противъ жары, стащилъ съ себя кой что лишпее, памошияъ голову холодною водою, съ значительной примѣсыо нѣкоего косметическаго вещества, и облекся въ легчайшую хламиду, какаятолько оказалась въ моемъ гардеробѣ. оПадончивъ эту операцію, я чувствовалъ себя застра
хованнымъ па нѣкоторое время отъ утомительнаго дѣйствія температуры, и подъ вліяніемъ этого пріятнаго ощущенія явился у меня особенный аппетитъ выкурить -ейгаретку, чѣмъ я и не замедлилъ удавлетворить себя,
исположившись напередъ противъ открытаго окна моей А штаты, выходившаго во дворъ, при чемъ предста- Пился случай увидѣлъ въ тѣпи сарая атлетическую фив пуфу Ермолаича, моего неразлучнаго спутника въ охотничьихъ экскурсіяхъ.
Это былъ въ пѣкоторомъ отношеніи замѣчательный субъектъ—средняго роста, съ широкою грудью и чуть не аршинными плечами, обладавшій Физическою силою яДОишкп», которою онъ любилъ при удобномъ случаѣ похвастаться, па примѣръ: бралъ двухпудовую гирю, вэдіахивалъ ею нѣсколько десятковъ разъ па плечо или выдѣлывалъ другія штуки, какъ мячомъ, причемъ зри
тели, покачивая головами, замѣчали:«силка же, братцы,
у ево ведмѣжья». Почтенную физіономію Ермолаича украшали пара сѣрыхъ масляныхъ глазъ, порядкомъ заплывшихъ отъ жиру, что по мнѣнію его было особой благодатью, ниспосланной ему свыше, т. е. «эфто за правду Б< гъ лица прибавляетъ», говаривалъ Ермолаичъ отно
сительно этого жироваго наслоенія; па подобающемъ мѣістѣ возвышался крупнаго калибра носъ, къ концу немного уклонившійся въ лѣвую сторону; ниже слѣдовали мясистыя губы и подбородокъ, у крашеные рѣдкими щетиписыми волосами, что представляло рази
тельный контрастъ съ богатою растительностью на головѣ, характеристически называемой самимъ Ермола
емъ гривою. Послѣдняя была двухъ природныхъ Шеровъ: темнорусаго и совершенно чорпаго, вслѣдствіе

го Ермолаичъ нерѣдко пускался въ родословныя соображенія о происхожденіи этой разношерстности и

яснялъ его двоими призиодителями себя па свѣтъ Божій.
Ермолаичъ страстно любилъ охоту, чутъ-ли не во всехъ ея видахъ, а особенно предпочиталъ какъ вы
ражался: «дѣвствовать съ мѣшалкой», т. е. охотиться съ ружьемъ, «потому самое разлюбезнѣйшее дѣло»...
И этому разлюбезному дѣлу Ермолаичъ отдавался весь, душою и тѣломъ; стоило только заговорить съ нимъ объ охотѣ, какъ глаза его загорались особымъ блескомъ и вся неуклюжая Фигура дѣлалась чрезвычайно подвижной,
въ особенности когда Ермолаичъ пускался въ предлинные свои монологи, наполненные разными певѣроятпыми
приключеніями во время продолжительныхъ и многочисленныхъ страпствовапій съ « мѣшалкою» по лѣсамъ и болотамъ. Повѣствованія эти Ермолаичъ старался облекать въ Фантастическую Форму, для чего нерѣдко выводилъ на сцену какого пибудь лѣспаго или болотнаго владыку, называемаго Ермолаичемъ въ общемъ «апчуткой», который любитъ «подшутить падъ нашимъ братомъ охотикомъ», и онъ приводилъ безчисленные случаи подшучиваній падъ собою апчутки въ родѣ невѣроятныхъ осѣчекъ ружья или неуязвимыхъ утокъ, въ которую «хоть тыщу разовъ пальни, ни въ жисть не убьешь» и т. п. Иногда даже Ермолаичъ бредилъ на основаніи своихъ неизвѣстно откуда пріобрѣтенныхъ весьма смутныхъ свѣдѣній, про опасности охоты въ тропическихъ странахъ, т. е. «заморскихъ палестипахъна страшныхъ «птицовъ и Звѣревъ», непритворно
сожалѣя при этомъ, что ему въ тѣ далекія эльдорадо по безграмотству своему не пройти никогда «подѣйство

вать съ мѣшалкой на тигру, али другу каку звѣрину»...

Подобныя нескончаемыя росказпи дѣлали Ермолаича незамѣнимымъ веселымъ товарищемъ па нашихъ охот
ничьихъ привалахъ, въ особенности во время ночлеговъ гдѣ нибудь па безпріютной степи, у костра.
Въ данную минуту Ермолаичъ сидѣлъ па чурбанѣ; возлѣ него, па землѣ лежала его мѣшалка, съ вырѣзаппымъ по линѣйкѣ изреченіемъ: «бей паіцасье.» Къ слову замѣтить, мѣшалка Ермолаича была замѣчательна въ археологическомъ отношеніи и, несмотря па значи
тельные передѣлки и усовершенствованія въ теченіи многихъ лѣтъ, сохранила неизгладимые слѣды своего древнѣйшаго присхожденія, и по внѣшнему виду вполнѣ заслуживала данный ея хозяиномъ эпитетъ. Впрочемъ мѣшалка Ермолаича и внутренними своими достоинствами не заслуживала названія ружья, потому что била по словамъ Ермолаича «на десять сажень съ подбѣгомъ», да притомъ-же куда-то въ сторону отъ цѣли. Но уди
вительное дѣло, Ермолаичъ рѣдко дѣлалъ пуделя т. е. «зарядовъ зря пи въ жисть не пускалъ» и не пускалъ вѣроятно благодаря своей собачьей способности подходить къ дичи на возможно ближайшее разстояніе и математической сообразительности во время прицѣла. ;
Сидѣлъ Ермолаичъ, какъ я уже замѣтилъ, и старательно выстрагивалъ ножомъ шомполъ для своей мѣшалки, что обыкновенно дѣлалось чуть не послѣ каждой охоты, ибо Ермолаичъ, съ свойственной всѣмъ охотникомъ горячностью, часто ломалъ эту ружейную принадлежность о бока бѣднаго стараго Цербера, за малѣйшее отступленіе послѣдняго отъ охотничьей дисци
плины; особенно жестоки были подобныя экзекуціи во время вешней распутицы и осепнихъ заморозковъ,