Въ тотъ день или, вѣрнѣе, вечеръ—когда незнакомецъ такъ неожиданно для него очутился въ курятникѣ подъ арестомъ—Прохоръ Семеновичъ пробиралъ и читалъ нотацію своей дочери по поводу ея долговременной от
лучки изъ дому; дорожный мастеръ находился въ веселомъ расположеніи духа: онъ ходилъ въ контору ди
станціи и узналъ тамъ, что на представленную имъ смѣту ремонтировки пути и зданій его участка послѣдовало милостивое разрѣшеніе и въ виду столь важнаго и уже во всякомъ случаѣ выгоднаго обстоятельства—болѣе чѣмъ когда либо считалъ нужнымъ побрюзжать и почитать кому либо йотаціи.
— Это цѣлый часъ шататься Богъ знаетъ гдѣ и шутъ знаетъ зачѣмъ!... И не стыдно это дѣвушкѣ, а?!.,
причиталъ дорожный мастеръ, немного находясь уже подъ вліяніемъ винныхъ паровъ и потому не особо твердо накладывая большую, увѣсистую линейку на толстую книгу, въ которой понадобилось сдѣлать необходимыя графы.
— Не Богъ знаетъ гдѣ, а въ огородѣ странника разыскивала!... Сами-же велѣли!... хладнокровію отвѣчала дочь, мало обращавшая вниманія на нотаціи отца и потому спокойно сидѣвшая за работой у окна, вы
ходившаго на дворъ: по временамъ она выглядывала въ это окно и чему-то улыбалась: очевидно ей приходилъ ца память курятникъ и незнакомецъ, такъ неожиданно попавшій въ импровизированную тюрьму.
— А ты ужь хоть ие ври... не ври, дѣвушка!... продолжалъ Прохоръ Семеновичъ, старательно проводя графу въ книгѣ.
— Часъ цѣлый въ саду нечего дѣлать: не съ версту оиъ у меня!... Шаталась еще гдѣ нибудь помимо сада,
вотъ что!... А то—въ огородѣ, говоритъ, странника отыскивала!... Бретъ какъ рѣдьку садитъ!...
— Вы ужь ие врете, чай?!... огрызнулась дочь.
— Кто ие вретъ—только вранье вранью рознь!... И всякій пляшетъ, да не какъ скоморохъ!... А я при
знаюсь—много больше тебя на свѣтѣ прожилъ, атакой врунихи еще не иаходилъ!...
— Какъ-же!... Про себя,— небось, — и забыли: я хоть вру, какъ рѣдьку сажу, а вы врете, словно рѣпу сѣете— особеипо какъ начальникъ дистанціи нрійдетъ да отчета потребуетъ или о дѣлахъ справится!...
— А ты помолчи, помолчи дѣвушка—пока я тебя за косы не оттаскалъ!... Больно умна ужь некстати стала!... замѣтилъ отецъ, которому—очевидно—не понравился отвѣтъ дочери.
— Л давно знаю, что вамъ правда не но нутру!... — Помолчи, говорю, тебѣі...
— Смолчи хоть разокъ, потѣшь отца-то!... вступи
лась и мать, до того времени спокойно сидѣвшая у другаго
окна и старательно накладывавшая огромнѣйшія заплаты на «невыразимыя* своего благовѣрнаго, требовавшія капитальнаго ремонта.
— Что ужь, мамашенька, все и молчать: чай не рыба?!., обидѣлась дочь.
— Ну, какъ хочешь, какъ хочешь —я тебѣ не говорила, а ты не слыхала!... поправилась мать, ниже наклоняясь надъ работой и старательнѣе принимаясь накладывать заплаты на «невыразимые».
Мать вообще баловала свою единственную дочь и потому боялась обидѣть и разогорчить ее какимъ либо за - мѣчаніемъ или выговоромъ.
— А ты, дѣвушка, чѣмъ бы бѣгать да шаламберничать по пусту—грамотѣ училась бы!... А то, слава Тебѣ Господи—дѣвкѣ 18-ый годъ, а она ни аза въ глаза не знаетъ, азбуки не понимаетъ!... Скажутъ— отецъ, дуракъ, не училъ!... А какъ такое нещечко-то учить: купили азбуку и ту куда-то забросила!... брюзжалъ расходившійся отецъ.
— Что мнѣ въ вашей-то азбукѣ!?!...
— Дурища ты—больше ничего!... Ей-же добра желаютъ, а она вонъ—« Что мнѣ въ вашей-то азбукѣ » ? !... Рыло тоже на сторону воротитъ!...
— Конечно!... Нечего передразнивать—опять скажу: больно мнѣ наплевать на вашу азбуку—интереснаго оченно въ ней мало!...
— Тебѣ бы все интересное, да интересное—куклы бы, да тряпки цвѣтныя разныя, а о пользѣ не позаботишься—лучше вѣкъ дурой набитой ходить!...
— Полезнаго-то тоже мало оченно вижу, да и вы што-то объ этомъ не говорили прежде, а только теперь!....
— Что мнѣ тебѣ говорить—если должно знать и понимать; всѣ теперь въ ученость бросились, значитъ хорошо!...
— И табакъ, почитай, всѣ курятъ—тоже, видио, хорошо?!... Но вашему выходитъ и миѣ слѣдуетъ курить!... ие уступала дочь.
— Ну-у, табакъ это—совсѣмъ другое дѣло: то зелье, а это наука!... пояснилъ Прохоръ Семеновичъ и запнулся,
не зная, чѣмъ болѣе убѣждать упрямую дочь въ пользѣ науки вообще и въ пользѣ изученія азбуки въ особен
ности; пролиневавъ нѣсколько линеекъ въ толстой книгѣ,
онъ—впрочемъ—снова заговорилъ, распространяясь на ту-же тему...
— Дурка!... Ежели бы теперь не полезна была самая эта азбука—дочери начальника дистанціи не стали бы учиться да корпѣть иадъ грамотой-то, а то поди вонъ —
лучки изъ дому; дорожный мастеръ находился въ веселомъ расположеніи духа: онъ ходилъ въ контору ди
станціи и узналъ тамъ, что на представленную имъ смѣту ремонтировки пути и зданій его участка послѣдовало милостивое разрѣшеніе и въ виду столь важнаго и уже во всякомъ случаѣ выгоднаго обстоятельства—болѣе чѣмъ когда либо считалъ нужнымъ побрюзжать и почитать кому либо йотаціи.
— Это цѣлый часъ шататься Богъ знаетъ гдѣ и шутъ знаетъ зачѣмъ!... И не стыдно это дѣвушкѣ, а?!.,
причиталъ дорожный мастеръ, немного находясь уже подъ вліяніемъ винныхъ паровъ и потому не особо твердо накладывая большую, увѣсистую линейку на толстую книгу, въ которой понадобилось сдѣлать необходимыя графы.
— Не Богъ знаетъ гдѣ, а въ огородѣ странника разыскивала!... Сами-же велѣли!... хладнокровію отвѣчала дочь, мало обращавшая вниманія на нотаціи отца и потому спокойно сидѣвшая за работой у окна, вы
ходившаго на дворъ: по временамъ она выглядывала въ это окно и чему-то улыбалась: очевидно ей приходилъ ца память курятникъ и незнакомецъ, такъ неожиданно попавшій въ импровизированную тюрьму.
— А ты ужь хоть ие ври... не ври, дѣвушка!... продолжалъ Прохоръ Семеновичъ, старательно проводя графу въ книгѣ.
— Часъ цѣлый въ саду нечего дѣлать: не съ версту оиъ у меня!... Шаталась еще гдѣ нибудь помимо сада,
вотъ что!... А то—въ огородѣ, говоритъ, странника отыскивала!... Бретъ какъ рѣдьку садитъ!...
— Вы ужь ие врете, чай?!... огрызнулась дочь.
— Кто ие вретъ—только вранье вранью рознь!... И всякій пляшетъ, да не какъ скоморохъ!... А я при
знаюсь—много больше тебя на свѣтѣ прожилъ, атакой врунихи еще не иаходилъ!...
— Какъ-же!... Про себя,— небось, — и забыли: я хоть вру, какъ рѣдьку сажу, а вы врете, словно рѣпу сѣете— особеипо какъ начальникъ дистанціи нрійдетъ да отчета потребуетъ или о дѣлахъ справится!...
— А ты помолчи, помолчи дѣвушка—пока я тебя за косы не оттаскалъ!... Больно умна ужь некстати стала!... замѣтилъ отецъ, которому—очевидно—не понравился отвѣтъ дочери.
— Л давно знаю, что вамъ правда не но нутру!... — Помолчи, говорю, тебѣі...
— Смолчи хоть разокъ, потѣшь отца-то!... вступи
лась и мать, до того времени спокойно сидѣвшая у другаго
окна и старательно накладывавшая огромнѣйшія заплаты на «невыразимыя* своего благовѣрнаго, требовавшія капитальнаго ремонта.
— Что ужь, мамашенька, все и молчать: чай не рыба?!., обидѣлась дочь.
— Ну, какъ хочешь, какъ хочешь —я тебѣ не говорила, а ты не слыхала!... поправилась мать, ниже наклоняясь надъ работой и старательнѣе принимаясь накладывать заплаты на «невыразимые».
Мать вообще баловала свою единственную дочь и потому боялась обидѣть и разогорчить ее какимъ либо за - мѣчаніемъ или выговоромъ.
— А ты, дѣвушка, чѣмъ бы бѣгать да шаламберничать по пусту—грамотѣ училась бы!... А то, слава Тебѣ Господи—дѣвкѣ 18-ый годъ, а она ни аза въ глаза не знаетъ, азбуки не понимаетъ!... Скажутъ— отецъ, дуракъ, не училъ!... А какъ такое нещечко-то учить: купили азбуку и ту куда-то забросила!... брюзжалъ расходившійся отецъ.
— Что мнѣ въ вашей-то азбукѣ!?!...
— Дурища ты—больше ничего!... Ей-же добра желаютъ, а она вонъ—« Что мнѣ въ вашей-то азбукѣ » ? !... Рыло тоже на сторону воротитъ!...
— Конечно!... Нечего передразнивать—опять скажу: больно мнѣ наплевать на вашу азбуку—интереснаго оченно въ ней мало!...
— Тебѣ бы все интересное, да интересное—куклы бы, да тряпки цвѣтныя разныя, а о пользѣ не позаботишься—лучше вѣкъ дурой набитой ходить!...
— Полезнаго-то тоже мало оченно вижу, да и вы што-то объ этомъ не говорили прежде, а только теперь!....
— Что мнѣ тебѣ говорить—если должно знать и понимать; всѣ теперь въ ученость бросились, значитъ хорошо!...
— И табакъ, почитай, всѣ курятъ—тоже, видио, хорошо?!... Но вашему выходитъ и миѣ слѣдуетъ курить!... ие уступала дочь.
— Ну-у, табакъ это—совсѣмъ другое дѣло: то зелье, а это наука!... пояснилъ Прохоръ Семеновичъ и запнулся,
не зная, чѣмъ болѣе убѣждать упрямую дочь въ пользѣ науки вообще и въ пользѣ изученія азбуки въ особен
ности; пролиневавъ нѣсколько линеекъ въ толстой книгѣ,
онъ—впрочемъ—снова заговорилъ, распространяясь на ту-же тему...
— Дурка!... Ежели бы теперь не полезна была самая эта азбука—дочери начальника дистанціи не стали бы учиться да корпѣть иадъ грамотой-то, а то поди вонъ —