— Хозяйка на святой молитвѣ стоитъ, а ты, подлая, зубы скалишь! Вотъ я тебя!...
— Боже, очисти мя, грѣшную, рабу твою дѣвицу Анну; и прости мое прегрѣшеніе!... Дашка, Дашка!
— Чего извольте? откликается та.
— Скажи Натальѣ, чтобы она щи нрикащикамъ не густо варила; капуста намъ не даромъ достается, да съ масломъ подправку не дѣлала, а такъ одной мукой подправила! Слышишь!
— Слышу-съ, скажу-съ!...
— Господи спаси и помилуй братца моего единоутробнаго,—продолжаетъ молиться Анна Семеновна; и умиленный взоръ ея, обращенный на образа, какъ-то нечаянпо упалъ въ окно; ясно видитъ она, какъ иа дворѣ кучеръ Гаврила, растирая руками махорку, любезно переговаривается съ жильцовой красивой горничной... Соблазнъ во очію!...
— Дашка, Дашка!—кричитъ съ озлобленіемъ Анна Семеповиа. — Поди скажи подлецу Гаврилѣ, чтобы онъ не смѣлъ передъ окнами «ахальничать» !... Я дѣвица; онъ это забылъ, мерзавецъ! Я братцу пожалуюсь на него, разбойника!...
Молитва кончена; и вотъ Анна Семеновна благодушествуетъ съ «братцемъ» за чайкомъ съ вареньицемъ и сливочками.
— Мы-еъ, сестрица, намѣрены вступить въ законный бракъ, для чего сегодня учинимъ смотръ въ «кіатрѣ» одной богатой особѣ, и ложа значитъ, у насъ для сего случая припасена рядомъ съ невѣстиной:, такъ вы-съ, сестрица,
къ уікоткому, значитъ, пріодѣньтесь; вмѣстѣ съ вами въ «кіатръ» отправимся. Потому, знаете, сестрица, чего я недосмотрю у невѣсты, вы можете увидать-съ... Четыре глаза лучше двухъ.
— Да что ты, братецъ, зачѣмъ въ кіатрѣ назначилъ!... Нѣтъ, какъ ты хочешь, а отъ кіатру меня ослобони. На бѣсовское представленіе смотрѣть я не буду!...
— Я зову васъ, сестрица, не на бѣсовское представленіе глядѣть, а на мою-съ, значитъ, невѣсту.
— И ты, братецъ, вздумалъ гдѣ глядѣть! Развѣ церквей въ Москвѣ мало? Назначилъ бы невѣсту привести въ цер
ковь; я бы съ радостію и поглядѣла въ храмѣ-то Божіемъ... А то, паткося—въ кіатръ поѣзжай!...
— Въ кіатрѣ, сестрица, много удобнѣе, тамъ невѣсту, теперича, можно со всѣхъ сторонъ увидать, нотому-сь она во время «антрахта» по корридору учнетъ проха?киватьея, ну и смотри ее, значитъ, и все такое-съ...
— Да грѣхъ, говорю, въ кіатръ ѣхать...
— Что-жь теперича дѣлать, сестрица... во многихъ «политичныхъ» домахъ принято въ кіатрахъ смотръ дѣлать... Для чего же иамъ-съ, сестрица, отъ другихъ нрот
чихъ отставать? Мы, значитъ, ни чѣмъ не хуже эвтихъ другихъ-съ!...
— Ужъ такъ и быть поѣду; авось, ради моей любви къ тебѣ, братецъ, Господь проститъ меня, грѣшную. Поклоновъ сто лишнихъ положу па молитвѣ, Господь и проститъ.
— Покорнѣйше васъ благодарю, сестрица!...
— Отроду вѣдь, братецъ, въ кіатрѣ не бывала, соблюла себя, по милости Господней, отъ сего искушенія, а тутъ вотъ, на!... Что любовь-то къ кровному дѣлаетъ!...
— Анна Семеновна, масла пожалуйте, на завтракъ «молодцамъ», картофель, значитъ, мазать,—сказала вошедшая кухарка.
— Ишь ты, только глаза продерутъ и за жранье!— отмѣривая ложку коноплянаго, чернаго какъ деготь масла,
съ сердцемъ говорила Анна Семеновна.—Господа какіе! Еще съ масломъ! Горячій-то картофель и такъ хорошъ, безъ масла.
— Иванъ Семеновичъ, воля ваша, а вы меня «ослобоните», потому отъ молодцовъ и работниковъ житьи нѣту;
ругаютъ меня по всячески, что плохо готовлю, а изъ чего я стану имъ приготовлять, когда провизію выдаютъ въ «учётку». Воля ваша, а вы ужъ меня, Иванъ Семеновичъ, расчитайте!... Силъ моихъ нѣтъ «ругань» за напраслину переносить!...
— Слышишь, братецъ, слышишь, каки у тебя прцкащики-то! Зазнались, зажились, съ жиру бѣсятся, разбой
ники!... Мы ли нхъ теперича не кормимъ, мы ли ихъ не поимъ?... А они, каторжные, все недовольны!...
— Хорошо, ступай въ кухню, я сейчасъ приду и разберу все дѣло,—сказалъ Иванъ Семеновичъ кухаркѣ.
Та вышла.
— Разбери, братецъ, разбери пожалуйста! Ну что они за свиньи недовольные! Что за прожоры ненасытные! Припугни ты ихъ, братецъ, порядкомъ припугни!...
— Припугну, сестрица, припугну! А къ вечеру-то ужъ, вы того, нонриготовтееь маленько, сестрица,—сказалъ Иванъ Семеновичъ, отправляясь припугнуть нрикащиковъ.
III.
Въ театрѣ большая суматоха, публика подходитъ, капельдинеры едва успѣваютъ снимать платья и показывать ложи.
— Глянькася, любезнѣйшій, гдѣ, теперича, будетъ наше мѣсто?—спросилъ Сысой Сысоичъ, показывая капельдинеру билетъ.
— Пожалуйте направо вторая ложа. Раздѣваться будете? спросилъ капельдинеръ.
— Раздѣваться-то? Аксинья, здѣсь, что ли раздѣваться, али въ ложѣ?
— Въ ложѣ, Сысой Сысоичъ, въ ложѣ раздѣнемся, какъ имъ можно довѣрить, чай мой салонъ да Машина шубка «тыщи» двѣ стоятъ... Нельзя, Сысой Сысоичъ, такіе одежины въ чужія руки отдавать,—сказала Аксинья Петровна.
— Боже, очисти мя, грѣшную, рабу твою дѣвицу Анну; и прости мое прегрѣшеніе!... Дашка, Дашка!
— Чего извольте? откликается та.
— Скажи Натальѣ, чтобы она щи нрикащикамъ не густо варила; капуста намъ не даромъ достается, да съ масломъ подправку не дѣлала, а такъ одной мукой подправила! Слышишь!
— Слышу-съ, скажу-съ!...
— Господи спаси и помилуй братца моего единоутробнаго,—продолжаетъ молиться Анна Семеновна; и умиленный взоръ ея, обращенный на образа, какъ-то нечаянпо упалъ въ окно; ясно видитъ она, какъ иа дворѣ кучеръ Гаврила, растирая руками махорку, любезно переговаривается съ жильцовой красивой горничной... Соблазнъ во очію!...
— Дашка, Дашка!—кричитъ съ озлобленіемъ Анна Семеповиа. — Поди скажи подлецу Гаврилѣ, чтобы онъ не смѣлъ передъ окнами «ахальничать» !... Я дѣвица; онъ это забылъ, мерзавецъ! Я братцу пожалуюсь на него, разбойника!...
Молитва кончена; и вотъ Анна Семеновна благодушествуетъ съ «братцемъ» за чайкомъ съ вареньицемъ и сливочками.
— Мы-еъ, сестрица, намѣрены вступить въ законный бракъ, для чего сегодня учинимъ смотръ въ «кіатрѣ» одной богатой особѣ, и ложа значитъ, у насъ для сего случая припасена рядомъ съ невѣстиной:, такъ вы-съ, сестрица,
къ уікоткому, значитъ, пріодѣньтесь; вмѣстѣ съ вами въ «кіатръ» отправимся. Потому, знаете, сестрица, чего я недосмотрю у невѣсты, вы можете увидать-съ... Четыре глаза лучше двухъ.
— Да что ты, братецъ, зачѣмъ въ кіатрѣ назначилъ!... Нѣтъ, какъ ты хочешь, а отъ кіатру меня ослобони. На бѣсовское представленіе смотрѣть я не буду!...
— Я зову васъ, сестрица, не на бѣсовское представленіе глядѣть, а на мою-съ, значитъ, невѣсту.
— И ты, братецъ, вздумалъ гдѣ глядѣть! Развѣ церквей въ Москвѣ мало? Назначилъ бы невѣсту привести въ цер
ковь; я бы съ радостію и поглядѣла въ храмѣ-то Божіемъ... А то, паткося—въ кіатръ поѣзжай!...
— Въ кіатрѣ, сестрица, много удобнѣе, тамъ невѣсту, теперича, можно со всѣхъ сторонъ увидать, нотому-сь она во время «антрахта» по корридору учнетъ проха?киватьея, ну и смотри ее, значитъ, и все такое-съ...
— Да грѣхъ, говорю, въ кіатръ ѣхать...
— Что-жь теперича дѣлать, сестрица... во многихъ «политичныхъ» домахъ принято въ кіатрахъ смотръ дѣлать... Для чего же иамъ-съ, сестрица, отъ другихъ нрот
чихъ отставать? Мы, значитъ, ни чѣмъ не хуже эвтихъ другихъ-съ!...
— Ужъ такъ и быть поѣду; авось, ради моей любви къ тебѣ, братецъ, Господь проститъ меня, грѣшную. Поклоновъ сто лишнихъ положу па молитвѣ, Господь и проститъ.
— Покорнѣйше васъ благодарю, сестрица!...
— Отроду вѣдь, братецъ, въ кіатрѣ не бывала, соблюла себя, по милости Господней, отъ сего искушенія, а тутъ вотъ, на!... Что любовь-то къ кровному дѣлаетъ!...
— Анна Семеновна, масла пожалуйте, на завтракъ «молодцамъ», картофель, значитъ, мазать,—сказала вошедшая кухарка.
— Ишь ты, только глаза продерутъ и за жранье!— отмѣривая ложку коноплянаго, чернаго какъ деготь масла,
съ сердцемъ говорила Анна Семеновна.—Господа какіе! Еще съ масломъ! Горячій-то картофель и такъ хорошъ, безъ масла.
— Иванъ Семеновичъ, воля ваша, а вы меня «ослобоните», потому отъ молодцовъ и работниковъ житьи нѣту;
ругаютъ меня по всячески, что плохо готовлю, а изъ чего я стану имъ приготовлять, когда провизію выдаютъ въ «учётку». Воля ваша, а вы ужъ меня, Иванъ Семеновичъ, расчитайте!... Силъ моихъ нѣтъ «ругань» за напраслину переносить!...
— Слышишь, братецъ, слышишь, каки у тебя прцкащики-то! Зазнались, зажились, съ жиру бѣсятся, разбой
ники!... Мы ли нхъ теперича не кормимъ, мы ли ихъ не поимъ?... А они, каторжные, все недовольны!...
— Хорошо, ступай въ кухню, я сейчасъ приду и разберу все дѣло,—сказалъ Иванъ Семеновичъ кухаркѣ.
Та вышла.
— Разбери, братецъ, разбери пожалуйста! Ну что они за свиньи недовольные! Что за прожоры ненасытные! Припугни ты ихъ, братецъ, порядкомъ припугни!...
— Припугну, сестрица, припугну! А къ вечеру-то ужъ, вы того, нонриготовтееь маленько, сестрица,—сказалъ Иванъ Семеновичъ, отправляясь припугнуть нрикащиковъ.
III.
Въ театрѣ большая суматоха, публика подходитъ, капельдинеры едва успѣваютъ снимать платья и показывать ложи.
— Глянькася, любезнѣйшій, гдѣ, теперича, будетъ наше мѣсто?—спросилъ Сысой Сысоичъ, показывая капельдинеру билетъ.
— Пожалуйте направо вторая ложа. Раздѣваться будете? спросилъ капельдинеръ.
— Раздѣваться-то? Аксинья, здѣсь, что ли раздѣваться, али въ ложѣ?
— Въ ложѣ, Сысой Сысоичъ, въ ложѣ раздѣнемся, какъ имъ можно довѣрить, чай мой салонъ да Машина шубка «тыщи» двѣ стоятъ... Нельзя, Сысой Сысоичъ, такіе одежины въ чужія руки отдавать,—сказала Аксинья Петровна.