— Хорошо-бы тебя поставить пугаломъ у меня на огородѣ!..
— Почему-же только на огородѣ? Я могу быть пугаломъ на всей
вашей улицѣ...
— Вы, моя милая, назначили здѣсь, въ пассажѣ, свиданіе моему мужу, но ваша записка попала ко мнѣ и сюда явилась я сама!
— Ахъ, это все равно, если только вы достаточно сильны для того, чтобы отнести мои покупки ко мнѣ домой!..
Часу въ двѣнадцатомъ ужь передъ нами вторая бутылка шампанскаго появилась, а Елизаръ лѣвымъ глазомъ въ бокалъ
себѣ смотритъ, а правый навострилъ на какую-то блондинку, изъ тѣхъ самыхъ дамъ, которымъ вотъ цвѣты-то предназна
чаются... Смотритъ однимъ глазомъ на блондинку, и глазъ у него совсѣмъ не великопостный, даже и похожаго ничего нѣтъ на Вербную недѣлю въ этомъ глазѣ, а блондинка сидитъ съ какимъ-то старичкомъ, который ужь совсѣмъ разсыпается отъ глинтвейна.
— Душно, Аристаша !—говоритъ мнѣ Елизаръ.—Скопленіе воздуха здѣсь, голова что-то болитъ. Не поѣхать-ли намъ немножко променажъ сдѣлать?
— Да,—говорю,—пора дѣйствительно домой...
Ну, приказали счетъ подать, заплатили и пошли. Пошли, а Елизаръ остановился передъ дамой съ цвѣтами да и говоритъ ей:
— Папаша вашъ ослабли, спать имъ хочется, а вы, но всѣмъ видимостямъ, почивать еще не желаете, такъ не угодно-ли вамъ немножко освѣжиться?
— Угодно,—дама съ цвѣтами отвѣчаетъ.
„Папаша“ ея забормоталъ что-то, но ноги у него ужь изъ повиновенія вашли, такъ онъ тутъ на своемъ мѣстѣ и остался, а мы вышли, взяли парочку „голубковъ“ да и айда за городъ. „Яръ“ теперь по случаю перестройки закрытъ, такъ мы въ „Стрѣльну“... ѣхали мы собственно кофейку попить, но, пріѣхамши, о кофеѣ какъ-то позабыли, а спросили опять шампанскаго, коего н выпили ровно полдюжины...
Воздухъ, конечно,—вещь пользительная, но все-же полдюжины шампанскаго—марка и для привычнаго человѣка крѣпкая, осо
бенно на старыя-то дрожжи, ну, мы и ошиблись немножко, такъ что я вернулся домой въ шестомъ часу утра н очень ужь нехо
рошимъ, а что касается Елизара Брюквина, такъ онъ, кажется, и по сей день домой еще не явился, однако, но наведеннымъ справкамъ, живъ и здоровъ, но только загулъ свой продолжаетъ...
Такъ вотъ, господа хорошіе, какое можетъ событіе случиться, ежели, напримѣръ, дома въ ночное время папиросъ нѣтъ...
А. Пазухинъ.
— Солененькаго-то,—говорю,—въ ресторанѣ больше, выборъ тамъ значительный...
Опять вздохнула, по уже ничего не сказала. Вотъ и пришли.
Въ ресторанѣ, не взирая на Великій постъ, румыицы какіе-то, или итальянцы, или иные какіе чужеземцы на литаврахъ и на прочихъ инструментахъ играютъ, публики множество, „дамамъ
цвѣты“, какъ это въ публикаціяхъ обозначено... Ну, нашли мы столикъ, сѣли и первымъ долгомъ папиросъ спросили. Подалъ лакедронъ папиросъ и стоитъ передъ нами, на-манеръ того, какъ въ газетѣ вопросительный знакъ стоитъ.
— Что-же,—говорю,—селянку намъ, что-ли, съѣсть?
Елизаръ отвѣтилъ утвердительно, и я заказалъ селянку, а къ ней два растегайчика, подтвердивъ при этомъ, чтобы расте
гайчики были на горчичномъ маслѣ, а не на сливочномъ, какъ эти еретики ресторанные ради вкуса дѣлаютъ.
— Водку очищенную будете кушать или какую-нибудь другую?—спрашиваетъ лакедровъ.
— А почему-же ты полагаешь, что мы непремѣнно должны водку пить?—говорю я.—Можетъ, у насъ никакого намѣренія на этотъ счетъ нѣтъ...
Усмѣхается, а я посмотрѣлъ на Елизара и вижу, что Елизаръ этакую физіономію неопредѣленную состроилъ,—ну, п велѣлъ подать небольшой графинчикъ съ закусочкою.
Выпили небольшой графинчикъ, потомъ спросили еще небольшой, а потомъ ужь намъ захотѣлось большого, тѣмъ болѣе, что распорядитель подошелъ и, какъ нѣкій бѣсъ-искуситель, сообщилъ, что „лососина особенная“ въ этотъ день получена.
Ну, ежели лососина особенная, такъ надо ужь непремѣнно и выпить особенно. Вотъ и выпили... Мы это выпиваемъ, а ино
земцы все веселѣй и веселѣй играютъ. Сперва все изъ оперъ изъ какихъ-то накаливали; потомъ „Гайда, тройка“ ахнули, потомъ еще что-то веселое, ну,, мы съ Елизаромъ п стали забывать, что пришли сюда за папиросами, что появились въ этомъ мѣстѣ изъ-за того только, что папиросъ у насъ не было, что теперь Великій постъ и даже—„недѣля Ваій“, и того...
— Почему-же только на огородѣ? Я могу быть пугаломъ на всей
вашей улицѣ...
— Вы, моя милая, назначили здѣсь, въ пассажѣ, свиданіе моему мужу, но ваша записка попала ко мнѣ и сюда явилась я сама!
— Ахъ, это все равно, если только вы достаточно сильны для того, чтобы отнести мои покупки ко мнѣ домой!..
Часу въ двѣнадцатомъ ужь передъ нами вторая бутылка шампанскаго появилась, а Елизаръ лѣвымъ глазомъ въ бокалъ
себѣ смотритъ, а правый навострилъ на какую-то блондинку, изъ тѣхъ самыхъ дамъ, которымъ вотъ цвѣты-то предназна
чаются... Смотритъ однимъ глазомъ на блондинку, и глазъ у него совсѣмъ не великопостный, даже и похожаго ничего нѣтъ на Вербную недѣлю въ этомъ глазѣ, а блондинка сидитъ съ какимъ-то старичкомъ, который ужь совсѣмъ разсыпается отъ глинтвейна.
— Душно, Аристаша !—говоритъ мнѣ Елизаръ.—Скопленіе воздуха здѣсь, голова что-то болитъ. Не поѣхать-ли намъ немножко променажъ сдѣлать?
— Да,—говорю,—пора дѣйствительно домой...
Ну, приказали счетъ подать, заплатили и пошли. Пошли, а Елизаръ остановился передъ дамой съ цвѣтами да и говоритъ ей:
— Папаша вашъ ослабли, спать имъ хочется, а вы, но всѣмъ видимостямъ, почивать еще не желаете, такъ не угодно-ли вамъ немножко освѣжиться?
— Угодно,—дама съ цвѣтами отвѣчаетъ.
„Папаша“ ея забормоталъ что-то, но ноги у него ужь изъ повиновенія вашли, такъ онъ тутъ на своемъ мѣстѣ и остался, а мы вышли, взяли парочку „голубковъ“ да и айда за городъ. „Яръ“ теперь по случаю перестройки закрытъ, такъ мы въ „Стрѣльну“... ѣхали мы собственно кофейку попить, но, пріѣхамши, о кофеѣ какъ-то позабыли, а спросили опять шампанскаго, коего н выпили ровно полдюжины...
Воздухъ, конечно,—вещь пользительная, но все-же полдюжины шампанскаго—марка и для привычнаго человѣка крѣпкая, осо
бенно на старыя-то дрожжи, ну, мы и ошиблись немножко, такъ что я вернулся домой въ шестомъ часу утра н очень ужь нехо
рошимъ, а что касается Елизара Брюквина, такъ онъ, кажется, и по сей день домой еще не явился, однако, но наведеннымъ справкамъ, живъ и здоровъ, но только загулъ свой продолжаетъ...
Такъ вотъ, господа хорошіе, какое можетъ событіе случиться, ежели, напримѣръ, дома въ ночное время папиросъ нѣтъ...
А. Пазухинъ.
— Солененькаго-то,—говорю,—въ ресторанѣ больше, выборъ тамъ значительный...
Опять вздохнула, по уже ничего не сказала. Вотъ и пришли.
Въ ресторанѣ, не взирая на Великій постъ, румыицы какіе-то, или итальянцы, или иные какіе чужеземцы на литаврахъ и на прочихъ инструментахъ играютъ, публики множество, „дамамъ
цвѣты“, какъ это въ публикаціяхъ обозначено... Ну, нашли мы столикъ, сѣли и первымъ долгомъ папиросъ спросили. Подалъ лакедронъ папиросъ и стоитъ передъ нами, на-манеръ того, какъ въ газетѣ вопросительный знакъ стоитъ.
— Что-же,—говорю,—селянку намъ, что-ли, съѣсть?
Елизаръ отвѣтилъ утвердительно, и я заказалъ селянку, а къ ней два растегайчика, подтвердивъ при этомъ, чтобы расте
гайчики были на горчичномъ маслѣ, а не на сливочномъ, какъ эти еретики ресторанные ради вкуса дѣлаютъ.
— Водку очищенную будете кушать или какую-нибудь другую?—спрашиваетъ лакедровъ.
— А почему-же ты полагаешь, что мы непремѣнно должны водку пить?—говорю я.—Можетъ, у насъ никакого намѣренія на этотъ счетъ нѣтъ...
Усмѣхается, а я посмотрѣлъ на Елизара и вижу, что Елизаръ этакую физіономію неопредѣленную состроилъ,—ну, п велѣлъ подать небольшой графинчикъ съ закусочкою.
Выпили небольшой графинчикъ, потомъ спросили еще небольшой, а потомъ ужь намъ захотѣлось большого, тѣмъ болѣе, что распорядитель подошелъ и, какъ нѣкій бѣсъ-искуситель, сообщилъ, что „лососина особенная“ въ этотъ день получена.
Ну, ежели лососина особенная, такъ надо ужь непремѣнно и выпить особенно. Вотъ и выпили... Мы это выпиваемъ, а ино
земцы все веселѣй и веселѣй играютъ. Сперва все изъ оперъ изъ какихъ-то накаливали; потомъ „Гайда, тройка“ ахнули, потомъ еще что-то веселое, ну,, мы съ Елизаромъ п стали забывать, что пришли сюда за папиросами, что появились въ этомъ мѣстѣ изъ-за того только, что папиросъ у насъ не было, что теперь Великій постъ и даже—„недѣля Ваій“, и того...