— Ну, что-жь стала?
— Сейчасъ... Господи Мати Богородица, — и сама поснйпно вышла инъ комнаты. Самъ, оставшись одинъ, заохалъ, заахалъ и заухалъ.
Пока еще ие пріѣхалъ докторъ, то познакомимся, господа, съ больнымъ. Боленъ былъ «самъ»; а это слово означаетъ въ переводѣ съ русскаго на русскій, самъ бо есть глава семьи, гроза и буря чадомъ и домочадцамъ,—назовемъ его хоть Петромъ Ѳедоровичемъ, а ее Марфой Семеновной. Петръ Ѳедо
рычъ, по фамиліи Обираловъ, имѣлъ огромную торговлю и не одинъ домъ въ Москвѣ; семейство у него было небольшое— два сына, да и тѣ жили въ людяхъ, потому что при нынѣшней дороговизнѣ жить стало трудно, какъ выражался обык
новенно Обираловъ, а чѣмъ по пусту баклуши-то бить, такъ лучше служить гдѣ-нибудь... Вельможи и тѣ служатъ, а мы что?—и Петръ Ѳедорычъ пускался въ философію... Хотя ему стукнуло уже за шестьдесятъ, но онъ выглядѣлъ до
вольно бодрымъ и свѣжимъ: небольшая съ просѣдью борода,
круглое съ румянцемъ лицо, прямой носъ, большой лобъ и быстрые каріе глаза—все говорило, что Петръ Ѳедорычъ былъ мужчина умный, но вмѣстѣ съ тѣмъ и плутъ... Что-жека
сается Марфы Семеновны, достаточно сказать, что она была полна, кругла, часто ходитъ въ церковь, ругается съ кухаркой, судитъ и рядитъ сосѣдей, вотъ и все ея заиятіе.
Но вотъ въ переднюю вошелъ докторъ, который но привычкѣ сталъ заряжать свой ученый носъ чѣмъ-то особениымъ душистымъ...
-— Да, да, матушка, ваша правда, это главное—воздержаніе,. это великое дѣло,—говорилъ докторъ, отирая лицо фуляровымъ платкомъ.
— Я ужъ ему не одинъ разъ говорила,—не слушаетъ онъ меня... а надысь говорю: не пей ты ради Создателя эфтотъ квасъ,—хуже онъ тебѣ претить будетъ,—а онъ какъ рыкнетъ: подавай да и кончено. — Квасу?
— Больной спросилъ?
Матрена Семеновна кивнула головой. — И вы ему дали?
— Одну только бутылочку. — Да развѣ это возможно?
— Проситъ, а то я, говоритъ, самъ встану... ну, вѣ. стимо, ему и подали, а то, гляди, еще хуже понричится, ежели не дагаь-то.
Докторъ пожалъ плечами, покачалъ головой, спряталъ свой фуляръ въ задній карманъ фрака и, потеревъ какъ-бы отъ холода руки, проговорилъ:
— Ну-ка покажите мнѣ вашего больного.
Марфа Семеновна засуетилась и находу стала просить доктора, чтобы онъ помогъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ, не велѣлъ-бы больному ѣсть, что ему не слѣдуетъ.
Докторъ сказалъ, что онъ приметъ съ своей стороны всѣ мѣры къ лучшему и постарается вразумить больнаго и выговорить ему за его неокуратпость къ діетѣ.
Комната, въ которую Марфа Семеновна ввела доктора, была не особенно велика: въ углу стоялъ большой иконостасъ, передъ которымъ теплилась не одна лампада. Окно было полузапавѣшено большимъ чернымъ платкомъ, а на подоконникѣ стояло нѣсколько бутылокъ; нѣкоторыя изъ нихъ были на половину пусты; тутъ же стояла четвертная бутыль въ пле
теной корзинкѣ. Тутъ же стоялъ коммодъ стариннаго фасона, изъ краснаго дерева; надъ коммодомъ —небольшое зеркало;
далѣе помѣщалось кресло, сундукъ, па которомъ стоялъ огромный самоваръ. Комната эта по купечеству носитъ названіе «спальни», и какъ главную принадлежность ея составляетъ громадная кровать—и на высоко взбитой перинѣ лежалъ, охая, ахая и ухая, Петръ Ѳедорычъ.
— Здраствѵйте, милѣйшій, сказалъ докторъ, подходя къ кровати больнаго.
Больной взглянулъ на доктора, но ничего не отвѣтилъ. — Дай-те-ка вашу руку. Больной подалъ руку.
Докторъ вынулъ одной рукой карманные часы, а другой, держа руку больнаго, сталъ слушать пульсъ.
Больной высунулъ языкъ, но на столько мало, что можно было подумать, что онъ имъ дразнитъ доктора.
— Нѣтъ, вы побольше высуньте... вотъ такъ... Теперь достаточно.
Прижавъ языкъ чайной ложкой, которую подала доктору Марфа Семеновна, докторъ съ озабоченнымъ видомъ осмотрѣлъ внутренность рта и, отнимая ложку, съ улыбкой произнесъ:
— Это ничего, сущіе пустяки,—вы скоро будете здоровы; только я совѣтовалъ-бы все-таки кое-чего остерегаться, потому что иногда, да и даже довольно часто, бываютъ случаи въ нашей практикѣ, что больиой почти что здоровъ, а на другой день чуть ноги не протягиваетъ, да-съ. Поостерегитесь немного.
Марфа Семеновна сіяла отъ удовольствія.
— Я-бы просилъ васъ, если возможно, па минуточку выдти,—сказалъ докторъ, обращаясь къ Марфѣ Семеновнѣ. Та съ неудовольствіемъ вышла.
— Позвольте-ка осмотрѣть мнѣ васъ хорошенько,—обратился тогда докторъ къ больному.
— Вы теперь сядьте, вотъ такъ, а руки поднимите... Хорошо, держите такъ.
Больному видимо эта процедура не очень нравилась, но онъ покорно и безпрекословно исполнялъ приказанія доктора.
А тотъ между тѣмъ занялся осмотромъ груди, выслушивалъ ее, повертывалъ больнаго такъ и этакъ, и въ концѣ концовъ попросилъ больнаго лечь и успокоиться.
— Сейчасъ... Господи Мати Богородица, — и сама поснйпно вышла инъ комнаты. Самъ, оставшись одинъ, заохалъ, заахалъ и заухалъ.
Пока еще ие пріѣхалъ докторъ, то познакомимся, господа, съ больнымъ. Боленъ былъ «самъ»; а это слово означаетъ въ переводѣ съ русскаго на русскій, самъ бо есть глава семьи, гроза и буря чадомъ и домочадцамъ,—назовемъ его хоть Петромъ Ѳедоровичемъ, а ее Марфой Семеновной. Петръ Ѳедо
рычъ, по фамиліи Обираловъ, имѣлъ огромную торговлю и не одинъ домъ въ Москвѣ; семейство у него было небольшое— два сына, да и тѣ жили въ людяхъ, потому что при нынѣшней дороговизнѣ жить стало трудно, какъ выражался обык
новенно Обираловъ, а чѣмъ по пусту баклуши-то бить, такъ лучше служить гдѣ-нибудь... Вельможи и тѣ служатъ, а мы что?—и Петръ Ѳедорычъ пускался въ философію... Хотя ему стукнуло уже за шестьдесятъ, но онъ выглядѣлъ до
вольно бодрымъ и свѣжимъ: небольшая съ просѣдью борода,
круглое съ румянцемъ лицо, прямой носъ, большой лобъ и быстрые каріе глаза—все говорило, что Петръ Ѳедорычъ былъ мужчина умный, но вмѣстѣ съ тѣмъ и плутъ... Что-жека
сается Марфы Семеновны, достаточно сказать, что она была полна, кругла, часто ходитъ въ церковь, ругается съ кухаркой, судитъ и рядитъ сосѣдей, вотъ и все ея заиятіе.
Но вотъ въ переднюю вошелъ докторъ, который но привычкѣ сталъ заряжать свой ученый носъ чѣмъ-то особениымъ душистымъ...
-— Да, да, матушка, ваша правда, это главное—воздержаніе,. это великое дѣло,—говорилъ докторъ, отирая лицо фуляровымъ платкомъ.
— Я ужъ ему не одинъ разъ говорила,—не слушаетъ онъ меня... а надысь говорю: не пей ты ради Создателя эфтотъ квасъ,—хуже онъ тебѣ претить будетъ,—а онъ какъ рыкнетъ: подавай да и кончено. — Квасу?
— Да
— Больной спросилъ?
Матрена Семеновна кивнула головой. — И вы ему дали?
— Одну только бутылочку. — Да развѣ это возможно?
— Проситъ, а то я, говоритъ, самъ встану... ну, вѣ. стимо, ему и подали, а то, гляди, еще хуже понричится, ежели не дагаь-то.
Докторъ пожалъ плечами, покачалъ головой, спряталъ свой фуляръ въ задній карманъ фрака и, потеревъ какъ-бы отъ холода руки, проговорилъ:
— Ну-ка покажите мнѣ вашего больного.
Марфа Семеновна засуетилась и находу стала просить доктора, чтобы онъ помогъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ, не велѣлъ-бы больному ѣсть, что ему не слѣдуетъ.
Докторъ сказалъ, что онъ приметъ съ своей стороны всѣ мѣры къ лучшему и постарается вразумить больнаго и выговорить ему за его неокуратпость къ діетѣ.
Комната, въ которую Марфа Семеновна ввела доктора, была не особенно велика: въ углу стоялъ большой иконостасъ, передъ которымъ теплилась не одна лампада. Окно было полузапавѣшено большимъ чернымъ платкомъ, а на подоконникѣ стояло нѣсколько бутылокъ; нѣкоторыя изъ нихъ были на половину пусты; тутъ же стояла четвертная бутыль въ пле
теной корзинкѣ. Тутъ же стоялъ коммодъ стариннаго фасона, изъ краснаго дерева; надъ коммодомъ —небольшое зеркало;
далѣе помѣщалось кресло, сундукъ, па которомъ стоялъ огромный самоваръ. Комната эта по купечеству носитъ названіе «спальни», и какъ главную принадлежность ея составляетъ громадная кровать—и на высоко взбитой перинѣ лежалъ, охая, ахая и ухая, Петръ Ѳедорычъ.
— Здраствѵйте, милѣйшій, сказалъ докторъ, подходя къ кровати больнаго.
Больной взглянулъ на доктора, но ничего не отвѣтилъ. — Дай-те-ка вашу руку. Больной подалъ руку.
Докторъ вынулъ одной рукой карманные часы, а другой, держа руку больнаго, сталъ слушать пульсъ.
— Теперь позвольте вашъ языкъ.
Больной высунулъ языкъ, но на столько мало, что можно было подумать, что онъ имъ дразнитъ доктора.
— Нѣтъ, вы побольше высуньте... вотъ такъ... Теперь достаточно.
Прижавъ языкъ чайной ложкой, которую подала доктору Марфа Семеновна, докторъ съ озабоченнымъ видомъ осмотрѣлъ внутренность рта и, отнимая ложку, съ улыбкой произнесъ:
— Это ничего, сущіе пустяки,—вы скоро будете здоровы; только я совѣтовалъ-бы все-таки кое-чего остерегаться, потому что иногда, да и даже довольно часто, бываютъ случаи въ нашей практикѣ, что больиой почти что здоровъ, а на другой день чуть ноги не протягиваетъ, да-съ. Поостерегитесь немного.
Марфа Семеновна сіяла отъ удовольствія.
— Я-бы просилъ васъ, если возможно, па минуточку выдти,—сказалъ докторъ, обращаясь къ Марфѣ Семеновнѣ. Та съ неудовольствіемъ вышла.
— Позвольте-ка осмотрѣть мнѣ васъ хорошенько,—обратился тогда докторъ къ больному.
— Вы теперь сядьте, вотъ такъ, а руки поднимите... Хорошо, держите такъ.
Больному видимо эта процедура не очень нравилась, но онъ покорно и безпрекословно исполнялъ приказанія доктора.
А тотъ между тѣмъ занялся осмотромъ груди, выслушивалъ ее, повертывалъ больнаго такъ и этакъ, и въ концѣ концовъ попросилъ больнаго лечь и успокоиться.