стоящаго мужика отворяется.
— Господа, приготовьте ваши билеты! возглашаетъ вошедшій кондукторъ.—Ты что не садишься? обращается онъ къ мужику. — Мастовъ нѣтути.
— Какъ нѣтъ мѣстъ? Господа, обращается кондукторъ къ публикѣ,—снимите съ мѣстъ вещи.
Публика съ неудовольствіемъ очищаетъ приспособленныя было для спанья мѣста, мѣшки убираются подъ лавки, подушки подъ себя. Мужикъ садится.
— Ну, ты не очень толкайся! въ неудовольствіемъ замѣчаетъ сосѣдъ. — ІІичово...
— ІІичово! передразниваетъ тотъ.
Мужикъ конфузливо оглядываетъ новыхъ сосѣдей, затѣмъ вынимаетъ изъ пазухи круто насоленный ломоть хлѣба, пару огурцовъ и, набожно перекрестившись, начинаетъ закусывать.
Два пожилые «обстоятельные» артельщика, ведутъ тихую, солидпую бесѣду.
— У васъ, Степанъ Ивановичъ, совсѣмъ иное положеніе, почему што—артель солидная, довѣріе къ ей большое полагаютъ и все такое, говоритъ одинъ, вертя гл. рукахъ черный суконный картузъ.
— Это точно, Сигнѣй Петровичъ, наше дѣло не то штобы бродячее—дѣло обстоятельное. И мѣста опія ли упасъ стрѣчаготся—сила! — Это вѣрно.
— Да знаешь чай нашего Ѳедула Семенова?
— Какъ не знавать, нашъ же хотунекій, мы съ имъ сусѣди.
— Ну вотъ. Такъ онъ третьяго штолича года стояла, тута въ одной конторѣ. Тробоваютъ, судырь мой, штобы тысь артельщикъ былъ обстоятельный, солид
ный. Пу, а Ѳедулъ, самъ знаешь—купецъ купцомъ, его и поставили. Только проходитъ малость времени! ну што, спрашиваемъ, каково? Ничаво, говоритъ, жа
литься не на што, а особливо и хвалиться нечѣмъ.
Ну, инъ служи, коли такъ—значитъ спжойствешюе мѣсто. Ладно. ІІу, вотъ, прошло ото, сударь мой, съ полгода штоли, тольки сымаетъ этотъ самый жидъ коитористъ-отъ, стало быть, амбаръ гдѣ-то у черта па кулич
кахъ. Ѳедулъ-то Семеновъ стало быть товаръ-отъ—туды.
Понимаешь? Ну, подошла этто жиду Фортуна и ііагрѣлъ онъ, судырь мой, всѣхътыщь на двѣсти коболѣ. Л Ѳедулу какъ ни на-ссь триста цѣлковыхъ чистоганомъ отвалилъ.
— И-и!...
— Да. Мы этого дѣла конечно не знали, Ѳедулъ самъ не сказываетъ, а такъ слухи дошли.
Поѣздъ между тѣмъ останавливается у Павловской станціи, зала буФ ета наполняется народомъ. Между публикой за столомъ засѣдаетъ компанія оставленнаго на московской станціи Ермила Елизаровича.
— Что-то теперь Ермилъ Елизаровичъ въ Москвѣ дѣлаетъ? говоритъ одинъ.
— Чего, чай таперь съ другимъ поѣздомъ катитъ. Къ столу подходитъ толстый буреобразный купецъ.
— А-а, живая душа на костыляхъ! привѣтсвуютъ его,—откеда?
— Тута въ Вохпѣ на одной Фабрикѣ былъ по дѣлу. — ІІу, садись! въ Нижній што-ль?
— Въ Нижній.—Вновь подошедшій сѣлъ. — Выпьешь?
— Ладно, ладио, наливай,аль порядковъ познаешь! — А у пасъ, братецъ мой, одипъ въ Москвѣ отцѣпился.

— ІІу! Кто такой?

— Ермилъ Елизарычъ.
— А, ха, ха, ха! ему ие впервой: опъ одпова отъ Москвы до Макарья шесть деиъ ѣхалъ по желѣзной дорогѣ.
— Эй, Силаитій Михалычъ, не одернуть ли тебя? больно ты што-то процептог.ъ много пристегиваешь, должно въ Вохпѣ научился, хе, хс, хе!
— Чаво дергать, постой, я тебѣ вѣрно говорю шесть донъ: въ понедѣльникъ выѣхалъ, а въ воскресенье пріѣхалъ.
Раздается второй звонокъ. — Какъ же такъ?
— А вотъ пойдемъ въ вагонъ, тамъ на гулянкахъ разскажу.
Компанія усаживается въ вагонъ второго класса.
— Эка, братцы, пародищу-то сила какая! баситъ, идя ио вагону, Силаитій Михайловичъ,—мнѣ здѣся съ моимъ сустояньемъ,—продолжалъ опъ, трепля с< бя но животу,—мѣста не хватитъ,
— Хватитъ, пожмись, у Макарья распустишься.
— Одно дѣло. А это,братцы,съ Ермилъ Елизаровичемъ я вамъ вѣрное слово говорю было. Въ тѣ поры ему въ Москвѣ дали векселей мнѣ тыщи па три иривезть, по оказіи, зпаіитъ. Ждемъ мы его тамо-де--пропалъ сусѣдъ и со шкурой, што за чертъ!... А опъ бражни
чаетъ тута, да ина. Въ Москвѣ это, ну извѣстное дѣло, дома выпилъ, да на станціи, пу и тово, оставили его. Только какимъ-то путемъ на слѣдующую машину попалъ.
Доѣзжаетъ это спъ до Павлова, а тутъ, не плоше какъ я съ вами, встрѣлась съ пимъ компанія, на ста