— А вамъ, должно-быть, холодно въ этомъ костюмѣ, Анна Ивановна?
— Да, но зато я нагрѣла имъ мужа на четыреста рублей!..

Трактирная музыка.

(Картинка).
Трактиръ средней руки; первый часъ ночи.
На эстрадѣ, отдѣланной такъ-называемыми „тропическими растеніями“, никогда не знавшими тропиковъ и въ са
мыхъ отдаленныхъ предкахъ своихъ, сидятъ музыканты
румынскаго оркестра“, тоже никогда въ Румыніи не бывавшіе, но имѣющіе право жительства въ Москвѣ, и играютъ что-то невообразимо унылое и нескладное.
Музыканты устали, имъ хочется спать; руки утомились отъ смычковъ, губы и легкія—отъ всякихъ духовыхъ ин
струментовъ, спины —отъ сидѣнья съ шести часовъ, а глаза у музыкантовъ выѣлъ до слезъ табачный дымъ и кухон
ный запахъ, гдѣ проворные „кавказцы“, — тоже никогда не видавшіе Кавказа,—жарятъ шашлыки изъ такихъ-же „кавказскихъ“ барашковъ.
Публики много.
Большинство пьетъ водку и пиво, закусывая шашлыками съ лукомъ, и залахъ лука „отшибаетъ“ не только аро
матъ цвѣтовъ, которыми снабжаетъ ресторанъ всѣхъ „дамъ“, платя дань модѣ, но заглушаетъ даже и всѣ остальные за
пахи, и только сигара какого-то рижскаго нѣмца порею борется съ лукомъ и иногда побѣждаетъ его.
Нѣкоторые „аристократы“ пьютъ портвейнъ, закусывая его яблоками и мятными пряниками, и презрительно посматриваютъ на „плебеевъ“, пьющихъ водку.
Гамъ и шумъ, съ трудомъ покрываемые визгомъ непослушной скрипки и яростными ударами въ турецкій бара
банъ, которыми музыкантъ мститъ человѣчеству за свою усталость, за безсонную ночь, за больную жену, которая ждетъ его дома съ заработаннымъ рублемъ...
— Эй, хозяинъ!—кричитъ одинъ изъ гостей, когда оркестръ кончаетъ „номеръ“ и умолкаетъ.—Хозяинъ!.. Человѣкъ, позови хозяина или метръ-д-отеля!..
— Матушка, скажи дѣтямъ, чтобы не шумѣли: я изобрѣтаю новой конструкціи аэропланъ, который дастъ намъ милліонъ рублей и прославитъ меня на цѣлый міръ!..
— Дуракъ ты, дуракъ! Одно я знаю: это то, что мы пойдемъ изъ-за твоихъ изобрѣтеній по міру.
Подходитъ распорядитель въ смокиніѣ, со слѣдами жирнаго шашлыка на рукавахъ и нраснаго кахетинскаго вина на открытой груди сорочки, съ лицомъ заспаннымъ, но не потерявшимъ административнаго выраженія.
— Что это ваши румыны ерусалимскіе какую канитель тянутъ?—спрашиваетъ гость.—Можетъ, у нихъ поминки сегодня по какомъ нибудь румынѣ, такъ они воютъ?.. Намъ, братъ, поминокъ ихнихъ не надо, намъ повеселѣй что-нибудь...
— Попурри изъ популярныхъ оперъ они играли,—объясняетъ распорядитель.—Вещь, многими обожаемая...
— Кѣмъ обожаемая-то?.. Самоубивецъ, можетъ, какойнибудь обожаетъ, утопленникъ или удавленникъ...
— Помилуйте-съ!..
— Да ужъ вѣрно!.. Нашатырнаго спирта никому не подавали, никто не требовалъ?..
— Пардонъ, мусье, у насъ этого въ меню нѣтъ...
— Ну, а нѣтъ, такъ съ собою какой-нибудь самоубивецъ принесъ.... Заказалъ вотъ этотъ маршъ похоронный, прослушаетъ да. нашатырнаго спирта и хватитъ... Вели ты имъ чго нибудь веселсе сыграть, житейское, а не кладбищенское... „Во лузяхъ“ могутъ?...
— Вѣроятно-съ... у нихъ репертуаръ обширный...
— Не очень, стало-быть, обширный, ежели три часа подрядъ какую-то грусть играютъ.. Скажи, чтобы „Во лузяхъ“ или „Камаринскаго “ сыграли, атомы ходить не станемъ, право!..
— Ежели „Во лузяхъ“ играютъ, такъ я прикажу, а „Кімаринскаго“, извините, нельзя-съ...
— Почему?..
— Невозможно съ!.. Какъ заиграютъ „Камаринскаго“, такъ сейчасъ съ трехъ, съ четырехъ столовъ добровольные плясуны объявляются, а намъ этого допущать невоз
можно... Музыка чрезвычайно заразительная-съ... Вотъ „кэкъ-вокъ“ тоже теперь пошелъ публику смущать,—кекъ заиграютъ, такъ либо дама, либо кавалеръ, сорвутся съ мѣста и пойдутъ откалывать, а у насъ приставъ весьма сурьезный