зовавшись ея отсутствіемъ, Сенька принялся воевать съ жиденятами.
На этотъ разъ, впрочемъ, война продолжалась недолго: воспользовавшись безчувственнымъ положеніемъ отца,
отсутствіемъ чумазой бабы и оплошностію маленькаго слюнтяваго и косоглазаго Арончика—воинственный и достойный сынъ не менѣе достойнаго отца затащилъ своего безсильнаго противника къ себѣ въ квартиру и, предварительно привязавши его крѣпко па-крѣпко къ тяжелому столу, вооружившись плеткой, принялся уго
щать жидка пшенной кашей, приправлля ее вмѣсто масла полновѣсными ударами плетки.
Беззащитное ли и совершенно безпомощное положеніе, въ которомъ находился жидокъ, или воинственный видъ Сеньки, или же плетка-трехвостка, которой онъ владѣлъ съ изумительною ловкостію, или какое либо дру
гое особо важное обстоятельство—но только косоглазый
Арончикъ принужденъ былъ съѣсть два объемистые горшка каши и, вѣроятио, съѣлъ бы еще и третій, если бы его не выручилъ проснувшійся отецъ.
Хотя отецъ и сильно выпоролъ Сеньку и окровенилъ и расписалъ—выражаясь образно—ту часть, откуда растутъ ноги, но дѣло поправить было невозможно — вышла скверная исторія: не желая болѣе питаться пшен
ной кашей на семъ свѣтѣ, Арончикъ мирно отправился ad patres, а отецъ, вмѣстѣ съ своимъ семействомъ въ лицѣ чумазой бабы и воинственнаго Сеньки—принужденъ былъ оставить грязный городишка.
Съ этого времени для Сепьки, собственно, начались дни еще болѣе невеселые, неприглядные, чѣмъ прежде:
онъ постоянно былъ на глазахъ у отца, большею частію
полупьянаго, такъ какъ напиватьса «вдрызгъ» было уже не на что, —который немилосердно колотилъ его плеткою,
преподавая при этомъ различныя практическія мудрости и житейскіе совѣты... Впрочемъ, всѣ эти мудрости и совѣты у полупьянаго отца сводились къ одиому—безъ сомнѣнія—мудрому изреченію: «Fortem fortuna juvat».
Нечего дѣлать, хотя нехотя приходилось усвоить эту мудрую поговорку, возведенную отцомъ въ премудрое правило, усвоить тѣмъ болѣе, что противостоять ударамъ увѣсистой плетки не было никакой физической возможности, по неволѣ приходилось преклоняться передъ этимъ полновѣснымъ и уважительнымъ аргументомъ... и Сенька преклонялся...
— Fortem fortuna juvat!... думалъ онъ и стаскивалъ у зазѣвавшагося не въ мѣру лавочника пару калачей съ лотка.
— Fortem fortuna juvat!... утѣшалъ онъ себя, снимая съ ногъ захмѣлѣвшаго хохла тяжелые, грязные сапоги или новую суконную свитку.
Отецъ совершенно спился, что называется, съ кругу, чумазая баба спуталась съ какимъ то хохломъ-пьяницей, а самъ Сенька втерся служащимъ въ какое-то «правленіе»... До времени все пошло хорошо: Сенька слу
жилъ исправно, —воровалъ бумагу, перья, свѣчи, бралъ взятки, низкопоклонничалъ.
Но вотъ разъ какъ то передъ праздпикомъ Рождества Христова Сеньку обошли наградой; не долго думая, онъ припомнилъ мудрое изреченіе и въ припадкѣ справедли
ваго негодованія стянулъ енотовую шубу столоначальника, замѣнивъ ею праздничную награду...
Дѣло скоро разъяснилось и Сеньку выгнали; съ этого времени начался для него бродяжническій періодъ жизни.
Заручившись отъ отца всѣмъ необходимымъ для долговременнаго путешествія по вѣсамъ и доламъ нашей матушки Руси, онъ принялся переходить безъ всякой
опредѣленной цѣли изъ города въ городъ, изъ села въ село—вездѣ, гдѣ только представлялся удобный случай,
на практикѣ примѣняя мудрую пословицу—« Fortem fortuna juvat»...
По прошествіи нѣкотораго времени эта бродяжническая, цыганская жизнь однако же надоѣла Сенькѣ и опъ началъ присматриваться—нѣтъ ли какого либо выхода изъ нея?...
Выхода долго не представлялось и только разъ въ дружеской попойкѣ въ одномъ изъ грязныхъ шинковъ— одинъ изъ друзей бродягъ далъ добрый совѣтъ Сенькѣ.
— Ты бы,—предложилъ онъ ему,—па желѣзную дорогу махнулъ: тамъ всякую сволочь принимаютъ и хо
рошія мѣста даютъ, лишь бы протекція была!... У тебя есть протекція?!... спросилъ благопріятель Сеньки.
— То-то и дѣло, что нѣтъ!... — пояснилъ этотъ по слѣдній.
— Ну, жалко!... Впрочемъ, и такъ попробуй счастія—у тебя голова и руки золотыя, выйдешь въ люди!...
Я теперь бы вотъ давнымъ давно начальникомъ какой бы нибудь службы былъ: у мепя дядя контролеръ, да только вотъ...— и при этомъ неудавшійвя начальникъ какой нибудь службы довольно краснорѣчиво прищелк
нулъ по тому мѣсту, гдѣ у обыкновенныхъ смертныхъ бываетъ галстухъ.
За предложеніе бродяги-товарища Сенька схватился какъ утопающій за соломинку и принялся испытывать судьбу и счастіе, стараясь попасть на службу па же
лѣзную дорогу, гдѣ—по мудрому изреченію того же бродяги-товарища—«принимаютъ всякую сволочь по протекціи и даютъ хорошія мѣста-»...
Первыя попытки были неудачны; въ одномъ мѣстѣ
до отвалу кормили «завтраками», въ другомъ просто
На этотъ разъ, впрочемъ, война продолжалась недолго: воспользовавшись безчувственнымъ положеніемъ отца,
отсутствіемъ чумазой бабы и оплошностію маленькаго слюнтяваго и косоглазаго Арончика—воинственный и достойный сынъ не менѣе достойнаго отца затащилъ своего безсильнаго противника къ себѣ въ квартиру и, предварительно привязавши его крѣпко па-крѣпко къ тяжелому столу, вооружившись плеткой, принялся уго
щать жидка пшенной кашей, приправлля ее вмѣсто масла полновѣсными ударами плетки.
Беззащитное ли и совершенно безпомощное положеніе, въ которомъ находился жидокъ, или воинственный видъ Сеньки, или же плетка-трехвостка, которой онъ владѣлъ съ изумительною ловкостію, или какое либо дру
гое особо важное обстоятельство—но только косоглазый
Арончикъ принужденъ былъ съѣсть два объемистые горшка каши и, вѣроятио, съѣлъ бы еще и третій, если бы его не выручилъ проснувшійся отецъ.
Хотя отецъ и сильно выпоролъ Сеньку и окровенилъ и расписалъ—выражаясь образно—ту часть, откуда растутъ ноги, но дѣло поправить было невозможно — вышла скверная исторія: не желая болѣе питаться пшен
ной кашей на семъ свѣтѣ, Арончикъ мирно отправился ad patres, а отецъ, вмѣстѣ съ своимъ семействомъ въ лицѣ чумазой бабы и воинственнаго Сеньки—принужденъ былъ оставить грязный городишка.
Съ этого времени для Сепьки, собственно, начались дни еще болѣе невеселые, неприглядные, чѣмъ прежде:
онъ постоянно былъ на глазахъ у отца, большею частію
полупьянаго, такъ какъ напиватьса «вдрызгъ» было уже не на что, —который немилосердно колотилъ его плеткою,
преподавая при этомъ различныя практическія мудрости и житейскіе совѣты... Впрочемъ, всѣ эти мудрости и совѣты у полупьянаго отца сводились къ одиому—безъ сомнѣнія—мудрому изреченію: «Fortem fortuna juvat».
Нечего дѣлать, хотя нехотя приходилось усвоить эту мудрую поговорку, возведенную отцомъ въ премудрое правило, усвоить тѣмъ болѣе, что противостоять ударамъ увѣсистой плетки не было никакой физической возможности, по неволѣ приходилось преклоняться передъ этимъ полновѣснымъ и уважительнымъ аргументомъ... и Сенька преклонялся...
— Fortem fortuna juvat!... думалъ онъ и стаскивалъ у зазѣвавшагося не въ мѣру лавочника пару калачей съ лотка.
— Fortem fortuna juvat!... утѣшалъ онъ себя, снимая съ ногъ захмѣлѣвшаго хохла тяжелые, грязные сапоги или новую суконную свитку.
Отецъ совершенно спился, что называется, съ кругу, чумазая баба спуталась съ какимъ то хохломъ-пьяницей, а самъ Сенька втерся служащимъ въ какое-то «правленіе»... До времени все пошло хорошо: Сенька слу
жилъ исправно, —воровалъ бумагу, перья, свѣчи, бралъ взятки, низкопоклонничалъ.
Но вотъ разъ какъ то передъ праздпикомъ Рождества Христова Сеньку обошли наградой; не долго думая, онъ припомнилъ мудрое изреченіе и въ припадкѣ справедли
ваго негодованія стянулъ енотовую шубу столоначальника, замѣнивъ ею праздничную награду...
Дѣло скоро разъяснилось и Сеньку выгнали; съ этого времени начался для него бродяжническій періодъ жизни.
Заручившись отъ отца всѣмъ необходимымъ для долговременнаго путешествія по вѣсамъ и доламъ нашей матушки Руси, онъ принялся переходить безъ всякой
опредѣленной цѣли изъ города въ городъ, изъ села въ село—вездѣ, гдѣ только представлялся удобный случай,
на практикѣ примѣняя мудрую пословицу—« Fortem fortuna juvat»...
По прошествіи нѣкотораго времени эта бродяжническая, цыганская жизнь однако же надоѣла Сенькѣ и опъ началъ присматриваться—нѣтъ ли какого либо выхода изъ нея?...
Выхода долго не представлялось и только разъ въ дружеской попойкѣ въ одномъ изъ грязныхъ шинковъ— одинъ изъ друзей бродягъ далъ добрый совѣтъ Сенькѣ.
— Ты бы,—предложилъ онъ ему,—па желѣзную дорогу махнулъ: тамъ всякую сволочь принимаютъ и хо
рошія мѣста даютъ, лишь бы протекція была!... У тебя есть протекція?!... спросилъ благопріятель Сеньки.
— То-то и дѣло, что нѣтъ!... — пояснилъ этотъ по слѣдній.
— Ну, жалко!... Впрочемъ, и такъ попробуй счастія—у тебя голова и руки золотыя, выйдешь въ люди!...
Я теперь бы вотъ давнымъ давно начальникомъ какой бы нибудь службы былъ: у мепя дядя контролеръ, да только вотъ...— и при этомъ неудавшійвя начальникъ какой нибудь службы довольно краснорѣчиво прищелк
нулъ по тому мѣсту, гдѣ у обыкновенныхъ смертныхъ бываетъ галстухъ.
За предложеніе бродяги-товарища Сенька схватился какъ утопающій за соломинку и принялся испытывать судьбу и счастіе, стараясь попасть на службу па же
лѣзную дорогу, гдѣ—по мудрому изреченію того же бродяги-товарища—«принимаютъ всякую сволочь по протекціи и даютъ хорошія мѣста-»...
Первыя попытки были неудачны; въ одномъ мѣстѣ
до отвалу кормили «завтраками», въ другомъ просто