концемъ ярмарки присутствовалъ иа прощальной пирушкѣ уѣзжавшаго за границу Дрейера. Дрейеръ уѣхалъ, а Ермилъ Елизаровичъ послѣдніе дни передъ отъѣздомъ въ Москву почти не выходилъ отъ Берты Ивановны.
Въ Москву Ермилъ Елизаровичъ отправлялся съ Берѣой Ивановной и сыномъ. Большинство народу уже разъѣхалось и въ купэ перваго класса туристамъ нашимъ пришлось сидѣть только втроемъ. Не подозрѣвавшій ничего Никита Ермиловичъ былъ скученъ, справедливо расчитывая, что ему на «тятенькиныхъ гла
захъ» не придется выпить до самой Москвы и скуки ради умильпо поглядывалъ на хорошенькую сосѣдку. Судьба судила иначе. На первой же большой станціи Ермилъ Елизаровичъ превосходно «урѣзалъ» съ ѣхав
шими въ томъ же поѣздѣ знакомыми и сѣлъ въ ихъ вагонъ.
Почуявъ себя на свободѣ, Никита Ермиловичъ разговорился съ сосѣдкой и къ половинѣ пути между ними завязались па столько дружескія отношенія, что изящ
ный браслетъ, который Никита Ермиловичъ везъ въ подарокъ своему московскому предмету, перешелъ въ сакъ-вояжъ Берты Ивановны. Насчетъ выпивки недо
статка тоже не ощущалось и Никита Ермиловичъ, потя
гивая коньякъ прямо изъ горлышка бутылки, былъ въ самомъ блаженномъ настроеніи духа. Родительскаго «внушенія» онъ не боялся, приготовившись на случай,
еслибы родитель заблагоразсудилъ явиться на какой нибудь станціи въ вагонъ—завалиться иа диванъ и притвориться спящимъ.
Однимъ словомъ все шло какъ по маслу.
За нѣсколько станцій до Москвы Ермилъ Елизаровичъ перешелъ въ вагонъ къ Бертѣ Ивановнѣ и сыну, по былъ уже, что называется: «еле можахомъ».
— Ну, народъ! коснѣющимъ языкомъ заявилъ онъ,— съ ими и деревянный кажись и тотъ не удержится,— и растянувшись на дивапѣ, заснулъ сномъ праведныхъ.
Поѣздъ подходилъ навсѣхъ парахъ къ Москвѣ, когда проснулся Ермилъ Елизаровичъ. Не поворачивая головы, онъ полуоткрылъ глаза и тотчасъ же, какъ бы пораженный чѣмъ ужаснымъ, вытаращилъ ихъ насколько воз
можно шире. Глазамъ Ермила Елизаровича представилась картина, которая ипому показалась бы чисто идилличе
скою, Ермилъ же Елизаровичъ счелъ ее чертъ знаетъ чѣмъ. Берта Иваиовпа и Никита Ермиловичъ, страстно обиявшись, какъ бы слились въ сладостномъ поцѣлуѣ, не замѣчая, что за иими, страшно поводя зрачками, наблюдаетъ пораженный Ермилъ Елизаровичъ. Нако
нецъ Ермилъ Елизаровичъ не выдержалъ и ударъ его сундукообразнаго сапога разстроилъ идитліго. Берта Ивановна вскрикнула, а Никитѣ Ермиловичу даже вскрик
нуть было некогда, ибо въ моментъ за ударомъ началось безпощадное «внушеніе». Такъ окончился любов
ный Финалъ, заключившій ярмарочныя похожденія и родителя, и сына.
Капитанъ Нэмо.
ИЗЪ БЕРАНЖЕ
И вамъ за пихъ отдать всегда я буду радъ Богатство Ротшильда со славою Вольтера,
Хоть въ нашъ практичный вѣкъ такая мысль—химера! Всемірный нынѣ богъ—телецъ златой, Ваалъ, И деньги лишь однѣ—всеобщій идеалъ; Я знаю, многіе—за счастіе нажиться—
Готовы-бъ съ юностью и славой распроститься!
А. Г—чевъ.
* * *
Я люблю мою милую крошку, Но она мнѣ нерѣдко страшна: На лукавую, рѣзвую кошку Такъ бываетъ похожа она!
Та же смѣсь въ ней лукавства и чувства, Тѣ же нѣга и хитрость въ глазахъ, И притворства кошачье искусство, И улыбка, и ядъ па устахъ.
И, ея гибкій стапъ обнимая, Я нерѣдко боюсь, что она,
Свои когти запуститъ въ меня!
А. Г—ЧЕВЪ.
* * *
Женихомъ былъ я Адели; Съ ней, играя па рояли,
Мы восторгомъ пламенѣли И романсы распѣвали.
Сталъ Адели я супругомъ— И, забывши дни былые,
Мы ругаемся другъ съ другомъ Днемъ и ночью, какъ шальные.
А. Г—чевъ.
Въ Москву Ермилъ Елизаровичъ отправлялся съ Берѣой Ивановной и сыномъ. Большинство народу уже разъѣхалось и въ купэ перваго класса туристамъ нашимъ пришлось сидѣть только втроемъ. Не подозрѣвавшій ничего Никита Ермиловичъ былъ скученъ, справедливо расчитывая, что ему на «тятенькиныхъ гла
захъ» не придется выпить до самой Москвы и скуки ради умильпо поглядывалъ на хорошенькую сосѣдку. Судьба судила иначе. На первой же большой станціи Ермилъ Елизаровичъ превосходно «урѣзалъ» съ ѣхав
шими въ томъ же поѣздѣ знакомыми и сѣлъ въ ихъ вагонъ.
Почуявъ себя на свободѣ, Никита Ермиловичъ разговорился съ сосѣдкой и къ половинѣ пути между ними завязались па столько дружескія отношенія, что изящ
ный браслетъ, который Никита Ермиловичъ везъ въ подарокъ своему московскому предмету, перешелъ въ сакъ-вояжъ Берты Ивановны. Насчетъ выпивки недо
статка тоже не ощущалось и Никита Ермиловичъ, потя
гивая коньякъ прямо изъ горлышка бутылки, былъ въ самомъ блаженномъ настроеніи духа. Родительскаго «внушенія» онъ не боялся, приготовившись на случай,
еслибы родитель заблагоразсудилъ явиться на какой нибудь станціи въ вагонъ—завалиться иа диванъ и притвориться спящимъ.
Однимъ словомъ все шло какъ по маслу.
За нѣсколько станцій до Москвы Ермилъ Елизаровичъ перешелъ въ вагонъ къ Бертѣ Ивановнѣ и сыну, по былъ уже, что называется: «еле можахомъ».
— Ну, народъ! коснѣющимъ языкомъ заявилъ онъ,— съ ими и деревянный кажись и тотъ не удержится,— и растянувшись на дивапѣ, заснулъ сномъ праведныхъ.
Поѣздъ подходилъ навсѣхъ парахъ къ Москвѣ, когда проснулся Ермилъ Елизаровичъ. Не поворачивая головы, онъ полуоткрылъ глаза и тотчасъ же, какъ бы пораженный чѣмъ ужаснымъ, вытаращилъ ихъ насколько воз
можно шире. Глазамъ Ермила Елизаровича представилась картина, которая ипому показалась бы чисто идилличе
скою, Ермилъ же Елизаровичъ счелъ ее чертъ знаетъ чѣмъ. Берта Иваиовпа и Никита Ермиловичъ, страстно обиявшись, какъ бы слились въ сладостномъ поцѣлуѣ, не замѣчая, что за иими, страшно поводя зрачками, наблюдаетъ пораженный Ермилъ Елизаровичъ. Нако
нецъ Ермилъ Елизаровичъ не выдержалъ и ударъ его сундукообразнаго сапога разстроилъ идитліго. Берта Ивановна вскрикнула, а Никитѣ Ермиловичу даже вскрик
нуть было некогда, ибо въ моментъ за ударомъ началось безпощадное «внушеніе». Такъ окончился любов
ный Финалъ, заключившій ярмарочныя похожденія и родителя, и сына.
Капитанъ Нэмо.
ИЗЪ БЕРАНЖЕ
Дни юности моей верните мнѣ назадъ—
И вамъ за пихъ отдать всегда я буду радъ Богатство Ротшильда со славою Вольтера,
Хоть въ нашъ практичный вѣкъ такая мысль—химера! Всемірный нынѣ богъ—телецъ златой, Ваалъ, И деньги лишь однѣ—всеобщій идеалъ; Я знаю, многіе—за счастіе нажиться—
Готовы-бъ съ юностью и славой распроститься!
А. Г—чевъ.
* * *
Я люблю мою милую крошку, Но она мнѣ нерѣдко страшна: На лукавую, рѣзвую кошку Такъ бываетъ похожа она!
Та же смѣсь въ ней лукавства и чувства, Тѣ же нѣга и хитрость въ глазахъ, И притворства кошачье искусство, И улыбка, и ядъ па устахъ.
И, ея гибкій стапъ обнимая, Я нерѣдко боюсь, что она,
Поцѣлуемъ уста мнѣ сжимая,
Свои когти запуститъ въ меня!
А. Г—ЧЕВЪ.
* * *
Женихомъ былъ я Адели; Съ ней, играя па рояли,
Мы восторгомъ пламенѣли И романсы распѣвали.
Сталъ Адели я супругомъ— И, забывши дни былые,
Мы ругаемся другъ съ другомъ Днемъ и ночью, какъ шальные.
А. Г—чевъ.