— Куда-бы мнѣ, батюшка, подать прошеніе о пособіи?
— Куда вамъ угодно, сударыня, а успѣхъ будетъ зависѣть отъ размѣра гонорара, который вы заплатите мнѣ, ибо я обладаю даромъ трогать сердца всѣхъ министровъ!..
— Да, вѣрно пишутъ въ газетахъ, что все идетъ худо изъ-за конституціи этой,—вотъ и рыба совсѣмъ не клюетъ!..
(Авіаціонная быль).
Марья Ивановна Перышкина имѣла отъ роду, по ея словамъ, тридцать лѣтъ, по метрикѣ-же ей числилось тридцать пять лѣтъ.
Жила она въ своемъ очень маленькомъ имѣніи, лежащемъ на Окѣ. Жила и только и дѣлала, что о женихѣ мечтала.
Верстахъ въ двадцати пяти отъ Марьи Ивановны жилъ Иванъ Ивановичъ Пуховкинъ, помѣщикъ, неудачникъ-инженеръ, т.-е. чело
вѣкъ, отъ инженернаго дѣла ничего не нажившій, но унаслѣдовавшій отъ старухи-тетки крошечное имѣніе.
Жилъ онъ очень замкнуто и всегда занимался какими-то чертежами, вычисленіями, выкладками.
Перышкина не знала Пуховкина, Пуховкинъ не зналъ Перышкиной, хотя другъ о другѣ они слышали. Да и немудрено:
странно-бы даже было, если-бы сосѣди хотя по фамиліямъ не знали другъ друга.
Перышкина, кромѣ мечты о женихѣ, занималась своимъ маленькимъ хозяйствомъ; Пуховкинъ за послѣднее время занялся моднымъ дѣломъ - авіаціей и отъ выкладокъ и вычисленій перешелъ къ чертежамъ, а потомъ велѣлъ очистить сарай и началъ строить по черте
жамъ аэропланъ, гордо думая: „прославлю имя Пуховкина, когда самъ вдругъ буду летать, какъ пухъ“.
Онъ даже думалъ, что и фамилія дана ему судьбой неспроста.
Стали говорить но деревнямъ, что помѣщикъ скоро полетитъ, что у него почти готова какая-то машина на-манеръ птицы. — Вотъ только обсыплетъ ее перьями и полетитъ. Это сообщили другъ другу басы. Мужики говорили:
— Только покелева одного винта не хватаетъ. Интеллигенты смѣялись :
— Да, не хватаетъ винта, но только въ головѣ.
Но Пуховкинъ шелъ твердо къ намѣченной цѣли; па послѣднія деньги выписалъ нужный для него моторъ и, потирая руки, говорилъ:
— Еще недѣля, и весь міръ заговоритъ о Пуховкинѣ... И вотъ наступилъ высокоторжественный день.
Растворился сарай, и летательная машина была извлечена съ необычайною осторожностью на свѣтъ Божій.
Пуховкинъ распоряжался и кричалъ:
— Дѣтей не подпускайте, схватятъ за что-нибудь, испортятъ! Дѣтей отгоняли. Бабы говорили:
— А сказывали, что машина-то въ перьяхъ, а хоша-бы одно перышко...
Повезли чудодѣйственную машину на колесикахъ на дорогу.
Мальчишки скакали впереди, мужики шли съ боковъ, и только бабы да дѣвки жались другъ къ другу и держались поодаль.
Вотъ „птица“ на дорогѣ, моторъ заработалъ, Пуховкинъ снимаетъ свою форменную фуражку и кричитъ:
— Лечу!
— А ты лобъ-то сперва перекрести!
Аэропланъ бѣжитъ по дорогѣ, бѣгутъ мужики, придерживая его; вдругъ команда: „Отступись!“.
Аэропланъ бросили. Онъ пробѣжалъ нѣсколько саженей и вдругъ „взмылъ“ и поплылъ въ воздухѣ.
Толпа на мгновеніе замерла и начала креститься. Затѣмъ закричали „ура!“, побѣжали но полю, надъ которымъ несся аэропланъ, забирая все выше и выше. Вдругъ онъ скрылся изъ вида.
— Экій лѣшій!—поощрялъ кто-то.
— Лѣшій и есть... Остается, стало-быть, ему эту машину изломать...
— За что?
— А не летай, коли тебѣ это отъ природы не показано.
— Куда вамъ угодно, сударыня, а успѣхъ будетъ зависѣть отъ размѣра гонорара, который вы заплатите мнѣ, ибо я обладаю даромъ трогать сердца всѣхъ министровъ!..
— Да, вѣрно пишутъ въ газетахъ, что все идетъ худо изъ-за конституціи этой,—вотъ и рыба совсѣмъ не клюетъ!..
Съ неба свалившійся женихъ.
(Авіаціонная быль).
Марья Ивановна Перышкина имѣла отъ роду, по ея словамъ, тридцать лѣтъ, по метрикѣ-же ей числилось тридцать пять лѣтъ.
Жила она въ своемъ очень маленькомъ имѣніи, лежащемъ на Окѣ. Жила и только и дѣлала, что о женихѣ мечтала.
Верстахъ въ двадцати пяти отъ Марьи Ивановны жилъ Иванъ Ивановичъ Пуховкинъ, помѣщикъ, неудачникъ-инженеръ, т.-е. чело
вѣкъ, отъ инженернаго дѣла ничего не нажившій, но унаслѣдовавшій отъ старухи-тетки крошечное имѣніе.
Жилъ онъ очень замкнуто и всегда занимался какими-то чертежами, вычисленіями, выкладками.
Перышкина не знала Пуховкина, Пуховкинъ не зналъ Перышкиной, хотя другъ о другѣ они слышали. Да и немудрено:
странно-бы даже было, если-бы сосѣди хотя по фамиліямъ не знали другъ друга.
Перышкина, кромѣ мечты о женихѣ, занималась своимъ маленькимъ хозяйствомъ; Пуховкинъ за послѣднее время занялся моднымъ дѣломъ - авіаціей и отъ выкладокъ и вычисленій перешелъ къ чертежамъ, а потомъ велѣлъ очистить сарай и началъ строить по черте
жамъ аэропланъ, гордо думая: „прославлю имя Пуховкина, когда самъ вдругъ буду летать, какъ пухъ“.
Онъ даже думалъ, что и фамилія дана ему судьбой неспроста.
Стали говорить но деревнямъ, что помѣщикъ скоро полетитъ, что у него почти готова какая-то машина на-манеръ птицы. — Вотъ только обсыплетъ ее перьями и полетитъ. Это сообщили другъ другу басы. Мужики говорили:
— Только покелева одного винта не хватаетъ. Интеллигенты смѣялись :
— Да, не хватаетъ винта, но только въ головѣ.
Но Пуховкинъ шелъ твердо къ намѣченной цѣли; па послѣднія деньги выписалъ нужный для него моторъ и, потирая руки, говорилъ:
— Еще недѣля, и весь міръ заговоритъ о Пуховкинѣ... И вотъ наступилъ высокоторжественный день.
Растворился сарай, и летательная машина была извлечена съ необычайною осторожностью на свѣтъ Божій.
Пуховкинъ распоряжался и кричалъ:
— Дѣтей не подпускайте, схватятъ за что-нибудь, испортятъ! Дѣтей отгоняли. Бабы говорили:
— А сказывали, что машина-то въ перьяхъ, а хоша-бы одно перышко...
Повезли чудодѣйственную машину на колесикахъ на дорогу.
Мальчишки скакали впереди, мужики шли съ боковъ, и только бабы да дѣвки жались другъ къ другу и держались поодаль.
Вотъ „птица“ на дорогѣ, моторъ заработалъ, Пуховкинъ снимаетъ свою форменную фуражку и кричитъ:
— Лечу!
— А ты лобъ-то сперва перекрести!
Аэропланъ бѣжитъ по дорогѣ, бѣгутъ мужики, придерживая его; вдругъ команда: „Отступись!“.
Аэропланъ бросили. Онъ пробѣжалъ нѣсколько саженей и вдругъ „взмылъ“ и поплылъ въ воздухѣ.
Толпа на мгновеніе замерла и начала креститься. Затѣмъ закричали „ура!“, побѣжали но полю, надъ которымъ несся аэропланъ, забирая все выше и выше. Вдругъ онъ скрылся изъ вида.
— Экій лѣшій!—поощрялъ кто-то.
— Лѣшій и есть... Остается, стало-быть, ему эту машину изломать...
— За что?
— А не летай, коли тебѣ это отъ природы не показано.