ВАСИЛЬКО
РАЗСКАЗЪ ИЗЪ ЮЖНО-РУССКИХЪ НРАВОВЪ.
М. И. Боголобцева.
Далеко растянулся чумацкій обозъ но столбовой дорогѣ, окруженной густымъ зеленымъ боромъ.
Песокъ до ступицы доходитъ, почему здоровые волы едватащутъ возы, плотно нагруженные солью и таранью.
Вожаки уже и не погоняютъ ихъ, а гуськомъ или небольшой компаніей тяпутся по сторонамъ дороги въ лѣсной тѣни.
Въ воздухѣ такъ жарко, что дымъ отъ трубокъ точпо камень падаетъ на землю.
Тяжко воламъ въ ярмахъ, да еще при такомъ теплѣ; Они видимо изнурены и едва отбояриваются отъ мухъ; — тяжко и чумакамъ въ ихъ дегтярныхъ сорочкахъ, да ничего не подѣлаешь; потому что остановиться нельзя.
Атамапъ съ разсвѣта какъ завалился на переднемъ возѣ, поднявъ свои ноги выше головы, такъ до сихъ поръ и храпитъ точно труба;—и пи жаръ, ни холодъ па пего не дѣйствуютъ, потому что уже тридцать лѣтъ чумакуетъ. Значитъ, человѣкъ бывалый, онъ въ своей жизни, значитъ, видывалъ разные виды.
По всему видно, что скучно и тяжко чумакамъ. Въ длинную дорогу они все переговорили другъ съ другомъ. Теперь идутъ они молча.
Развѣ только кто сплюнетъ, затянувшись тютюномъ, или ради развлеченія кто вѣтку неповинной сосны срѣ
жетъ плетью; а то все молчатъ въ безмолвіи лѣса; слышенъ только скрипъ колесъ едва двигающагося, уста
лаго и притомъ безконечнаго обоза, а то кругомъ тишь глубокая.
Солнце на полдень взошло и сильно стало жаритъ чуть не перпендикулярными лучами.
Волы видимо стали пріуставать.
Наконецъ такъ прижарило, что даже атаманъ какъ сумашедшій съ воза соскочилъ, какъ угорѣлый оглянулся кругомъ, да какъ крикнетъ что есть духу: у
— Въ лѣсъ!
Отъ этой команды чумаки точно отъ летаргическаго сна пробудились,—и гей, цобей, точно какъ ударъ молотка о сталь, рѣзко повторило лѣсное эхо.
Выбравъ въ тѣни площадку близь дороги, обширііымъ вагенбургомъ установился длинный чумацкій обозъ.
Распряженные волы съ помятыми шеями сразу прилегли и въ сладкой дремѣ, помахивая хвостами, стали то направо, то налѣво качать своими усталыми и сонными головами.
Попавши въ густую тѣнь деревъ и чумаки, кто какъ ни попадя, развалились на прохладной землѣ, и глубокій сонъ быстро закавалъ усталые члены ихъ въ покойную безчувственность.
Только кашеваръ да два еще молодыхъ чумака, назначенныхъ атаманомъ для охраны воловъ, и возятся возлѣ костра, гдѣ готовится страва; а тишь кругомъ.
Спятъ люди, спятъ скоты глубокимъ сномъ. И всеобщій покой развѣ и нарушается только соннымъ мычаніемъ скотины да храпомъ людей.
Не долго спали молодцы и громкій голосъ кашевара, точно призывная труба, возвѣстилъ о весьма благопріятномъ событіи.
— Ѣсть пора! ѣсть пора!!
Возгласъ этотъ пробудилъ и приподнялъ всѣхъ съ голодающими желудками.
— Голодъ не свой братъ,—приговариваетъ кашеваръ,—сначала не веселитъ; а потомъ какъ заморишь его, такъ куда какъ дѣлается па сердцѣ весело!
Дѣйствительно, послѣ чумацкаго скуднаго обѣда куда дѣвается усталость!
Тутъ пойдутъ ихохотъ, и разговоръ; потомъ стариковъ ударитъ въ сопъ; а молодежь, та еще долго болтаетъ, куря свои люльки, пока всеобъемлющій сонъ не смежитъ ихъ глазъ.
Только одни сторожевые бодрствуютъ, глядя за волами, да неутомимый кашеварка моетъ ложки да котелъ и по временамъ собирая остатки отъ страви, укладываетъ ихъ въ узелки да въ различные кулечки, потому что онъ человѣкъ экономный, знаетъ, что въ дорогѣ все пригодится, и тычетъ ихъ то въ тотъ, то въ другой возъ.
По этому пріятно бываетъ усталому путнику,‘до послѣдней крайности изпеможонпому и жаромъ, и жаждой, если онъ встрѣчаетъ чумацкій обозъ. Они запасливый пародъ и притомъ сострадательный и щедрый. Вода у нихъ всегда есть, и дать просящему напиться никогда не откажутъ,—это я самъ испыталъ нѣсколько разъ.
Въ одно изъ моихъ путешествій пѣшкомъ, когда я изнемозженными глазами искалъ хотя какой нибудь лу
жицы среди густого лѣса, чтобъ утолить невыносимую жажду, которая меня мучила, я къ необычайному своему удовольствію услышалъ не вдалекѣ говоръ людей.
«Вѣрно чумаки»! радостно подумалось мнѣ.
И я точно съ воскресшими силами быстрыми шагами пошелъ на ихъ голоса.