нымъ этимъ осмотрамъ, кряхтя и пыхтя залѣзъ вь шалашъ; здѣсь, развалившись на сѣнѣ и ни мало не за
ботясь о томъ, что онъ находится въ чужомъ огородѣ— мирно отошелъ ко сну, предварительно поплевавъ въ потолокъ шалаша.
Если бываютъ иногда дѣйствительности, похожія очень па сопъ, то наоборотъ бываютъ и снятся иногда и сны,
до мельчайшихъ подробностей воспроизводящіе прошлую дѣйствительность; по крайней мѣрѣ нашему незнакомцу приснился такой сопъ...
Снился ему небольшой, грязный городишка па одной изъ нашихъ окраинъ матушки-Руси... Въ городишкѣ этомъ была грязная, квадратная площадь, на которой бродили толстыя, жирныя и грязныя свиньи съ порося
тами и тощіе, но тоже грязные жиды и жидовки съ жиденятами; свиньи съ поросятами хрюкали, жиды и жиденяты галдѣли—что, вмѣстѣ съ громадными, вонючими кучами навоза и грязи поражало слухъ и взоръ случайнаго, посторонняго посѣтителя.
Снилася незнакомцу также и внутренность небольшаго, полуосвѣщеннаго домишка—сыраго, грязнаго и вонючаго,
въ которомъ у печки постоянно возилась чумазая не то дѣвка, не то баба съ необыкновенно корявымъ и во
нючимъ фартукомъ—а за столомъ сидѣлъ пьяный или же полупьяный отецъ съ красной, опухшей рожей, короткими перепутанными и уже начинавшими слегка серебриться волосами, одѣтый въ рваный сюртукъ и худые стоптанные сапоги...
Незнакомецъ рѣдко встрѣчался съ чумазой бабой, возившейся у печки и еще рѣже съ отцомъ, сидѣвшимъ за столомъ: онъ большую часть дня проводилъ въ гу
стыхъ кустахъ лопушника и крапивы, храбро воюя съ тощими жиденятами, развѣ только когда—бывало—жиденята возьмутъ верхъ надъ нимъ, взлупцуютъ его и окровенятъ рожу и прочія части, которыя можно окро
венить—онъ удиралъ въ грязный, сырой домишка, гдѣ подъ защитой чумазой бабы и полупьянаго отца спасался отъ разъярившихся побѣдителей-жиденягь.
— Сенька!... Нобили что ли тебя нехристи то проклятые?—спрашивала обыкновенно чумазая баба, ставя ухватъ или кочергу на мѣсто и приготовляя свой во
нючій, корявый фартукъ для извѣстной облегчающей и до извѣстной степени освѣжающей операціи.
— Поо-о обили!...—слышался отвѣтъ, приправляемый громкими всхлипываніями.
— И у иди, дитятко, я тебя утру!...
Дитятко смиренно подходило, подставляло свой мокрый носъ для облегчающей операціи и получало въ награду за понесенное пораженіе и за пахвалыюе послу
шаніе здобный пирожокъ, начиненный курятиной или вкусный вареникъ, или же подолъ яблокъ...
— Сенька!... Жеребячье отродье!... Иди сюда!...— кричалъ обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ полупьяный отецъ, приправляя свое требованіе внушительномъ ударомъ кулака но столу.
Сенька нерѣшительно и робко подходилъ къ столу. — Это что?!...—спрашивалъ отецъ, вытаскивая изъ кармана своего сюртука засаленную, истрепанную книжицу.
— Азбука!...—шепталъ Сенька.
— А это что?!...—и изъ другаго кармана вытаскивалась плетка-трехвостка—гроза и страшилище всѣхъ вообще жидовъ маленькаго городишка.
— Плетка!...—еще тише шепталъ перепуганный Сенька, проникаясь невольнымъ уваженіемъ къ почтенной трехвосткѣ.
— Отвѣчай урокъ!...—лаконически приказывалъ полупьяный отецъ, развертывая засаленную книжицу.
— Бы-а-ба, вы-а-ва, гы-а-га!... мальчишка остановился и нерѣшительно принимался ковырять своимъ грязнымъ ногтемъ листокъ книжицы. — Ну, дальше!... Молчаніе...
— Дальше, говорятътебѣ,песій сынъ!...—проникался справедливымъ негодованіемъ отецъ, расправляя плетку.
—Вотъ тебѣ отца не слушаться!... Вотъ тебѣ уроковъ не учить. Учи, учи впередъ—отецъ добра тебѣ желаетъ, ие худа!...—поучалъ лѣниваго сына благой родитель.
— Постой!... Пьяный будешь—я те гусара засажу!... Будешь знать, какъ плеткой драться!...—думалъ между
тѣмъ Сенька, выходя послѣ отцовской экзекуціи на дворъ и снова съ большимъ озлобленіемъ принимаясь воевать и драться съ жиденятами.
Здѣсь справедливость заставляетъ сказать, что отецъ Сеньки, или, что тоже, таинственнаго незнакомца, былъ постоянно или пьянъ, выказывалъ необыкновенные педагогическіе таланты и страсти къ укрощенію и нази
данію буйнаго юношества, сочинялъ умилительныя и трогательныя «закопёрестыа» кляузы и прошенія
на жидовъ и прочихъ нехристей, обитателей небольшая городишка—или же былъ вконецъ пьянъ, ва
лялся на лавкѣ въ переднемъ углу и, крича во все гордо: « Forteт fortuna juvat—такъ учила насъ въ семинаріи!... Это—великая міровая аксіома! » изображалъ изъ себя предметъ неусыпныхъ заботъ и ухажи
ваній со стороны чумазой бабы, находившейся съ нимъ
въ интимной и непозволительной связи и замѣнявшей Сенькѣ родную мать.
Однажды—и это очень ясно и съ малѣйшими подробностями приснилось незнакомцу—отецъ былъ пьянъ до безчувствія, чумазой бабы не было дома и, восполь
ботясь о томъ, что онъ находится въ чужомъ огородѣ— мирно отошелъ ко сну, предварительно поплевавъ въ потолокъ шалаша.
Если бываютъ иногда дѣйствительности, похожія очень па сопъ, то наоборотъ бываютъ и снятся иногда и сны,
до мельчайшихъ подробностей воспроизводящіе прошлую дѣйствительность; по крайней мѣрѣ нашему незнакомцу приснился такой сопъ...
Снился ему небольшой, грязный городишка па одной изъ нашихъ окраинъ матушки-Руси... Въ городишкѣ этомъ была грязная, квадратная площадь, на которой бродили толстыя, жирныя и грязныя свиньи съ порося
тами и тощіе, но тоже грязные жиды и жидовки съ жиденятами; свиньи съ поросятами хрюкали, жиды и жиденяты галдѣли—что, вмѣстѣ съ громадными, вонючими кучами навоза и грязи поражало слухъ и взоръ случайнаго, посторонняго посѣтителя.
Снилася незнакомцу также и внутренность небольшаго, полуосвѣщеннаго домишка—сыраго, грязнаго и вонючаго,
въ которомъ у печки постоянно возилась чумазая не то дѣвка, не то баба съ необыкновенно корявымъ и во
нючимъ фартукомъ—а за столомъ сидѣлъ пьяный или же полупьяный отецъ съ красной, опухшей рожей, короткими перепутанными и уже начинавшими слегка серебриться волосами, одѣтый въ рваный сюртукъ и худые стоптанные сапоги...
Незнакомецъ рѣдко встрѣчался съ чумазой бабой, возившейся у печки и еще рѣже съ отцомъ, сидѣвшимъ за столомъ: онъ большую часть дня проводилъ въ гу
стыхъ кустахъ лопушника и крапивы, храбро воюя съ тощими жиденятами, развѣ только когда—бывало—жиденята возьмутъ верхъ надъ нимъ, взлупцуютъ его и окровенятъ рожу и прочія части, которыя можно окро
венить—онъ удиралъ въ грязный, сырой домишка, гдѣ подъ защитой чумазой бабы и полупьянаго отца спасался отъ разъярившихся побѣдителей-жиденягь.
— Сенька!... Нобили что ли тебя нехристи то проклятые?—спрашивала обыкновенно чумазая баба, ставя ухватъ или кочергу на мѣсто и приготовляя свой во
нючій, корявый фартукъ для извѣстной облегчающей и до извѣстной степени освѣжающей операціи.
— Поо-о обили!...—слышался отвѣтъ, приправляемый громкими всхлипываніями.
— И у иди, дитятко, я тебя утру!...
Дитятко смиренно подходило, подставляло свой мокрый носъ для облегчающей операціи и получало въ награду за понесенное пораженіе и за пахвалыюе послу
шаніе здобный пирожокъ, начиненный курятиной или вкусный вареникъ, или же подолъ яблокъ...
— Сенька!... Жеребячье отродье!... Иди сюда!...— кричалъ обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ полупьяный отецъ, приправляя свое требованіе внушительномъ ударомъ кулака но столу.
Сенька нерѣшительно и робко подходилъ къ столу. — Это что?!...—спрашивалъ отецъ, вытаскивая изъ кармана своего сюртука засаленную, истрепанную книжицу.
— Азбука!...—шепталъ Сенька.
— А это что?!...—и изъ другаго кармана вытаскивалась плетка-трехвостка—гроза и страшилище всѣхъ вообще жидовъ маленькаго городишка.
— Плетка!...—еще тише шепталъ перепуганный Сенька, проникаясь невольнымъ уваженіемъ къ почтенной трехвосткѣ.
— Отвѣчай урокъ!...—лаконически приказывалъ полупьяный отецъ, развертывая засаленную книжицу.
— Бы-а-ба, вы-а-ва, гы-а-га!... мальчишка остановился и нерѣшительно принимался ковырять своимъ грязнымъ ногтемъ листокъ книжицы. — Ну, дальше!... Молчаніе...
— Дальше, говорятътебѣ,песій сынъ!...—проникался справедливымъ негодованіемъ отецъ, расправляя плетку.
—Вотъ тебѣ отца не слушаться!... Вотъ тебѣ уроковъ не учить. Учи, учи впередъ—отецъ добра тебѣ желаетъ, ие худа!...—поучалъ лѣниваго сына благой родитель.
— Постой!... Пьяный будешь—я те гусара засажу!... Будешь знать, какъ плеткой драться!...—думалъ между
тѣмъ Сенька, выходя послѣ отцовской экзекуціи на дворъ и снова съ большимъ озлобленіемъ принимаясь воевать и драться съ жиденятами.
Здѣсь справедливость заставляетъ сказать, что отецъ Сеньки, или, что тоже, таинственнаго незнакомца, былъ постоянно или пьянъ, выказывалъ необыкновенные педагогическіе таланты и страсти къ укрощенію и нази
данію буйнаго юношества, сочинялъ умилительныя и трогательныя «закопёрестыа» кляузы и прошенія
на жидовъ и прочихъ нехристей, обитателей небольшая городишка—или же былъ вконецъ пьянъ, ва
лялся на лавкѣ въ переднемъ углу и, крича во все гордо: « Forteт fortuna juvat—такъ учила насъ въ семинаріи!... Это—великая міровая аксіома! » изображалъ изъ себя предметъ неусыпныхъ заботъ и ухажи
ваній со стороны чумазой бабы, находившейся съ нимъ
въ интимной и непозволительной связи и замѣнявшей Сенькѣ родную мать.
Однажды—и это очень ясно и съ малѣйшими подробностями приснилось незнакомцу—отецъ былъ пьянъ до безчувствія, чумазой бабы не было дома и, восполь