потому, что голенищи у нихъ почему-то были отрѣзаны, а сами они давнымъ давно не пробовали ваксы или дегтю. —Вообще, весь костюмъ высокаго, здоровеннаго муж
чины вовсе не рекомендовалъ его съ хорошей стороны и если бы не здоровенная, суковатая палка въ рукахъ, внушающая какое-то невольное уваженіе къ обладателю ее, особенно если бы пришлось кому нибудь встрѣтиться съ нимъ гдѣ нибудь въ лѣсу, съ глазу на глазъ, то прямо, безъ всякой натяжки можно было бы сказать,
что это—никто иной, какъ лѣсной бродяга или же но меньшей мѣрѣ, жуликъ, съ беззастѣнчивостію и развязностію промышляющій на глухихъ, проѣзжихъ дорогахъ...
Послѣднее мнѣніе относительно высокаго здоровеннаго мужчины и его профессіи кажется раздѣляли также и рабочіе и потому довольно подозрительно посмотрѣли на незнакомца, когда онъ съ развязностію—несомнѣнно показывающею въ немъ человѣка хорошаго тона—опу
стился на траву, невдалекѣ отч> чашки и поужинавшихъ рабочихъ и отбросивши съ какимъ-то остервенѣніемъ палку въ сторону, снялъ съ головы порыжѣвшую по
ярковую шляпу формы усѣченнаго конуса и принялся медленно, но старательно вытирать свой вспотѣвшій лобъ платкомъ, который вполнѣ могъ по части чистоты со
перничать съ той тряпкой, которою коренастый старикъ вытиралъ чашку...
Нѣсколько времени продолжалось молчаніе: рабочіе молчали, искоса поглядывали на незнакомца и въ недоумѣніи посасывали и облизывали ложки, а таинственный незнакомецъ продолжалъ молча обмахиваться и вытираться платкомъ.
— Вотъ такъ журавель!... Съ этимъ журавлемъ гдѣ ночыо встрѣтишься, онъ-те заклюетъ!... невольно подумалъ здоровый парень, искоса посматривая на его суковатую, толстую палку, валявшуюся невдалекѣ.
Наконецъ коренастый старикъ, вѣроятно для того, чтобы вывести всѣхъ изъ неловкаго положенія, принялся накладывать четвертую чашку пшенной каши; при этомъ несомнѣнно интересномъ экспериментѣ всѣ оживились, таинственный незнакомецъ свернулъ даже платокъ и, положивъ его въ свою поярковую, порыжѣвшую шляпу, очень любезно проговорилъ пріятнымъ, густымъ басомъ:
— Хлѣбъ да соль!...
— Спасибо, мильчикъ!... Хлѣба ѣсть съ нами!... отвѣтилъ за другихъ коренастый старикъ и молча передалъ свою ложку незнакомцу; этотъ послѣдній не заставилъ себя болѣе упрашивать и придвинувшись поближе къ чашкѣ, принялся съ такою энергіей и ловкостью уни
чтожать и уписывать кашу, что здоровый парень съ плутовскими глазами счелъ нужнымъ замѣтить по этому поводу старику:
— Дяденька!... Ишшо-бы каши-то подбавить?!.
Старикъ молча принялся накладывать еще каши въ чашку...
Что, обѣдали?!... счелъ нужнымъ освѣдомиться почему-то незнакомецъ, собственно ни къ кому изъ окружающихъ не обращаясь и хищнически посматривая на чашку съ кашей.
Нѣтъ, поужинали по малости!.., пояснилъ опять коренастый старикъ и, надо замѣтить, пояснилъ очень
остроумно, если принять во вниманіе то, что это «по малости» состояло изъ двухъ чашекъ хлёбова и четырехъ чашекъ пшенной каши съ масломъ.
Та-а-акъ!... согласился незнакомецъ и, вынувши обрывокъ газетной бумаги* принялся свертывать гильзу глаголемъ такой ужасающей величины, что право можно было подумать, что онъ или хочетъ накуриться до чертиковъ, что называется, или же посредствомъ дыма ото
гнать всѣхъ рабочихъ отъ чашки съ кашей и остаться такимъ образомъ съ ней въ уютномъ tête-à-tête!...
Когда пятая чашка каши исключительно вся перешла въ желудокъ таинственнаго незнакомца, свертываніе папиросы было окончено и «глаголь» ужасающихъ размѣ
ровъ былъ готовъ, оставалось устранить самое трудное, именно—отсутствіе табаку,—Но незнакомецъ и тутъ съ умѣлъ выйдти изъ затруднительнаго положенія, и по
рывшись немного у себя въ карманахъ, порывшись болѣе такъ сказать для успокоенія своей совѣсти и под
держанія уваженія къ собственной личности—потому что очень хорошо зналъ, что всѣ карманы были худы—очень развязно спросилъ рабочихъ:
— Ну, ребята, у кого-же табакъ-то—у меня гильза готова?!...
Въ средѣ рабочихъ всегда найдется нѣсколько человѣкъ, которые непрочь побаловаться и полакомиться дымными корешками или вонючей махоркой, безъ упо
требленія которыхъ вообще рѣдко обходится нашъ русскій, рабочій людъ; такъ было и теперь--нашлись охотники до курева, нашлась и небольшая доля махорки, изрядное количество корешковъ и внушительная по своимъ размѣрамъ гильза была готова.
А табакъ первый сортъ!... замѣтилъ незнакомецъ послѣ первой затяжки, прокашлявшись, прочихавшись и любезно передавая папиросу одному изъ рабочихъ; нельзя сказать, чтобы табакъ былъ дѣйствительно хо
рошъ, но не похвалить его было нельзя во-первыхъ потому, что онъ былъ даровой, а во вторыхъ и потому, что того требовало чувство деликатности и признательности...
Послѣ такого выраженія чувства благодарности таин
ственный незнакомецъ довольно безцеремонно развалился па травѣ.
чины вовсе не рекомендовалъ его съ хорошей стороны и если бы не здоровенная, суковатая палка въ рукахъ, внушающая какое-то невольное уваженіе къ обладателю ее, особенно если бы пришлось кому нибудь встрѣтиться съ нимъ гдѣ нибудь въ лѣсу, съ глазу на глазъ, то прямо, безъ всякой натяжки можно было бы сказать,
что это—никто иной, какъ лѣсной бродяга или же но меньшей мѣрѣ, жуликъ, съ беззастѣнчивостію и развязностію промышляющій на глухихъ, проѣзжихъ дорогахъ...
Послѣднее мнѣніе относительно высокаго здоровеннаго мужчины и его профессіи кажется раздѣляли также и рабочіе и потому довольно подозрительно посмотрѣли на незнакомца, когда онъ съ развязностію—несомнѣнно показывающею въ немъ человѣка хорошаго тона—опу
стился на траву, невдалекѣ отч> чашки и поужинавшихъ рабочихъ и отбросивши съ какимъ-то остервенѣніемъ палку въ сторону, снялъ съ головы порыжѣвшую по
ярковую шляпу формы усѣченнаго конуса и принялся медленно, но старательно вытирать свой вспотѣвшій лобъ платкомъ, который вполнѣ могъ по части чистоты со
перничать съ той тряпкой, которою коренастый старикъ вытиралъ чашку...
Нѣсколько времени продолжалось молчаніе: рабочіе молчали, искоса поглядывали на незнакомца и въ недоумѣніи посасывали и облизывали ложки, а таинственный незнакомецъ продолжалъ молча обмахиваться и вытираться платкомъ.
— Вотъ такъ журавель!... Съ этимъ журавлемъ гдѣ ночыо встрѣтишься, онъ-те заклюетъ!... невольно подумалъ здоровый парень, искоса посматривая на его суковатую, толстую палку, валявшуюся невдалекѣ.
Наконецъ коренастый старикъ, вѣроятно для того, чтобы вывести всѣхъ изъ неловкаго положенія, принялся накладывать четвертую чашку пшенной каши; при этомъ несомнѣнно интересномъ экспериментѣ всѣ оживились, таинственный незнакомецъ свернулъ даже платокъ и, положивъ его въ свою поярковую, порыжѣвшую шляпу, очень любезно проговорилъ пріятнымъ, густымъ басомъ:
— Хлѣбъ да соль!...
— Спасибо, мильчикъ!... Хлѣба ѣсть съ нами!... отвѣтилъ за другихъ коренастый старикъ и молча передалъ свою ложку незнакомцу; этотъ послѣдній не заставилъ себя болѣе упрашивать и придвинувшись поближе къ чашкѣ, принялся съ такою энергіей и ловкостью уни
чтожать и уписывать кашу, что здоровый парень съ плутовскими глазами счелъ нужнымъ замѣтить по этому поводу старику:
— Дяденька!... Ишшо-бы каши-то подбавить?!.
Старикъ молча принялся накладывать еще каши въ чашку...
Что, обѣдали?!... счелъ нужнымъ освѣдомиться почему-то незнакомецъ, собственно ни къ кому изъ окружающихъ не обращаясь и хищнически посматривая на чашку съ кашей.
Нѣтъ, поужинали по малости!.., пояснилъ опять коренастый старикъ и, надо замѣтить, пояснилъ очень
остроумно, если принять во вниманіе то, что это «по малости» состояло изъ двухъ чашекъ хлёбова и четырехъ чашекъ пшенной каши съ масломъ.
Та-а-акъ!... согласился незнакомецъ и, вынувши обрывокъ газетной бумаги* принялся свертывать гильзу глаголемъ такой ужасающей величины, что право можно было подумать, что онъ или хочетъ накуриться до чертиковъ, что называется, или же посредствомъ дыма ото
гнать всѣхъ рабочихъ отъ чашки съ кашей и остаться такимъ образомъ съ ней въ уютномъ tête-à-tête!...
Когда пятая чашка каши исключительно вся перешла въ желудокъ таинственнаго незнакомца, свертываніе папиросы было окончено и «глаголь» ужасающихъ размѣ
ровъ былъ готовъ, оставалось устранить самое трудное, именно—отсутствіе табаку,—Но незнакомецъ и тутъ съ умѣлъ выйдти изъ затруднительнаго положенія, и по
рывшись немного у себя въ карманахъ, порывшись болѣе такъ сказать для успокоенія своей совѣсти и под
держанія уваженія къ собственной личности—потому что очень хорошо зналъ, что всѣ карманы были худы—очень развязно спросилъ рабочихъ:
— Ну, ребята, у кого-же табакъ-то—у меня гильза готова?!...
Въ средѣ рабочихъ всегда найдется нѣсколько человѣкъ, которые непрочь побаловаться и полакомиться дымными корешками или вонючей махоркой, безъ упо
требленія которыхъ вообще рѣдко обходится нашъ русскій, рабочій людъ; такъ было и теперь--нашлись охотники до курева, нашлась и небольшая доля махорки, изрядное количество корешковъ и внушительная по своимъ размѣрамъ гильза была готова.
А табакъ первый сортъ!... замѣтилъ незнакомецъ послѣ первой затяжки, прокашлявшись, прочихавшись и любезно передавая папиросу одному изъ рабочихъ; нельзя сказать, чтобы табакъ былъ дѣйствительно хо
рошъ, но не похвалить его было нельзя во-первыхъ потому, что онъ былъ даровой, а во вторыхъ и потому, что того требовало чувство деликатности и признательности...
Послѣ такого выраженія чувства благодарности таин
ственный незнакомецъ довольно безцеремонно развалился па травѣ.