Передѣлочники.

Въ наше время всеобщей фальсификаціи, когда поддѣлываютъ даже куриныя яйца, новое направленіе появилось и въ литературѣ—это передѣлка романовъ и повѣстей знаменитыхъ писателей въ драматическія произведенія, зачастую имѣющія съ ориги
налами очень мало общаго. Положимъ на сторонѣ этихъ новыхъ драматическихъ писателей могучій защитникъ ихъ дѣяній—это голодъ, потому что всякому хочется кушать, и на судѣ присяжныхъ всегда оправдаютъ воришку, стащившаго съ голоду съ лот
ка у разносчика булку, но правосудіе, становясь въ этомъ случаѣ на сторону гуманности, все таки не заглушитъ вопроса, какъ до
шелъ ты до жизни такой? И почему ты не могъ работать, а предпочелъ стащить съ лотка булку?
Перѳдѣлочникамъ такого вопроса предлагать не станутъ, по той простой причинѣ, что предлагать его—лишнее. Всѣмъ ясно, что если бы иѳредѣлочникъ написалъ свою пьесу, никто бы и не пошелъ смотрѣть, а передѣлку смотрѣть идутъ, хотя и съ предвзятымъ чувствомъ.
— А ну ка, посмотримъ, какъ онъ обкарналъ Достоевскаго... — А ну ка, поглядимъ, какъ онъ отдѣлалъ Горькаго?
И вотъ получаются дубликаты въ родѣ Мюръ и Мерелиза: Достоевскій--Сидоровъ, Горькій — Карповъ, гр. Толстой — Синѳбрюховъ.
Передѣлочникъ становится въ нѣкоторомъ родѣ извѣстностью, о немъ начинаютъ говорить, а главное, въ пустомъ прежде карманѣ оказывается презрѣнный метталъ—этотъ вѣнецъ человѣческой славы.
Одинъ юмористъ такъ охарактеризовалъ передѣлочниковъ: сидитъ на травѣ у забора клещъ—передѣлочникъ. Онъ тощъ и
еле ползаетъ. Проползти аршинъ—для него уже подвигъ. Но аппетитъ у него большой. Его тощее сплюснутое, какъ у клопа, тѣло способно раздуваться отъ чужой крови, какъ гуттаперчевый мѣшокъ. Идетъ человѣкъ—и клещъ крѣпко впивается ему въ ногу. Человѣкъ унесетъ его далеко отъ его забора и когда стря
хнетъ, наконецъ, со своей ноги—клещъ вдоволь насосется чужой крови.
Но главная вина передѣлочниковъ въ томъ, что изъ стройнаго идейнаго произведенія получается яичница съ лукомъ.
Напримѣръ, „униженные и оскорбленные“ — драматическія сцены. Сценами они хорошо названы, потому что могутъ итти совершенно независимо одна отъ другой. Первая сцена откры
вается прологомъ, который утомительно долго читаетъ мать Наташи своей кухаркѣ. Пріемъ очень древній. Такъ, въ старину
передъ началомъ дѣйствія передъ зрителями появлялся актеръ и говорилъ:
— Было то то и то то, а потому сейчасъ передъ вами будетъ развязка всего этого; безъ моего же объясненія вы ничего не поймете.
Наташа оказалась психопаткой; совершенно непонятно, почему съ нею въ первомъ дѣйствіи прощаются, какъ съ мертвой, когда она только уходитъ ко всенощной. Молодой князь — насто
ящій идіотъ. Отецъ его — deus ex machina. Характеръ его для тѣхъ, кто не читалъ Достоевскаго, (есть и такіе) совершенно не
понятенъ. Свободинъ — та пѣшка, которую выдвигаютъ тогда, когда другимъ нечего говорить, и когда Наташѣ нужно прочитать монологъ, повиснувъ на чужой шеѣ. — Недурна одна Нэлли, и то потому, что она передаетъ почти одни слова Достоевскаго. Кромѣ того, на сценѣ почти все время пьютъ чай; только и слышны требованія самовара.
Въ концѣ концовъ, изъ чуднаго романа Достоевскаго, проникнутаго щемящей сердечной болью и любовью по всѣмъ униженнымъ и оскорбленнымъ, получилась чепуха, слушая которую, публика смѣется вт, самыхъ трагическихъ у Достоевскаго мѣстахъ.
Одинъ субъектъ, не читавшій Достоевскаго и бывшій на спектаклѣ, сказалъ мнѣ:
— Ну, батенька, хорошъ вашъ хваленый Достоевскій; ни за что читать его не буду!
А число передѣлокъ все растетъ и растетъ. Можетъ быть, мы доживемъ до того времени, когда писатели —передѣлочники бу
дутъ чествуемы торжественными юбилеями, и на этихъ юбилеяхъ, какъ и на всѣхъ, будутъ говорить рѣчи:
Милостивые государи и милостивые государыни! Мы торжествуемъ сегодня двадцатипятилѣтній юбилей иередѣлочно-лите
ратурной дѣятельности нашего знаменитаго Сидора Сидоровича Сидорова. Онъ первый освѣтилъ намъ Достоевскаго и показалъ
— Если бы дьяволъ затѣялъ процессъ съ мужьями, какъ думаете, кто бы выигралъ дѣло?
— Несомнѣнно дьяволъ, потому что всѣ жены на его сто
ронѣ.
его съ подмостковъ. Онъ выбросилъ изъ него много лишняго, ненужнаго, которое замѣнилъ своимъ, и показалъ намъ ограненный имъ алмазѣ на изящной подушкѣ, какъ въ ювелирномъ магазинѣ на Кузнецкомъ мосту.
А юбиляръ будетъ кланяться и благодарить.
Почему бы передѣлочиикамъ не заняться „Войною и Миромъ?“ Это произведеніе, какъ въ китайскихъ театрахъ, могло бы тянуться въ драматическихъ сценахъ этакъ съ недѣлю, и къ нему мож
но было бы написать особый музыкальный прологъ на манеръ пролога въ оперѣ Бойто „Мефистофель“.
А тамъ начнутъ драматическія произведенія передѣлывать въ романы и повѣсти—появятся: „Смерть Іоанна Грознаго“ историческій романъ, „Гроза“ романъ, „Двѣ судьбы“ повѣсть.
И такъ безъ конца; драматическія произведенія сольются съ беллетристическими, и получится колесо, во многомъ напоминающее perpetuum mobile.
А литераторы и драматическіе писатели будутъ переворачиваться въ гробахъ.
Акъ-Башъ.

Совѣтъ

(гг. благотворителямъ).
Кто хочетъ бѣднымъ, въ жизни сей, Помочь, во имя братства,
Пусть тотъ подпишется скорѣй На „Русское Богатство“.
Шило.