— Доктора-съ?
— На кой его! Нѣтъ, нужно, братецъ, въ Москву мнѣ ѣхать, только какъ же я съ такимъ примѣрно ры
ломъ въ люди покажусь? Надоть замазать это какъ ни какъ, а тамъ я съ ночнымъ поѣздомъ и поѣду, отдѣ
леніе одинъ займу, а въ Москву депешу дадимъ, штобы лошадь выслали.
— Да какъ же это замазать то-съ?
— А вишь што я думаю, сходи-ко ты въ театръ. — Оченно хорошо-съ, зачѣмъ же-съ?
— Найди ты тамъ того лѣшаго, што актерамъ морды-то разрисовываетъ, вѣдь ино-мѣсть такую харю на сцену выворотятъ, што просто молоко скиснется, такъ онъ, я думаю, сможетъ это, а?
— Сейчасъ схожу-съ.
— Да, сходи да позови, а ко мнѣ никого не пущай, изъ парней штобъ никто не смѣлъ входить, а ежели кто спрашивать меня будетъ, всѣмъ одинъ отвѣтъ—въ Москву молъ уѣхали. Слышь?
— Слушаю-съ.
— Посто-ка, принеси-ко ты мнѣ сюда икры, балыка, бѣлуги съ хрѣномъ и съ огурцами, водки, да бутылки двѣ квасу.
— Сейчасъ съ.
Объяснившись съ прикащикомъ, Макаръ Карповичъ вздохнулъ свободнѣе и когда поданы были квасъ и водка съ закусками, онъ, выпивъ бутылку квасу, нрииялся * поправляться ».
Ирикащикъ скоро вернулся.
— Ну што? спросилъ Оттопыришь.
— Бъ театрѣ никого не нашелъ-съ, Макаръ Карнычъ, тамъ сказали, что хорошіе актеры сами себѣ лица ра
списываютъ, а плохимъ разрисовываетъ паликмахеръ, такъ его теперь въ театрѣ нѣту-съ.
— Такъ ежели, говоришь, паликмахтеръ, ты бы зашелъ въ цирюльню, чай все одно.
— Ни заходилъ, нривелъ-съ, онъ внизу дожидается. — Ты ему объяснялъ? Можетъ ошь?
— Говоритъ, можетъ, онъ все что нужно-съ съ собою принесъ.
— Ну, такъ давай его сюда.
Цирюльникъ былъ введешь. Сурово взглянулъ на него Оттопыришь, тотъ нѣсколько поежился.
— Можетъ ты? прямо спросилъ Макаръ Карповичъ. — Могу-съ, позвольте посмотрѣть. — Гляди.
— Поврежденія значительныя, съ видомъ знатока замѣтилъ цирюльникъ,—одначе все это можно будетъ загладить.
— А што это будетъ стоить? — Пять рублей.
— Эка ты вывезъ, пять рублей! Да за пять рублей тебя всего можно раскрасить, а не токма-што..,
— Можетъ быть-съ, а только хлопотъ здѣсь много, меньше взять никакъ невозможно-съ, опять же косметики и все такое...
— Ну ладно—вали.
Началась гриммировка, косметики сдѣлали свое дѣло, разодранный носъ былъ залѣпленъ розовымъ пластыремъ и пластырь слегка подрумяненъ, разбитая губа затерта губной помадой, а покрытый бѣлилами и румянами сизоалый фонарь казался простою опухолью—отъ флюса.
— Ахъ, жидъ те дери, какъ важно! весело воскликнулъ Макаръ Карповичъ, смотрясь въ зеркало, — гдѣ ты это научился?
— Какъ же-съ, тоже по армянкамъ ѣздимъ, нельзя-съ, для купечества это завсегда требуется.
— Важно, братъ, важно, ей-ей важно.
Расплатившись съ цирюльникомъ и отпустивъ его, Оттопыришь вновь подошелъ къ зеркалу.
— Важно, право слово важно, говорилъ онъ,—вотъ оно дѣло то—вечеромъ то поѣду, никому не въ доменъ будетъ.
Къ вечернему поѣзду Оттопыришь уѣхалъ на станцію. Проводивъ хозяина, нрикащики поужинали а легли спать, вдругъ среди ночи въ двери лавки послышался страшный стукъ. Хай Булла, знавшій, что хозяина въ ярмаркѣ нѣтъ, съ бранью отперъ дверь.
— Какой шайташь стучать пришла? крикнулъ ошь,— ступай, а то сичасъ казака ташшимъ.
— Ну, ты! промычалъ пришедшій и кулакъ невѣдомаго посѣтителя сбилъ тюбитейку съ бритой головы татарина.
— Ахъ ты шайташь, шалтай-болтай! крикнулъ Хай- Булла и здоровеннѣйшимъ кулачищемъ угодилъ прямо
въ физію незнакомца. Тотъ застоналъ и рухнулъ на каменный полъ галлереи. На зовъ Хай-Буллы пришелъ сторожъ, явился казакъ, выбѣжали изъ лавки ирикащики. Къ общему удивленію таинственнымъ незнакомцемъ оказался самъ Макаръ Карповичъ.
Встрѣтившись по дорогѣ на вокзалъ съ пріятелями, Макаръ Карповичъ рѣшилъ часъ, остававшійся до отхода поѣзда, провести съ ними, выпивка «на старыя дрожжиподѣйствовала сильиѣе и Оттоныринъ закутилъ. Среди
ночи черезъ чуръ охмѣлѣвшаго товарища пріятели отвезли къ его лавкѣ, гдѣ въ потьмахъ вѣрный Хай-Булла пре
поднесъ ему репримандъ неожиданный. На утро вмѣсто одного у Макара Карповича оказалось два фонаря и вообще вся «физаномія» носила отпечатокъ крайняго разрушенія.
— Ну вотъ те разукрасился, ворчалъ Оттопыришь, вновь посылая Зиновея за цирюльникомъ.
Шапка Невидимка.
— На кой его! Нѣтъ, нужно, братецъ, въ Москву мнѣ ѣхать, только какъ же я съ такимъ примѣрно ры
ломъ въ люди покажусь? Надоть замазать это какъ ни какъ, а тамъ я съ ночнымъ поѣздомъ и поѣду, отдѣ
леніе одинъ займу, а въ Москву депешу дадимъ, штобы лошадь выслали.
— Да какъ же это замазать то-съ?
— А вишь што я думаю, сходи-ко ты въ театръ. — Оченно хорошо-съ, зачѣмъ же-съ?
— Найди ты тамъ того лѣшаго, што актерамъ морды-то разрисовываетъ, вѣдь ино-мѣсть такую харю на сцену выворотятъ, што просто молоко скиснется, такъ онъ, я думаю, сможетъ это, а?
— Сейчасъ схожу-съ.
— Да, сходи да позови, а ко мнѣ никого не пущай, изъ парней штобъ никто не смѣлъ входить, а ежели кто спрашивать меня будетъ, всѣмъ одинъ отвѣтъ—въ Москву молъ уѣхали. Слышь?
— Слушаю-съ.
— Посто-ка, принеси-ко ты мнѣ сюда икры, балыка, бѣлуги съ хрѣномъ и съ огурцами, водки, да бутылки двѣ квасу.
— Сейчасъ съ.
Объяснившись съ прикащикомъ, Макаръ Карповичъ вздохнулъ свободнѣе и когда поданы были квасъ и водка съ закусками, онъ, выпивъ бутылку квасу, нрииялся * поправляться ».
Ирикащикъ скоро вернулся.
— Ну што? спросилъ Оттопыришь.
— Бъ театрѣ никого не нашелъ-съ, Макаръ Карнычъ, тамъ сказали, что хорошіе актеры сами себѣ лица ра
списываютъ, а плохимъ разрисовываетъ паликмахеръ, такъ его теперь въ театрѣ нѣту-съ.
— Такъ ежели, говоришь, паликмахтеръ, ты бы зашелъ въ цирюльню, чай все одно.
— Ни заходилъ, нривелъ-съ, онъ внизу дожидается. — Ты ему объяснялъ? Можетъ ошь?
— Говоритъ, можетъ, онъ все что нужно-съ съ собою принесъ.
— Ну, такъ давай его сюда.
Цирюльникъ былъ введешь. Сурово взглянулъ на него Оттопыришь, тотъ нѣсколько поежился.
— Можетъ ты? прямо спросилъ Макаръ Карповичъ. — Могу-съ, позвольте посмотрѣть. — Гляди.
— Поврежденія значительныя, съ видомъ знатока замѣтилъ цирюльникъ,—одначе все это можно будетъ загладить.
— А што это будетъ стоить? — Пять рублей.
— Эка ты вывезъ, пять рублей! Да за пять рублей тебя всего можно раскрасить, а не токма-што..,
— Можетъ быть-съ, а только хлопотъ здѣсь много, меньше взять никакъ невозможно-съ, опять же косметики и все такое...
— Ну ладно—вали.
Началась гриммировка, косметики сдѣлали свое дѣло, разодранный носъ былъ залѣпленъ розовымъ пластыремъ и пластырь слегка подрумяненъ, разбитая губа затерта губной помадой, а покрытый бѣлилами и румянами сизоалый фонарь казался простою опухолью—отъ флюса.
— Ахъ, жидъ те дери, какъ важно! весело воскликнулъ Макаръ Карповичъ, смотрясь въ зеркало, — гдѣ ты это научился?
— Какъ же-съ, тоже по армянкамъ ѣздимъ, нельзя-съ, для купечества это завсегда требуется.
— Важно, братъ, важно, ей-ей важно.
Расплатившись съ цирюльникомъ и отпустивъ его, Оттопыришь вновь подошелъ къ зеркалу.
— Важно, право слово важно, говорилъ онъ,—вотъ оно дѣло то—вечеромъ то поѣду, никому не въ доменъ будетъ.
Къ вечернему поѣзду Оттопыришь уѣхалъ на станцію. Проводивъ хозяина, нрикащики поужинали а легли спать, вдругъ среди ночи въ двери лавки послышался страшный стукъ. Хай Булла, знавшій, что хозяина въ ярмаркѣ нѣтъ, съ бранью отперъ дверь.
— Какой шайташь стучать пришла? крикнулъ ошь,— ступай, а то сичасъ казака ташшимъ.
— Ну, ты! промычалъ пришедшій и кулакъ невѣдомаго посѣтителя сбилъ тюбитейку съ бритой головы татарина.
— Ахъ ты шайташь, шалтай-болтай! крикнулъ Хай- Булла и здоровеннѣйшимъ кулачищемъ угодилъ прямо
въ физію незнакомца. Тотъ застоналъ и рухнулъ на каменный полъ галлереи. На зовъ Хай-Буллы пришелъ сторожъ, явился казакъ, выбѣжали изъ лавки ирикащики. Къ общему удивленію таинственнымъ незнакомцемъ оказался самъ Макаръ Карповичъ.
Встрѣтившись по дорогѣ на вокзалъ съ пріятелями, Макаръ Карповичъ рѣшилъ часъ, остававшійся до отхода поѣзда, провести съ ними, выпивка «на старыя дрожжиподѣйствовала сильиѣе и Оттоныринъ закутилъ. Среди
ночи черезъ чуръ охмѣлѣвшаго товарища пріятели отвезли къ его лавкѣ, гдѣ въ потьмахъ вѣрный Хай-Булла пре
поднесъ ему репримандъ неожиданный. На утро вмѣсто одного у Макара Карповича оказалось два фонаря и вообще вся «физаномія» носила отпечатокъ крайняго разрушенія.
— Ну вотъ те разукрасился, ворчалъ Оттопыришь, вновь посылая Зиновея за цирюльникомъ.
Шапка Невидимка.