орѣшника, если разсудить строго—пожалуй была и необходима для величественнаго зданія оранжевой будки: разныя значительныя «шишки» изъ числа всей начальствующей челяди Шишовско-Пѣтуховской желѣзной дороги любятъ иногда подъ видомъ и уважительнымъ пред
логомъ необходимой ревизіи и осмотра внѣшности линіи— поразвлечься поѣздкой въ удобныхъ вагонахъ, спеціально предназначенныхъ и приспособленныхъ для разъѣздовъ различныхъ начальствующихъ желѣзиодорозныхъ «ши
шекъ»-, а всѣмъ уже—я думаю—извѣстно, что всѣ вообще начальствующія желѣзнодорожныя «шишки»» имѣютъ око въ высшей степени наблюдательное, нравъ крутой и «свирѣпый» и. болѣе чѣмъ кто либо способны оскор
бляться и обижаться самыми пустыми вещами и потому, не будь молодыхъ березокъ и кустовъ орѣшника—иной разъ начальническій взоръ—пожалуй—былъ бы оскор
бленъ непристойнымъ видомъ слюнтяваго бѣлокураго мальчугана, поднявшаго рубашенку нѣсколько выше ли
ніи приличія и съ громкимъ гикомъ и самодовольнымъ крикомъ бѣгавшаго за длинными «коромыслами», мель
кавшими въ воздухѣ—или видомъ смущенной и перепуганной дѣвченки, за кусокъ уворованнаго сахару принимающей отъ своего разъяреннаго родителя вразуми
тельные и увѣсистые удары свѣжей лозой по мягкимъ частямъ тѣла—или же просто непрезентабельной внѣшностью рабочаго, преклоняющагося предъ величіемъ Бахуса и потому ползущаго на четверенькахъ по направленію свѣтло-оранжевой будки дорожнаго мастера.
Безъ всякаго сомнѣнія начальническій взоръ и щепетильный вкусъ были бы оскорблены и въ то время, когда начинается настоящій очеркъ и когда, скрывшись отъ палящихъ солнечныхъ лучей подъ прохладной тѣнью молодыхъ березокъ и кустовъ орѣшника,—артель рабо
чихъ не безъ удовольствія поужинала и въ тоже время отдыхала отъ трудной дневной работы, разсѣвшись и размѣстившись за большой деревянпой, когда-то красной чашкой; желѣзнодорожная начальствующая «шишка», привыкшая къ вкуспымъ паштетамъ и соблазнительнымъ фрикассе, пожалуй бы и вконецъ осердилась и оскорби
лась, если бы заглянула въ эту чашку : кромѣ зеленаго лука, искрошеннаго мелкими кусочками и какой-то бурды неопредѣленнаго цвѣта, носящей громкое названіе кваса— въ ней ничего не было; тѣмъ не менѣе артель не безъ удовольствія и аппетита уничтожала все это мѣсиво — вѣроятно за неимѣніемъ другаго, лучшаго и болѣе вкуснаго.
Высокій, здоровый парень съ румянымъ и загорѣлымъ лицомъ и черными, плутовскими глазами достаточно, кажется, уже насладился и насытился невзыскательнымъ кушаньемъ и потому не безъ любопытства посматривалъ
вдаль — на широкое, терявшееся въ горизонтѣ, зеленѣвшее и пестрѣвшее различными цвѣтами поле.
— Ты што-же, щенокъ, не локаешь?!. обратился къ заинтересованному малому коренастый старикъ съ заго
рѣлымъ», морщинистымъ лицомъ; старикъ этотъ по всему вѣроятію почему либо находился въ короткихъ сношеніяхъ съ высокимъ парнемъ и потому позволялъ себѣ такое, болѣе чѣмъ фамнліарное, обращеніе съ нимъ.
— Да я, дяденька, гляжу—што это такое вонъ тамъ по полю, ближе къ откосу, шмонается?!... Надо полагать журавель!... отвѣчалъ парень съ плутовскими глаз
ками, не переставая внимательно посматривать вдаль и вовсе не обращая вииманія но безцеремонное обращеніе старика и на обидный и далеко нелестный эпитетъ « щенка ».
— Какой теперь журавель—журавель теперь весь на горохахъ! авторитетно замѣтилъ въ отвѣтъ старикъ.
— А тутъ нѣшто нѣтъ Гороховъ то?!... и парень кивнулъ по направленію зеленѣющаго поля.
— Хвостъ тебѣ тутъ кошачій есть, а не горохъ!... не унимался старикъ, въ тоже время искусно вылавливая изъ чашки кусочки зеленаго лука.
— Не хвостъ кошачій, дяденька, а горохъ—мышинымъ его зовутъ!... не сдавался парень, все не пере
ставая поглядывать вдаль. -Старикъ на этотъ разъ не нашелся ничего сказать въ отвѣтъ и только съ какимъто остервенѣніемъ принялся уничтожать ложку за ложкой быстро исчезавшее изъ чашки мѣсиво.
Нѣсколько времени продолжалось молчаніе, прерываемое только изрѣдка энергическимъ и дружнымъ смакованіемъ и какимъ-то фырканьемъ паужинавшихъ рабочихъ.
— Нѣтъ, это непремѣнно—журавель али цапля!... объявилъ во всеуслышаніе высокій парень съ плутов
скими глазками и, вѣроятно, въ подтвержденіе словъ своихъ довольно выразительно почесалъ у себя въ мѣстахъ за спиной.
Нѣкоторые изъ рабочихъ лѣниво повернулись и посмотрѣли въ ту сторону, куда глядѣлъ все время вы
сокій парень; нельзя сказать, чтобы рабочихъ очень интересовало рѣшеніе вопроса—журавель шелъ въ полѣ или кто другой? —Нѣтъ, если опи и повернулись и по
смотрѣли въ ту сторону, куда смотрѣлъ и парень, такъ это единственно потому только, что чашка оказалась пустой и въ ней ни кусочковъ зеленаго луку, пи капли подозрительной бурды не оказалось: все это перешло въ различныхъ количествахъ въ ихъ желудки.
іы вотъ пока журавлевъ да мышиные горохи разбиралъ, а мы все хлебово то и съѣли!... справедливо замѣтилъ коренастый старикъ, споласкивая опорожпен
логомъ необходимой ревизіи и осмотра внѣшности линіи— поразвлечься поѣздкой въ удобныхъ вагонахъ, спеціально предназначенныхъ и приспособленныхъ для разъѣздовъ различныхъ начальствующихъ желѣзиодорозныхъ «ши
шекъ»-, а всѣмъ уже—я думаю—извѣстно, что всѣ вообще начальствующія желѣзнодорожныя «шишки»» имѣютъ око въ высшей степени наблюдательное, нравъ крутой и «свирѣпый» и. болѣе чѣмъ кто либо способны оскор
бляться и обижаться самыми пустыми вещами и потому, не будь молодыхъ березокъ и кустовъ орѣшника—иной разъ начальническій взоръ—пожалуй—былъ бы оскор
бленъ непристойнымъ видомъ слюнтяваго бѣлокураго мальчугана, поднявшаго рубашенку нѣсколько выше ли
ніи приличія и съ громкимъ гикомъ и самодовольнымъ крикомъ бѣгавшаго за длинными «коромыслами», мель
кавшими въ воздухѣ—или видомъ смущенной и перепуганной дѣвченки, за кусокъ уворованнаго сахару принимающей отъ своего разъяреннаго родителя вразуми
тельные и увѣсистые удары свѣжей лозой по мягкимъ частямъ тѣла—или же просто непрезентабельной внѣшностью рабочаго, преклоняющагося предъ величіемъ Бахуса и потому ползущаго на четверенькахъ по направленію свѣтло-оранжевой будки дорожнаго мастера.
Безъ всякаго сомнѣнія начальническій взоръ и щепетильный вкусъ были бы оскорблены и въ то время, когда начинается настоящій очеркъ и когда, скрывшись отъ палящихъ солнечныхъ лучей подъ прохладной тѣнью молодыхъ березокъ и кустовъ орѣшника,—артель рабо
чихъ не безъ удовольствія поужинала и въ тоже время отдыхала отъ трудной дневной работы, разсѣвшись и размѣстившись за большой деревянпой, когда-то красной чашкой; желѣзнодорожная начальствующая «шишка», привыкшая къ вкуспымъ паштетамъ и соблазнительнымъ фрикассе, пожалуй бы и вконецъ осердилась и оскорби
лась, если бы заглянула въ эту чашку : кромѣ зеленаго лука, искрошеннаго мелкими кусочками и какой-то бурды неопредѣленнаго цвѣта, носящей громкое названіе кваса— въ ней ничего не было; тѣмъ не менѣе артель не безъ удовольствія и аппетита уничтожала все это мѣсиво — вѣроятно за неимѣніемъ другаго, лучшаго и болѣе вкуснаго.
Высокій, здоровый парень съ румянымъ и загорѣлымъ лицомъ и черными, плутовскими глазами достаточно, кажется, уже насладился и насытился невзыскательнымъ кушаньемъ и потому не безъ любопытства посматривалъ
вдаль — на широкое, терявшееся въ горизонтѣ, зеленѣвшее и пестрѣвшее различными цвѣтами поле.
— Ты што-же, щенокъ, не локаешь?!. обратился къ заинтересованному малому коренастый старикъ съ заго
рѣлымъ», морщинистымъ лицомъ; старикъ этотъ по всему вѣроятію почему либо находился въ короткихъ сношеніяхъ съ высокимъ парнемъ и потому позволялъ себѣ такое, болѣе чѣмъ фамнліарное, обращеніе съ нимъ.
— Да я, дяденька, гляжу—што это такое вонъ тамъ по полю, ближе къ откосу, шмонается?!... Надо полагать журавель!... отвѣчалъ парень съ плутовскими глаз
ками, не переставая внимательно посматривать вдаль и вовсе не обращая вииманія но безцеремонное обращеніе старика и на обидный и далеко нелестный эпитетъ « щенка ».
— Какой теперь журавель—журавель теперь весь на горохахъ! авторитетно замѣтилъ въ отвѣтъ старикъ.
— А тутъ нѣшто нѣтъ Гороховъ то?!... и парень кивнулъ по направленію зеленѣющаго поля.
— Хвостъ тебѣ тутъ кошачій есть, а не горохъ!... не унимался старикъ, въ тоже время искусно вылавливая изъ чашки кусочки зеленаго лука.
— Не хвостъ кошачій, дяденька, а горохъ—мышинымъ его зовутъ!... не сдавался парень, все не пере
ставая поглядывать вдаль. -Старикъ на этотъ разъ не нашелся ничего сказать въ отвѣтъ и только съ какимъто остервенѣніемъ принялся уничтожать ложку за ложкой быстро исчезавшее изъ чашки мѣсиво.
Нѣсколько времени продолжалось молчаніе, прерываемое только изрѣдка энергическимъ и дружнымъ смакованіемъ и какимъ-то фырканьемъ паужинавшихъ рабочихъ.
— Нѣтъ, это непремѣнно—журавель али цапля!... объявилъ во всеуслышаніе высокій парень съ плутов
скими глазками и, вѣроятно, въ подтвержденіе словъ своихъ довольно выразительно почесалъ у себя въ мѣстахъ за спиной.
Нѣкоторые изъ рабочихъ лѣниво повернулись и посмотрѣли въ ту сторону, куда глядѣлъ все время вы
сокій парень; нельзя сказать, чтобы рабочихъ очень интересовало рѣшеніе вопроса—журавель шелъ въ полѣ или кто другой? —Нѣтъ, если опи и повернулись и по
смотрѣли въ ту сторону, куда смотрѣлъ и парень, такъ это единственно потому только, что чашка оказалась пустой и въ ней ни кусочковъ зеленаго луку, пи капли подозрительной бурды не оказалось: все это перешло въ различныхъ количествахъ въ ихъ желудки.
іы вотъ пока журавлевъ да мышиные горохи разбиралъ, а мы все хлебово то и съѣли!... справедливо замѣтилъ коренастый старикъ, споласкивая опорожпен