лагаетъ уничтожить рампу и занавѣсъ, замѣнивъ послѣдній развевающимися брюссельскими (?) кружевами.
Ого-го-го!
Во что-же вскочитъ эта „развѣвающаяся“ фантазія художника.
Брюссельскими кружевами замѣнить занавѣсъ Маріинскаго театра, который имѣетъ 675 квадратныхъ аршинъ. До этого мы еще не доходили.
Поприщинъ 2-й.
ЗА ЧАЙКОМЪ.
Въ трактирѣ сидитъ компанія за чайкомъ; входитъ брюнетъ съ опухшимъ лицомъ и съ воспаленными глазами.
— А, Меркулычъ!—кричатъ ему.—Выпустили? Присаживайся! Меркулычъ смотритъ моргающими глазами и, наконецъ, говоритъ: „ага, свои“, и садится. — Когда вышелъ?
— Вчера-же и вышелъ. — Долго держала?
— Десять часовъ... — Ехидная баба...
— Все теща, чтобъ ей пусто было!.. Жена-бы давно выпустила, а та задира не дозволяла... Жена къ шкафу—и она къ шкафу... Ключи отобрала... „Раньше,—говоритъ,—какъ через десять часовъ
не будетъ ему выхода“...
— Терпѣливъ ты...
— А что подѣлаешь?.. Изгонять тешу не рука... У нея капитала тысячъ пятьдесятъ есть... Изгони, она деньги на монастыри оставитъ, вотъ и терплю...
— А въ шкафъ-то какъ ты самъ входишь или сажаютъ?..
— Чего сажать, самъ лѣзу... Ужь такое положеніе... Какъ привезутъ домой такъ, что лыка не вяжу, и ау — въ шкафъ для вытрезвленія...
— А ежели не сѣсть?
— Катавасія такая пойдетъ, что жизни не радъ будешь... Да мнѣ что? Шкафъ платяной, большой... Тюфякъ положенъ, подушки... Войду, лягу и спать... — А духоты нѣтъ?..
— Маненько трудновато, да только вѣдь отверстіе есть, на манеръ окошечка въ одиночныхъ камерахъ...
— Туда и кормъ даютъ?
— Туда... Жена сама кормитъ даже... — Ну, а насчетъ питья?
— Стаканчикомъ опохмѣляютъ, чтобы не ломало, а больше ни-ни-ни... Какъ начну кричать: „пить!“ ну, сейчасъ стаканчикъ огуречнаго разсола али кислаго квасу... Да нѣтъ, ничего...
Меркулычъ даже засмѣялся.
— Въ домашней тюрьмѣ пребываю... Да я и радъ... Во хмѣлю я не особо спокоенъ, ну, а тутъ запертый-то, пожалуй, дебоширь, что толку?.. Шкафъ дубовый, на-заказъ, все едино, не сломаешь. Кулаками стучать— кулаки отшибешь, голосомъ кричать—голосъ надорвешь... Ну, и сижу, спасаюсь...
Компанія засмѣялась.
— Ловко придумано, —говоритъ одинъ. — Все теща! Все теща! — поясняетъ Меркулычъ.—Т.-е. такая дока-баба... Оно мужа своего такъ дошкуривала... Бывало, Дня на три запирала.. Выпуститъ на пол
часа, провѣтрится и опять пожалуйте; алемаширъ на хаузъ... Мужъ у нея въ году недѣль по двадцати отсиживалъ... Она-было и мою жену на это натравляла, да та не поддалась...
— Ну, что-жь, значитъ, за жену твою выпить надо.
— И очень даже,—оживился Меркулычъ и сразѵ двѣ бутылки водки потребовалъ. — Эй, опять въ шкафъ сподобишься.
— Не привыкать!
И компанія приступила къ выпивкѣ.
Дѣдушка Власъ.
Чудо природы.
У барыни въ мартѣ околѣлъ попугай. Она отдала набить изъ него чучело. Въ апрѣлѣ перья изъ попугая полѣзли.
Горничная, которая обмахивала попугая, говоритъ: — Барыня, милая, а у насъ чудо! — Какое?
— Попка-то нашъ линяетъ... Барыня говоритъ:
— Это не чудо, эго естественно. Апрѣль—мѣсяцъ весенній, а весной птица линяетъ.
Грибъ.
У врача.
— Что вы? — На ноги жалуюсь, докторъ... Плохи дѣлаются... — Что-же, въ чемь ихъ „плохость“ заключается? — Служить отказываются. — Напримѣръ?..
— Да вотъ возьмемъ хотя-бы слѣдующее; до ресторана изъ дома дойду, изъ ресторана до дома не могу... — Что-же вы тогда дѣлаете? — Беру извозчика...
— Ага!.. Ну и продолжайте ваше лѣченіе... Извозчики очень въ зимъ случаѣ помогаютъ...
Борода.
— Вы ужь года три танцуете, Лизочка, а все еще „первая отъ воды*!
— А вы, папочка, лѣтъ ужь двадцать ходите сюда и все держитесь около этой „воды“!
Ого-го-го!
Во что-же вскочитъ эта „развѣвающаяся“ фантазія художника.
Брюссельскими кружевами замѣнить занавѣсъ Маріинскаго театра, который имѣетъ 675 квадратныхъ аршинъ. До этого мы еще не доходили.
Поприщинъ 2-й.
ЗА ЧАЙКОМЪ.
Въ трактирѣ сидитъ компанія за чайкомъ; входитъ брюнетъ съ опухшимъ лицомъ и съ воспаленными глазами.
— А, Меркулычъ!—кричатъ ему.—Выпустили? Присаживайся! Меркулычъ смотритъ моргающими глазами и, наконецъ, говоритъ: „ага, свои“, и садится. — Когда вышелъ?
— Вчера-же и вышелъ. — Долго держала?
— Десять часовъ... — Ехидная баба...
— Все теща, чтобъ ей пусто было!.. Жена-бы давно выпустила, а та задира не дозволяла... Жена къ шкафу—и она къ шкафу... Ключи отобрала... „Раньше,—говоритъ,—какъ через десять часовъ
не будетъ ему выхода“...
— Терпѣливъ ты...
— А что подѣлаешь?.. Изгонять тешу не рука... У нея капитала тысячъ пятьдесятъ есть... Изгони, она деньги на монастыри оставитъ, вотъ и терплю...
— А въ шкафъ-то какъ ты самъ входишь или сажаютъ?..
— Чего сажать, самъ лѣзу... Ужь такое положеніе... Какъ привезутъ домой такъ, что лыка не вяжу, и ау — въ шкафъ для вытрезвленія...
— А ежели не сѣсть?
— Катавасія такая пойдетъ, что жизни не радъ будешь... Да мнѣ что? Шкафъ платяной, большой... Тюфякъ положенъ, подушки... Войду, лягу и спать... — А духоты нѣтъ?..
— Маненько трудновато, да только вѣдь отверстіе есть, на манеръ окошечка въ одиночныхъ камерахъ...
— Туда и кормъ даютъ?
— Туда... Жена сама кормитъ даже... — Ну, а насчетъ питья?
— Стаканчикомъ опохмѣляютъ, чтобы не ломало, а больше ни-ни-ни... Какъ начну кричать: „пить!“ ну, сейчасъ стаканчикъ огуречнаго разсола али кислаго квасу... Да нѣтъ, ничего...
Меркулычъ даже засмѣялся.
— Въ домашней тюрьмѣ пребываю... Да я и радъ... Во хмѣлю я не особо спокоенъ, ну, а тутъ запертый-то, пожалуй, дебоширь, что толку?.. Шкафъ дубовый, на-заказъ, все едино, не сломаешь. Кулаками стучать— кулаки отшибешь, голосомъ кричать—голосъ надорвешь... Ну, и сижу, спасаюсь...
Компанія засмѣялась.
— Ловко придумано, —говоритъ одинъ. — Все теща! Все теща! — поясняетъ Меркулычъ.—Т.-е. такая дока-баба... Оно мужа своего такъ дошкуривала... Бывало, Дня на три запирала.. Выпуститъ на пол
часа, провѣтрится и опять пожалуйте; алемаширъ на хаузъ... Мужъ у нея въ году недѣль по двадцати отсиживалъ... Она-было и мою жену на это натравляла, да та не поддалась...
— Ну, что-жь, значитъ, за жену твою выпить надо.
— И очень даже,—оживился Меркулычъ и сразѵ двѣ бутылки водки потребовалъ. — Эй, опять въ шкафъ сподобишься.
— Не привыкать!
И компанія приступила къ выпивкѣ.
Дѣдушка Власъ.
Чудо природы.
У барыни въ мартѣ околѣлъ попугай. Она отдала набить изъ него чучело. Въ апрѣлѣ перья изъ попугая полѣзли.
Горничная, которая обмахивала попугая, говоритъ: — Барыня, милая, а у насъ чудо! — Какое?
— Попка-то нашъ линяетъ... Барыня говоритъ:
— Это не чудо, эго естественно. Апрѣль—мѣсяцъ весенній, а весной птица линяетъ.
Грибъ.
У врача.
— Что вы? — На ноги жалуюсь, докторъ... Плохи дѣлаются... — Что-же, въ чемь ихъ „плохость“ заключается? — Служить отказываются. — Напримѣръ?..
— Да вотъ возьмемъ хотя-бы слѣдующее; до ресторана изъ дома дойду, изъ ресторана до дома не могу... — Что-же вы тогда дѣлаете? — Беру извозчика...
— Ага!.. Ну и продолжайте ваше лѣченіе... Извозчики очень въ зимъ случаѣ помогаютъ...
Борода.
— Вы ужь года три танцуете, Лизочка, а все еще „первая отъ воды*!
— А вы, папочка, лѣтъ ужь двадцать ходите сюда и все держитесь около этой „воды“!