— Здоровъ будь! отвѣчало нѣсколько голосовъ.

— Дайте, ради Христа, напиться; а то просто хоть умирать пора,—такъ сильно мучить меня жажда.
— На добромъ здаровьи! отвѣчали чумаки;—и кашеваръ съ поспѣшностію подалъ мнѣ баклагу съ водою.
Хотя оиа и была тепла, но какой-то живительной влагой вливалась въ мой организмъ, освѣжая мои запекшіяся губы и совершенно сухой ротъ.
Въ это время пьется ненасытно, за то потомъ долго памятуются и мученія, приносимыя жаждой, и то наслажденіе, которое испытываешь по утоленіи, и страшную лихорадку, которую съ терпѣньемъ переносишь послѣ.
Атаманъ, какъ вѣчный блюститель порядка, первый замѣтилъ, что я очень неосторожно приложился къ водѣ, и его повелительное: постой! Сразу заставило кашевара отнять баклагу отъ моихъ устъ, до безконечности еще жаждущихъ влаги.
Я поклонился и поблагодарилъ всѣхъ за дорогое угощеніе.
— Да это ничего, сказалъ усастый атаманъ, назидательнымъ тономъ, —а ты въ первое правило возьми: всегда запасайся въ дорогу тѣмъ, что не нужнодома. Такъ-то!
Чумаки и я въ безмолвіи слушали разумную рѣчь вожака.
У костра я закурилъ папиросу и, освѣженный водою, хотѣлъ уже продолжать свой путь, такъ какъ видѣлъ, что чумаки только что пообѣдали и собираются соснуть, и съ думой, зачѣмъ я буду стѣснять ихъ своимъ при
сутствіемъ, накинулъ котомку на свои плечи и уже собрался идти, какъ раздался голосъ того же атамана:
— А я вижу, что ты въ дорогѣ никогда не бывалъ... ну, какъ (обратился онъ къ чумакамъ), — чело,- вѣкъ въ такую жару только что напился воды и хо
четъ идти... Вотъ какъ засосетъ у тебя въ животѣ, такъ одною болью посадитъ на мѣсто. Вотъ что!... Не знаешь еще?... Такъ ты лучше ложись съ нами да заспи... Мы въ дорогу и ты съ нами... веселѣе будетъ... Вотъ какъ!
Я послушалъ благоразумнаго совѣта и рядомъ съ нимъ, подложивъ котомку подъ голову, разположился подъ густою сосной.
Когда улеглись, онъ задалъ мнѣ весьма оригинальный вопросъ:
— Скажи мнѣ пожалуйста, кто ты такой?... Въ панскую одежу одѣтъ, а такъ поглядишь, чортъ знаетъ что!
Вопросомъ этимъ я былъ крайне озадаченъ; нужно было употребить всю изобрѣтательность ума, чтобы не попасть въ просакъ, чтобы не подмѣтилъ онъ во мнѣ занисывателя каждапмгго слова, каждой его мысли;
а то все пропало, и ничѣмъ тогда не вырвешь и единаго искренняго слова изъ его устъ, закованныхъ недовѣ
ріемъ ко всякому папству, горько засѣвшему въ умѣ его, частію по преданію, а частію и по дѣйствитель
ности Фактовъ, наводящихъ человѣка на песлишкомъ веселыя думы. Да оно и дѣствительно справедливо со
стороны хохловъ, потому что въ былое время паны надѣлали имъ столько зла, что, какъ объ извѣстной вещи, и говорить нечего.
— Да я дьячковскій сынъ, отвѣчалъ я.—Въ бурсѣ богословскія науки произошелъ, ну-съ, и въ дьякон
ское званіе пожалованъ... Такъ покамѣсть родители приличную невѣсту пріискиваютъ, я рѣшился въ потѣ лица и труда принести за все благодареніе святымъ угодникамъ.
— Значитъ па богомолье идешь? зорко окинувъ меня взглядомъ, спросилъ атаманъ. — Точно такъ.
— Это дѣло хорошее, продолжалъ онъ,—да только не для васъ, письменныхъ... потому что вы, какъ по
бываете но святымъ мѣстамъ, такъ сейчасъ въ монахи
ударитесь, а мы остаемся безъ умныхъ людей... Потому что дурень бурсакъ не пойдетъ отъ пирога тысячи верстъ
колеситъ, перенося и голодъ, и холодъ, ради одного благочестія. Это вѣрно. Да что, не тебѣ чета, продол
жалъ старикъ,—мой искренній другъ Василько, такъ тотъ, послушай, вотъ какую штуку удралъ.

Я и уши насторожилъ.

Атаманъ систематически, не торопясь, набилъ свою трубку и, закуривъ ее, началъ:
— Это уже давно было... панашемъ селѣ, значитъ, жилъ казакъ Семенъ, а у него былъ сынокъ, Василь
комъ звали... ну они сосѣди наши были... такъ я, значитъ, въ дружбу вошелъ... и любили-жь мы другъ друга!... вздохнувши, добавилъ старикъ. Только это, должно быть намъ лѣтъ по четырнадцати или по пятнад
цати было. Мы изъ подростковъ совсѣмъ вышли, потому что уже съ дивчатами играли... какъ къ намъ наѣз
жаетъ одинъ панъ съ сыномъ... онъ гдѣ-то далеко учится, такъ лѣто и захотѣлъ отдохнуть у себя на хуторѣ... а хуторъ ихъ всего отъ насъ въ полуверстѣ былъ.
«Вотъ разъ стоимъ мы въ церкви съ Василькомъ, какъ и всегда рядомъ... на молодого ина стараго па
новъ поглядываемъ. Старый-то все молится Богу, а молодой такъ тотъ почти всю обѣдню на насъ смотрѣлъ, да что то отцу говорилъ... Только послѣ обѣдни всѣ выходить стали, а паны за нами. Мы остано
вились, а старый панъ и спрашиваетъ у Василька: какъ тебя зовутъ? Такъ и такъ, отвѣчаетъ онъ ему. А отецъ