АФФсристовъ, знахарей,
Съ степенями и безъ оныхъ.
Сколько ихъ, нѣтъ силы счесть, Прибываетъ ежегодно,
И депо дантистовъ есть,
Практикующихъ свободно.

Докторъ Оксъ. Вставленный глазъ

(сценка).
— Слышь, Аксинья, я жениха подыскалъ для нашей Марьи; женихъ, то-есть, первый сортъ, фабрикантъ; три дома имѣетъ, лошадей съ дюжину. Одно слово, женихъ богатѣйшій!.. Днемъ съ огнемъ надобно эвдакаго жениха искать!
Такъ говорилъ одинъ изъ замоскорѣцкихъ тузовъ, Сысой Сысоевичъ Брюхатовъ, бесѣдуя за утреннимъ чаемъ съ своей дородной супругой, Аксиньей Петровной...
— Что же, Сыеой Сысоичъ, дѣло хорошее, во святой, добрый часъ! Дѣвка у насъ танерича въ самой норѣ, въ цвѣту; двадцать третій годокъ пошелъ, пора ей и въ «су

пружиствіе» вступить,—отдуваясь, какъ паровозъ, сказала Аксинья Петровна.

— Безъ тебя знаю, что пора, поди, чай въ дѣвкахъ она заморилась... Да вотъ, Аксинья, сумленіе меня беретъ, пондравится ли Марья жениху то? Ужь больно она, того, расплылась!
— Да что эвто ты, батюшка Сысой Сысоичъ, чѣмъ Машинька не дѣвка? Такой дѣвки поди во всемъ замоскворѣчьи не подыщешь: что осанкой, что корпусомъ, что пышностію! Всѣмъ взяла!...
— Вотъ то-то и не ладно, что претъ теперича, Марыо въ разныя стороны. Расперло, значитъ, ее какъ боровъ какой!...
— Ужь и расперло? Просто дѣвица во всей своей пышности находится. А то расперло!
— Кака тутъ пышность! — Говорятъ те, съ жиру претъ дѣвку въ разпы стороны!
■— Развѣ дѣвичья полнота за порокъ считается? Машинька наша только въ полной своей камнлекціи состоитъ... что толку въ поджарыхъ?
— Да вотъ подишь ты! Что, теперича, жениховъ сваталось за Марьей... А какъ глянутъ, значитъ, со всѣхъ сторонъ на ее камплекцію и отказъ, какъ шестъ!...
— Дураки они набитые, Сысой Сысоичъ! Вкуса не знаютъ и...—но Аксинья Петровна ие договорила, она поперхнулась вареньемъ и закашлялась.

— Ну, заперхала! Ужь молчи и слушай!... Завтрешпій

день, мы, значитъ, въ большой кіатеръ поѣдимъ... я ужь и ложу припасъ. Ты, мылъ, гляди Аксинья, чтобы наша Марья во всемъ, теперича, наратѣ и формѣ была. Потому смотрины ей въ кіатерѣ будутъ... да не забудь наказать ей дурѣ, чтобы лѣвый глазъ свои опа не прищуривала... а то почнетъ, но своей дурацкой привычкѣ, глазомъ хлопать... чего добраго почтутъ за кривую, али за вставленный глазъ...
И Сысой Сысоичъ поѣхалъ въ лавку.
II.
Богатый фабрикантъ и торговецъ, сорокалѣтній Иванъ Семеновичъ Дубасовъ, слылъ однимъ изъ видныхъ жени
ховъ въ коммерческимъ мірѣ. Жилъ онъ въ замоскворѣчьи въ большомъ домѣ, богато, но безъ всякаго вкуса отдѣ
ланномъ,—съ своею родной сестрой Анной Семеновной,
пятидесятилѣтней дѣвой. Анна Семеновна заправляла у «братца» всѣмъ домомъ. Иванъ Семеновичъ любилъ и по
читалъ свою старшую «сестрицу» и во всѣхъ важныхъ случаяхъ не обходился безъ ея совѣта.
Характера Анна Семеповна, такъ же, какъ и ея «братецъ», бурнаго, крикливаго; она была просто бичъ для бѣдныхъ ирикащиковъ, мастеровыхъ и прислуги. Брюзгливая, сплетница, скаредная до нельзя. Ее всѣ ненавидѣли въ домѣ, начиная съ мальчиковъ, которыхъ она соб
ственноручно надѣляла частыми подзатыльниками, до прикащиковъ и «молодцовъ», которыхъ Анна Семеновна кор
мила щами изъ протухлой капусты; и кашей пополамъ съ отрубями. Вмѣстѣ съ симъ сія старая дѣва была большая ханжа; она часто ходила въ церковь, со слезами клала
земные поклоны, ставила къ образамъ свѣчи, одѣляла по грошу «ншцію братію» и безпрестанно воздыхала о своихъ «прегрѣшеніяхъ». Добра и торовата Анна Семеновна только
со смиренными иноками, въ изобиліи посѣщавшими домъ Ивана Семеновича; тутъ у старой дѣвы являлись и жирные стерляди, и отварные судаки, и жареные лещи, и сдоб
ныя кулебяки; угощая святыхъ отцовъ, Анна Семеновна старалась наверстать убытокъ на домашнихъ и сокращала у нихъ безъ того уже бѣдную порцію.
Утромъ, воставъ съ своего дѣвичьяго ложа, вдосталь наругавшись съ прислугой, которая мѣнялась чуть не каждую недѣлю, Анна Семеновна молилась на колѣняхъ передъ об
разами въ богато иозолочеиыхъ ризахъ; истово творила она бесѣду свою съ Богомъ, имѣя горѣ свое голубиное сердцѣ:
вотъ слышится Аннѣ Семеновнѣ веселый дѣтскій смѣхъ ея горничной, двѣнадцатилѣтней дѣвочки, попавшей, но милости горя и нужды, въ руки загрубѣлой дѣвы.
— Дашка, Дашка, что ты, подлая, зубы лупишь! Всѣ твои космы, негодница, повыдергаю!—Размашисто крестяеь, кричитъ она.