СЦЕНКА СЪ НАТУРЫ.
На полкѣ въ банѣ лежитъ купецъ Сентюринъ и кричитъ: — Наддай, наддай еще!
И когда вода изъ выплеснутой шайки зашипитъ на каменкѣ и паръ вырвется изъ нея и заходитъ по банѣ, онъ завопитъ: „го-го-го-го“ и прибавитъ: — Чудесно!
— Да чего ты, Иванъ Прокофьевичъ, али какъ бѣлуга провариться хочешь?—спрашиваетъ его снизу Буколъ Ивановичъ Козлобреевъ
— Ахъ, братъ, не бѣлугой тутъ пахнетъ... — А что?
— Всею стерлядью...
И опять: „наддай, наддай!“ и опять „гого-го-го-!“...
— Да будетъ вамъ, господинъ купецъ, не одни вы въ банѣ...
Развѣ можно такіе пары разводить?— огрызался очень сухопарый человѣкъ.
— Али тебя до костей, поджараго, прохватило?...
— Попрошу васъ такъ не выражаться... Что эго такое за па
нибратство! Ничего не видя—„ты“ мнѣ говорите... Мы съ ва
ми на брудершафтъ не пили...
— А кто мѣшаетъ, — вотъ въ раздѣвальнѣ очутимся, такъ и на этотъ... Какъ ска
залъ - то: брюкишнапсъ?.. Ну, вотъ и на него выпьемъ...
— Извините,—прямо невѣжество.
— Да, извиняю,голубчикъ, что жь дѣлать .. Господь съ тобой... Извиняю...
— Даже непонятно, какое невѣжество!
— Ишь ты... непонятно... А что тутъ непонятнаго? Да опять к.акое-яте невѣжество?.. Я святымъ молюсь, такъ и тѣмъ „ты“ говорю... Ты-то что за птица будешь?..
Невѣиеество! Да го
вори мнѣ „ты“ хоть съ утра до вечера,мнѣ все едино...
— Да я не желаю... — А я съ тебя воли не снимаю: не хочешь, такъ и не говори...
— Я вамъ запрещаю говорить мнѣ „ты“!..
— А тебѣ дано право запрещать или раз
рѣшать? Волосъ утебя короткій... Ну, ежелибы ты попъ былъ, могъ-бы вязати и раз
рѣшатъ а то на-ка:
бобромъ обстриженъ, а запрещаешь...
— Господа, уймите этого грубіяна!.. Вѣдь такъ-же невозможно..
— А вы оставьте съ нимъ разговоры, онъ и перестанетъ ..
— Именно!.. Отойди ты отъ зла и сотвори благо!—раздается съ полка.
— Онъ продолясаетъ меня „тыкать“, когда я требую, чтобы онъ „выкалъ“. Еще одно „ты“, и я за полиціей пошлю...
— Ишь ты, какой брыклнкый... За полиціей!.. А посылай за полиціей, мнѣ все едино... Я на всѣхъ сошлюсь, ничего я тебѣ обиднаго не сказалъ, свиньей,—хотя ты этого и стоишь,- ге вы
ругалъ. Потому вижу, какой ты поджарь й, и не рргаю... Что-же зайца драчаго свиньей ругать...
— Эй, купецъ, уймитесь! Вы дерзите... Это переходилъ грани - цы... Я вамъ не драный заяцъ... Это вы быкъ черкасскій!.
— А лучше быть черкасскимъ быком , чѣмъ дранымъ зайцемъ, либо пятнистымъ поросенкомъ...
Сухопарый возвышаетъ голосъ:
- Слушай „ты“, боровъ! Смири свой норовъ!.. Я съ тобой не шутя говорю...
— А съ чего „вы“ мнѣ, ваше сковородіе, „ты“ говорите... Что мы съ вами брюкишнапсъ пили, а?
— Ты меня вывелъ изъ терпѣнія. — А имѣете-ли вы право не терпѣть?.. Бы кто такой будете? Купецъ слѣзаетъ съ полка. Гулъ голосовъ затихаетъ.
Купецъ подходитъ къ сухопарому.
— Галактіонъ Ивановичъ, да это ты?
— Ахъ, Боже мой, Иванъ Прокофьевичъ! Явъ облакахъ пара тебя и не узналъ, а за шумомъ голоса не разобралъ...
— И я тоже... Слышу голосъ маленько знакомый... Ты завсегда такъ хрюкаешь?..
— Ну, ладно, ладно! Пойдемъ мировую въ раздѣвальню запивать...
— Сейчасъ, окачусь и приду.
Купецъ уходитъ,- а вскорѣ за нимъ исчезаетъ и сухопарый.
— И чего лаялись?
— Безъ этого нельзя. Не лаяться, такъ не жить, а вотъ
знакомые-то другъ друга не признали, это ужь не резонъ...
— А кто это такіе?
— Поджарый-то — интендантъ, а толстопузый - то — постав
щикъ. Оба казну обкрадываютъ, а другъ друга не признаютъ...
— За полиціей посылать хотѣлъ.
— Обоихъ-бы ихъ въ полицію, чтобы не грабили...
— Доберутся и до нихъ. Давно пора и купцовъ,и интендантовъ на каторгу.
Изъ угла раздается голосъ:
— А вы тамъ насчетъ купечества не извольте прохаживаться ...
— Скажите!.. Это почему-же?
— А потому, что и мы купцы будемъ...
Начинаются новыя препирателтства.
Кто-то говоритъ:
— Тутъ завсегда ссорятся. Съ утра пре
пирательства идутъ. Одни кончатъ, другіе начинаютъ...
— Значитъ, и водой не разлить ..
— То-то и оно-то...
Маіоръ Бревновъ.
— Что у васъ новенькаго на Плющихѣ, Аграфена Панкратьевна?
— Ничего сейчасъ нѣтъ, матушка, тихо... Ожидали было мы комету съ хвостомъ, да говорятъ, что войну въ этомь году отмѣнили, ну, и комета ушла въ свое мѣсто...
Среди булочниковъ.
— Плохо наше дѣло, Силантій Ивановичъ. Слыхалъ, чай, что Дума, по совѣту Щенкова, собирается таксой ьѣсъ бѣлаго хлѣба опредѣлить, чтобъ мы не могли покупателей объегоривать .. Какъ теперь быть?
— Очень просто. Я ужь приказалъ, пока таксы нѣтъ, выпекать хлѣбы еще на пять золотниковъ меньше, чтобы покрыть будущіе убытки.
На полкѣ въ банѣ лежитъ купецъ Сентюринъ и кричитъ: — Наддай, наддай еще!
И когда вода изъ выплеснутой шайки зашипитъ на каменкѣ и паръ вырвется изъ нея и заходитъ по банѣ, онъ завопитъ: „го-го-го-го“ и прибавитъ: — Чудесно!
— Да чего ты, Иванъ Прокофьевичъ, али какъ бѣлуга провариться хочешь?—спрашиваетъ его снизу Буколъ Ивановичъ Козлобреевъ
— Ахъ, братъ, не бѣлугой тутъ пахнетъ... — А что?
— Всею стерлядью...
И опять: „наддай, наддай!“ и опять „гого-го-го-!“...
— Да будетъ вамъ, господинъ купецъ, не одни вы въ банѣ...
Развѣ можно такіе пары разводить?— огрызался очень сухопарый человѣкъ.
— Али тебя до костей, поджараго, прохватило?...
— Попрошу васъ такъ не выражаться... Что эго такое за па
нибратство! Ничего не видя—„ты“ мнѣ говорите... Мы съ ва
ми на брудершафтъ не пили...
— А кто мѣшаетъ, — вотъ въ раздѣвальнѣ очутимся, такъ и на этотъ... Какъ ска
залъ - то: брюкишнапсъ?.. Ну, вотъ и на него выпьемъ...
— Извините,—прямо невѣжество.
— Да, извиняю,голубчикъ, что жь дѣлать .. Господь съ тобой... Извиняю...
— Даже непонятно, какое невѣжество!
— Ишь ты... непонятно... А что тутъ непонятнаго? Да опять к.акое-яте невѣжество?.. Я святымъ молюсь, такъ и тѣмъ „ты“ говорю... Ты-то что за птица будешь?..
Невѣиеество! Да го
вори мнѣ „ты“ хоть съ утра до вечера,мнѣ все едино...
— Да я не желаю... — А я съ тебя воли не снимаю: не хочешь, такъ и не говори...
— Я вамъ запрещаю говорить мнѣ „ты“!..
— А тебѣ дано право запрещать или раз
рѣшать? Волосъ утебя короткій... Ну, ежелибы ты попъ былъ, могъ-бы вязати и раз
рѣшатъ а то на-ка:
бобромъ обстриженъ, а запрещаешь...
— Господа, уймите этого грубіяна!.. Вѣдь такъ-же невозможно..
— А вы оставьте съ нимъ разговоры, онъ и перестанетъ ..
— Именно!.. Отойди ты отъ зла и сотвори благо!—раздается съ полка.
— Онъ продолясаетъ меня „тыкать“, когда я требую, чтобы онъ „выкалъ“. Еще одно „ты“, и я за полиціей пошлю...
— Ишь ты, какой брыклнкый... За полиціей!.. А посылай за полиціей, мнѣ все едино... Я на всѣхъ сошлюсь, ничего я тебѣ обиднаго не сказалъ, свиньей,—хотя ты этого и стоишь,- ге вы
ругалъ. Потому вижу, какой ты поджарь й, и не рргаю... Что-же зайца драчаго свиньей ругать...
— Эй, купецъ, уймитесь! Вы дерзите... Это переходилъ грани - цы... Я вамъ не драный заяцъ... Это вы быкъ черкасскій!.
— А лучше быть черкасскимъ быком , чѣмъ дранымъ зайцемъ, либо пятнистымъ поросенкомъ...
Сухопарый возвышаетъ голосъ:
- Слушай „ты“, боровъ! Смири свой норовъ!.. Я съ тобой не шутя говорю...
— А съ чего „вы“ мнѣ, ваше сковородіе, „ты“ говорите... Что мы съ вами брюкишнапсъ пили, а?
— Ты меня вывелъ изъ терпѣнія. — А имѣете-ли вы право не терпѣть?.. Бы кто такой будете? Купецъ слѣзаетъ съ полка. Гулъ голосовъ затихаетъ.
Купецъ подходитъ къ сухопарому.
— Галактіонъ Ивановичъ, да это ты?
— Ахъ, Боже мой, Иванъ Прокофьевичъ! Явъ облакахъ пара тебя и не узналъ, а за шумомъ голоса не разобралъ...
— И я тоже... Слышу голосъ маленько знакомый... Ты завсегда такъ хрюкаешь?..
— Ну, ладно, ладно! Пойдемъ мировую въ раздѣвальню запивать...
— Сейчасъ, окачусь и приду.
Купецъ уходитъ,- а вскорѣ за нимъ исчезаетъ и сухопарый.
— И чего лаялись?
— Безъ этого нельзя. Не лаяться, такъ не жить, а вотъ
знакомые-то другъ друга не признали, это ужь не резонъ...
— А кто это такіе?
— Поджарый-то — интендантъ, а толстопузый - то — постав
щикъ. Оба казну обкрадываютъ, а другъ друга не признаютъ...
— За полиціей посылать хотѣлъ.
— Обоихъ-бы ихъ въ полицію, чтобы не грабили...
— Доберутся и до нихъ. Давно пора и купцовъ,и интендантовъ на каторгу.
Изъ угла раздается голосъ:
— А вы тамъ насчетъ купечества не извольте прохаживаться ...
— Скажите!.. Это почему-же?
— А потому, что и мы купцы будемъ...
Начинаются новыя препирателтства.
Кто-то говоритъ:
— Тутъ завсегда ссорятся. Съ утра пре
пирательства идутъ. Одни кончатъ, другіе начинаютъ...
— Значитъ, и водой не разлить ..
— То-то и оно-то...
Маіоръ Бревновъ.
— Что у васъ новенькаго на Плющихѣ, Аграфена Панкратьевна?
— Ничего сейчасъ нѣтъ, матушка, тихо... Ожидали было мы комету съ хвостомъ, да говорятъ, что войну въ этомь году отмѣнили, ну, и комета ушла въ свое мѣсто...
Среди булочниковъ.
— Плохо наше дѣло, Силантій Ивановичъ. Слыхалъ, чай, что Дума, по совѣту Щенкова, собирается таксой ьѣсъ бѣлаго хлѣба опредѣлить, чтобъ мы не могли покупателей объегоривать .. Какъ теперь быть?
— Очень просто. Я ужь приказалъ, пока таксы нѣтъ, выпекать хлѣбы еще на пять золотниковъ меньше, чтобы покрыть будущіе убытки.