Но вотъ еще стройный аккордъ окончательно пробудилъ меня отъ обаятельнаго сна.
Я быстро всталъ, одѣлся и прошелъ на площадку, на которой пѣли хлопцы и дивчата; но они, увидѣвъ меня, къ крайнему моему неудовольствію вдруіъ за
молчали и стали здороваться со мной, поздравляя сь праздникомъ. Послѣ обычнаго угощенія я попросилъ старика Филиппа, который исполнялъ у меня должность болотнаго старосты, чтобы онѣ еще разъ спѣли мнѢ свою пѣсню. Запѣли.
Я сталъ вслушиваться и невольно покачалъ головой, потому что хотя пѣли и стройно, но за то души не было никакой.
— Что, баринъ, сказалъ мнѣ старый Филиппъ,— по заказу поютъ, отъ того все не то и выходитъ.
_ Правда, отвѣтилъ я ему и пошелъ на свою обычную прогулку, изучая болотныя растенія.
Незамѣтно далеко зашелъ. До самой разорванной плотины дошелъ; но пи одного интереснаго растепія не нашелъ, хотя и встрѣчалъ мпого замѣчательныхъ экземпляровъ, но они уже были въ моей коллекціи.
«Ну, подумалъ я,—дѣлать нечего, сяду подъ старыми вербами плотины, выкурю папиросу да пожалѣю о томъ, что не умѣю рисовать, а то бы вышелъ хо
рошій ландшафтъ, если бы топкими чертами изобразить эту полуразрушенную водяную мельницу и прорванную плотину съ ея гигантскими старинными вербами, отяг
ченными точно Фантастическими плодами десятками воропьихъ гнѣздъ, которыя пріютились здѣсь, потому что некому парушать ихъ покой. Да если бы кто и хотѣлъ попользоваться ихъ яичками, такъ и тотъ бы отказался отъ своего желанія при видѣ высочайшихъ да хрупкихь вербъ, вершины которыхъ были увѣнчаны гнѣздами.
Не прошло и минуты, какъ я закурилъ папиросу и сталъ любоваться живописными руинами, какъ ко мнѣ подошли двѣ молодыя хохлушки.
— Это вы все травы собираете, баринъ?
— Да, отвѣчалъ я имъ,—да сегодня хорошаго-то попалось мало!
_ Да зачѣмъ опи вамъ? съ любопытствомъ чуть не въ одинъ голосъ спросили онѣ меня.
— Да вотъ все ищу зелья, чтобъ дивчата меня любили. — Вправду? изумленно воскликнули опѣ. — Вправду! отвѣтилъ я.
_ Да тебя и безъ зелья полюбятъ! захохотавъ, проболтали онѣ и убѣжали по направленію къ селу.
Задумавшись самъ не зная о чемъ, я и не замѣтилъ, какъ пролетѣло время, а вострушки тутъ какъ тутъ, возвращаются изъ села и опять затѣяли со мной разговоръ.
_ Вотъ, баринъ, ты все листочки сбираешь, а цвѣточковъ-то у тебя ни одного нѣтъ! Іакъ намъ жалко тебя стало, мы и побѣжали на село, да у дьячихи и выпросили для тебя цвѣтовъ!
й при этомъ онѣ подали мнѣ два букета изъ маріаритокъ. Разумѣется, эти милые цвѣточки вовсе не были для меня нужны, по чтобы не обидѣть хорошенькихъ днвчатъ, я съ самою любезною благодарностію принялъ ихъ и положилъ въ свою жестянку.
— Да откуда вы? спросилъ я ихъ, когда послѣ шутокъ пошли мы вмѣстѣ по направленію къ болоту.
— А развѣ вы насъ не знаете? — Нѣтъ, не припомню.
— Да вѣдь мы у васъ на болотѣ работаемъ; Формуемъ на пятую яму,—какъ разъ возлѣ вашей землянки! затараторили онѣ.
— Ну какъ же мнѣ всѣхъ васъ знать, началъ я оправдываться,—когда однѣхъ Формовщицъ болѣе сотни, а поденныхъ еще сколько!
— Да вы въ землянкѣ никогда не сидите, только что развѣ спите! подсказали онѣ мнѣ и, помолчавъ немного, смѣючись добавили:—а то бы насъ павѣрпо замѣтили.
Ну, разумѣется, тутъ пошли шутки да жарты, такъ что и не замѣтили, какъ на болото пришли, гдѣ раз
веселившійся людъ подъ пѣсни и скрипку, не смотря па завтрашній трудъ, такъ и бьетъ гопака.
Новыя знакомки мои, Приська да Настя, дѣйствительно оказались Формовщицами моего болота, что засвидѣтельствовалъ мой старый другъ Филиппъ вопросомъ, обращеннымъ къ нимъ: — Гдѣ пропадали?
— Да до дядьки на село бѣгали, да барину цвѣтковъ принесли; а онъ у стараго млипа сталъ съ нами жартовать,—вотъ мы и убѣжали!
Маститый старче только взглянулъ на меня и улыбнулся; а потомъ, помолчавъ немного, сказалъ.
_ Видно барину захотѣлось сердце свое маленько разверпуть,—вѣдь цѣлое лѣто въ трудахъ.
— Брешешь, старый ужъ; а вотъ лучше самъ развернись, да, не жалѣя костей, ударь-ка гопака! сказалъ
я шутливо.
Но опъ принялъ это за чистую монету и, подмигнувши скрипачу, такъ ударилъ въ танецъ, что въ изумленіе всѣ пришли вмѣстѣ со мною.
— Ой, да старый, ой, да старый! Отъ то старая казацкая голова!... Вотч> какъ забираетъ!
А у стараго только сѣдой чубъ то приляжетъ, то по вѣтру заиграетъ, когда опъ въ присядку идетъ.
_ Вотъ такъ гопакъ! крикнулъ и я, публично облобызавъ мокрый лобъ моего стараго Филиппа.
Обрадовался опъ такой моей благодарности, да еще одно такое колѣнце отпустилъ, что вся молодежь за
галдѣла,—она еще ни у кого не видала такого размаху,
такой силы; а вѣдь плясалъ чуть не шестидесятилѣтій старикъ! Воодушевленный похвалами болѣе чѣмъ трехъсотъ торфокоиовъ и лаской, которую я ему оказалъ, опъ уже самовольно всталъ на джеджеру. [(*)]
Хлынулъ волной стройный хоръ торфокоиовъ и по болоту, и по обширной степи, а по дубпяку только гуломъ прошелъ.
Ай да старый! вотъ настоящій казакч> въ душѣ, для котораго лѣта не играютъ никакой роли! Какъ сталъ выстукивать да присѣдать, да какъ кинется въ переборку ногами, такъ молодые передъ нимъ и гроша мѣд
наго не стоютъ, хоть въ лоскъ ложатся, стараются,— да далеко кулику до Петрова дня! По этому случаю
[(*)] Танецъ. Донолыю быстрый, съ присядкою.
Я быстро всталъ, одѣлся и прошелъ на площадку, на которой пѣли хлопцы и дивчата; но они, увидѣвъ меня, къ крайнему моему неудовольствію вдруіъ за
молчали и стали здороваться со мной, поздравляя сь праздникомъ. Послѣ обычнаго угощенія я попросилъ старика Филиппа, который исполнялъ у меня должность болотнаго старосты, чтобы онѣ еще разъ спѣли мнѢ свою пѣсню. Запѣли.
Я сталъ вслушиваться и невольно покачалъ головой, потому что хотя пѣли и стройно, но за то души не было никакой.
— Что, баринъ, сказалъ мнѣ старый Филиппъ,— по заказу поютъ, отъ того все не то и выходитъ.
_ Правда, отвѣтилъ я ему и пошелъ на свою обычную прогулку, изучая болотныя растенія.
Незамѣтно далеко зашелъ. До самой разорванной плотины дошелъ; но пи одного интереснаго растепія не нашелъ, хотя и встрѣчалъ мпого замѣчательныхъ экземпляровъ, но они уже были въ моей коллекціи.
«Ну, подумалъ я,—дѣлать нечего, сяду подъ старыми вербами плотины, выкурю папиросу да пожалѣю о томъ, что не умѣю рисовать, а то бы вышелъ хо
рошій ландшафтъ, если бы топкими чертами изобразить эту полуразрушенную водяную мельницу и прорванную плотину съ ея гигантскими старинными вербами, отяг
ченными точно Фантастическими плодами десятками воропьихъ гнѣздъ, которыя пріютились здѣсь, потому что некому парушать ихъ покой. Да если бы кто и хотѣлъ попользоваться ихъ яичками, такъ и тотъ бы отказался отъ своего желанія при видѣ высочайшихъ да хрупкихь вербъ, вершины которыхъ были увѣнчаны гнѣздами.
Не прошло и минуты, какъ я закурилъ папиросу и сталъ любоваться живописными руинами, какъ ко мнѣ подошли двѣ молодыя хохлушки.
— Это вы все травы собираете, баринъ?
— Да, отвѣчалъ я имъ,—да сегодня хорошаго-то попалось мало!
_ Да зачѣмъ опи вамъ? съ любопытствомъ чуть не въ одинъ голосъ спросили онѣ меня.
— Да вотъ все ищу зелья, чтобъ дивчата меня любили. — Вправду? изумленно воскликнули опѣ. — Вправду! отвѣтилъ я.
_ Да тебя и безъ зелья полюбятъ! захохотавъ, проболтали онѣ и убѣжали по направленію къ селу.
Задумавшись самъ не зная о чемъ, я и не замѣтилъ, какъ пролетѣло время, а вострушки тутъ какъ тутъ, возвращаются изъ села и опять затѣяли со мной разговоръ.
_ Вотъ, баринъ, ты все листочки сбираешь, а цвѣточковъ-то у тебя ни одного нѣтъ! Іакъ намъ жалко тебя стало, мы и побѣжали на село, да у дьячихи и выпросили для тебя цвѣтовъ!
й при этомъ онѣ подали мнѣ два букета изъ маріаритокъ. Разумѣется, эти милые цвѣточки вовсе не были для меня нужны, по чтобы не обидѣть хорошенькихъ днвчатъ, я съ самою любезною благодарностію принялъ ихъ и положилъ въ свою жестянку.
— Да откуда вы? спросилъ я ихъ, когда послѣ шутокъ пошли мы вмѣстѣ по направленію къ болоту.
— А развѣ вы насъ не знаете? — Нѣтъ, не припомню.
— Да вѣдь мы у васъ на болотѣ работаемъ; Формуемъ на пятую яму,—какъ разъ возлѣ вашей землянки! затараторили онѣ.
— Ну какъ же мнѣ всѣхъ васъ знать, началъ я оправдываться,—когда однѣхъ Формовщицъ болѣе сотни, а поденныхъ еще сколько!
— Да вы въ землянкѣ никогда не сидите, только что развѣ спите! подсказали онѣ мнѣ и, помолчавъ немного, смѣючись добавили:—а то бы насъ павѣрпо замѣтили.
Ну, разумѣется, тутъ пошли шутки да жарты, такъ что и не замѣтили, какъ на болото пришли, гдѣ раз
веселившійся людъ подъ пѣсни и скрипку, не смотря па завтрашній трудъ, такъ и бьетъ гопака.
Новыя знакомки мои, Приська да Настя, дѣйствительно оказались Формовщицами моего болота, что засвидѣтельствовалъ мой старый другъ Филиппъ вопросомъ, обращеннымъ къ нимъ: — Гдѣ пропадали?
— Да до дядьки на село бѣгали, да барину цвѣтковъ принесли; а онъ у стараго млипа сталъ съ нами жартовать,—вотъ мы и убѣжали!
Маститый старче только взглянулъ на меня и улыбнулся; а потомъ, помолчавъ немного, сказалъ.
_ Видно барину захотѣлось сердце свое маленько разверпуть,—вѣдь цѣлое лѣто въ трудахъ.
— Брешешь, старый ужъ; а вотъ лучше самъ развернись, да, не жалѣя костей, ударь-ка гопака! сказалъ
я шутливо.
Но опъ принялъ это за чистую монету и, подмигнувши скрипачу, такъ ударилъ въ танецъ, что въ изумленіе всѣ пришли вмѣстѣ со мною.
— Ой, да старый, ой, да старый! Отъ то старая казацкая голова!... Вотч> какъ забираетъ!
А у стараго только сѣдой чубъ то приляжетъ, то по вѣтру заиграетъ, когда опъ въ присядку идетъ.
_ Вотъ такъ гопакъ! крикнулъ и я, публично облобызавъ мокрый лобъ моего стараго Филиппа.
Обрадовался опъ такой моей благодарности, да еще одно такое колѣнце отпустилъ, что вся молодежь за
галдѣла,—она еще ни у кого не видала такого размаху,
такой силы; а вѣдь плясалъ чуть не шестидесятилѣтій старикъ! Воодушевленный похвалами болѣе чѣмъ трехъсотъ торфокоиовъ и лаской, которую я ему оказалъ, опъ уже самовольно всталъ на джеджеру. [(*)]
Хлынулъ волной стройный хоръ торфокоиовъ и по болоту, и по обширной степи, а по дубпяку только гуломъ прошелъ.
Ай да старый! вотъ настоящій казакч> въ душѣ, для котораго лѣта не играютъ никакой роли! Какъ сталъ выстукивать да присѣдать, да какъ кинется въ переборку ногами, такъ молодые передъ нимъ и гроша мѣд
наго не стоютъ, хоть въ лоскъ ложатся, стараются,— да далеко кулику до Петрова дня! По этому случаю
[(*)] Танецъ. Донолыю быстрый, съ присядкою.