— Вы просите руки нашей дочери, графъ?.. Мы согласны...
— О, благодарю васъ, но я не прочь былъ-бы взять еще и вашу руку вотъ съ этими брилліантами!..
но теперь я сдѣлалъ проволочныя загражденія, нанялъ деревенскаго старичка отгонять корову, и вотъ уже третью недѣлю мои цвѣточки растутъ безъ помѣхи...
— Все равно, батюшка, слопаетъ въ одинъ прекрасный день,—скептически замѣтилъ Василій Ивановичъ.—Ужь если побывала одинъ разъ, такъ придетъ и другой...
— А мои проволочныя загражденія?.. А мой старичокъ?..
— Проволочныя загражденія ваши въ одинъ прекрасный день украдутъ, старичокъ напьется, и повѣрьте, что не едобровать вашимъ цвѣточкамъ...
Иванъ Васильевичъ Ямкинъ все это время молчалъ и чертилъ толстой тростью по песку какіе-то іероглифы.
— А вы, Иванъ Васильевичъ, цвѣточками не занимаетесь?— спросилъ у него Кустиковъ.
Иванъ Васильевичъ глубоко вздохнулъ.
— Занимался... Я—старинный любитель цвѣтовъ и могу сказать, что знатокъ въ этомъ дѣлѣ... Не будь я надворнымъ совѣтникомъ и архиваріусомъ, такъ я былъ-бы великолѣпнымъ садовникомъ... Занимался и я-съ, очень даже занимался...
Иванъ Васильевичъ вдругъ выпрямился и ударилъ себя кулакомъ по тощей груди.
— У васъ тамъ какіе-то глупые левкои да жалкая резеда произростали, а у меня на клумбахъ великолѣпныя розы цвѣли,— такія розы, что ими всѣ прохожіе любовались и многіе охотники до чужой собственности покушались на нихъ, но только я хра
нилъ ихъ пуще глаза... Я съ ружьемъ съ заряженнымъ ходилъ но садику и не только что какихъ-нибудь куръ, а людей перестрѣлялъ-бы, если-бы они покусились на мои розы...
— Такъ у васъ, стало-быть, садикъ вашъ въ порядкѣ и цвѣточки цѣлы?—спросилъ Степанъ Павловичъ.
— Нѣтъ-съ, не цѣлы,—гробовымъ голосомъ отвѣтилъ Ямкинъ. — Что-жь, вѣроятно, сосѣднія дѣтишки похитили?..
— Чиво-съ?.. Я-бы сосѣднихъ дѣтишекъ по самой малой мѣрѣ перепоролъ до полусмерти, если-бы они осмѣлились близко подойти къ моимъ розамъ...
— Такъ неужели птицы уничтожили?..
— Я-жь вамъ говорю, что я съ заряженнымъ ружьемъ ходилъ по садику и почти непрерывно стрѣлялъ, чтобы распугать всякое Живое существо...
— Такъ кто-же однако уничтожилъ ваши розы?..
Иванъ Васильевичъ Ямкинъ нѣсколько минутъ медлилъ отвѣтомъ, потомъ стукнулъ своей тростью по землѣ, и глаза у него засверкали.
— Театръ вѣдь у насъ, въ нашей дачной мѣстности, есть, къ великому несчастію,—заговорилъ онъ.—Господа любители и любительницы играютъ, а въ прошлое воскресенье распорядитель нашего дьявольскаго театра пригласилъ гастролера, „перваго любовника“ Мутовкина-Бутоньеркина... Ну, конечно, полный сборъ, бабы и дѣвки съ ума посходили, потому что этотъ гастро
леръ, изволите видѣть, красоты номрачительноіі и будто-бы очень хорошо играетъ... Супруга моя еще за недѣлю взяла билетъ на этотъ блистательный спектакль, меня-было пригласила, но я не идіотъ, чтобы въ дачные театры ходить, и отказался... Накушалась моя супруга вечеромъ чаю и отправилась въ театръ, а я полилъ свои цвѣточки, нѣкоторые подвязалъ, съ другихъ букашекъ поснималъ, желтенькіе листочки пообрывалъ и, скромно поужинавъ, часу въ десятомъ отошелъ ко сну... Встаю раннимъ утромъ, беру лейку, чтобы полить свои цвѣточки, выхожу въ садикъ, а отъ моихъ великолѣпныхъ розъ одно только воспоминаніе осталось...
— Куда-же онѣ дѣлись?—въ одинъ голосъ спросили собесѣдники.
— Куда дѣлись?.. Ха-ха-ха!.. Моя супруга, Вѣра Гавріиловна, вернувшись послѣ перваго акта изъ театра, всѣ ихъ срѣ
зала, сдѣлала изъ нихъ букетъ и поднесла этому проклятому гастролеру...
— Ай-ай-ай! — покачали головою собесѣдники. — Ну, и что-же вы?
— Ну, и чіо-же я? Ничего... Заплакалъ и поѣхалъ на службу...
Онъ опять ударилъ себя въ грудь рукою.
— Коровы н куры это еще ничего,—сказалъ онъ.—Отъ коровъ и куръ можно найти защиту, а вотъ ежели ваша жена гастролеровъ обожаетъ, такъ ужь отъ этого спасенія нѣтъ...
Онъ опустилъ голову на грудь и закурилъ свѣжую, стодь-жо зловонную папиросу.
Комаръ.
— О, благодарю васъ, но я не прочь былъ-бы взять еще и вашу руку вотъ съ этими брилліантами!..
но теперь я сдѣлалъ проволочныя загражденія, нанялъ деревенскаго старичка отгонять корову, и вотъ уже третью недѣлю мои цвѣточки растутъ безъ помѣхи...
— Все равно, батюшка, слопаетъ въ одинъ прекрасный день,—скептически замѣтилъ Василій Ивановичъ.—Ужь если побывала одинъ разъ, такъ придетъ и другой...
— А мои проволочныя загражденія?.. А мой старичокъ?..
— Проволочныя загражденія ваши въ одинъ прекрасный день украдутъ, старичокъ напьется, и повѣрьте, что не едобровать вашимъ цвѣточкамъ...
Иванъ Васильевичъ Ямкинъ все это время молчалъ и чертилъ толстой тростью по песку какіе-то іероглифы.
— А вы, Иванъ Васильевичъ, цвѣточками не занимаетесь?— спросилъ у него Кустиковъ.
Иванъ Васильевичъ глубоко вздохнулъ.
— Занимался... Я—старинный любитель цвѣтовъ и могу сказать, что знатокъ въ этомъ дѣлѣ... Не будь я надворнымъ совѣтникомъ и архиваріусомъ, такъ я былъ-бы великолѣпнымъ садовникомъ... Занимался и я-съ, очень даже занимался...
Иванъ Васильевичъ вдругъ выпрямился и ударилъ себя кулакомъ по тощей груди.
— У васъ тамъ какіе-то глупые левкои да жалкая резеда произростали, а у меня на клумбахъ великолѣпныя розы цвѣли,— такія розы, что ими всѣ прохожіе любовались и многіе охотники до чужой собственности покушались на нихъ, но только я хра
нилъ ихъ пуще глаза... Я съ ружьемъ съ заряженнымъ ходилъ но садику и не только что какихъ-нибудь куръ, а людей перестрѣлялъ-бы, если-бы они покусились на мои розы...
— Такъ у васъ, стало-быть, садикъ вашъ въ порядкѣ и цвѣточки цѣлы?—спросилъ Степанъ Павловичъ.
— Нѣтъ-съ, не цѣлы,—гробовымъ голосомъ отвѣтилъ Ямкинъ. — Что-жь, вѣроятно, сосѣднія дѣтишки похитили?..
— Чиво-съ?.. Я-бы сосѣднихъ дѣтишекъ по самой малой мѣрѣ перепоролъ до полусмерти, если-бы они осмѣлились близко подойти къ моимъ розамъ...
— Такъ неужели птицы уничтожили?..
— Я-жь вамъ говорю, что я съ заряженнымъ ружьемъ ходилъ по садику и почти непрерывно стрѣлялъ, чтобы распугать всякое Живое существо...
— Такъ кто-же однако уничтожилъ ваши розы?..
Иванъ Васильевичъ Ямкинъ нѣсколько минутъ медлилъ отвѣтомъ, потомъ стукнулъ своей тростью по землѣ, и глаза у него засверкали.
— Театръ вѣдь у насъ, въ нашей дачной мѣстности, есть, къ великому несчастію,—заговорилъ онъ.—Господа любители и любительницы играютъ, а въ прошлое воскресенье распорядитель нашего дьявольскаго театра пригласилъ гастролера, „перваго любовника“ Мутовкина-Бутоньеркина... Ну, конечно, полный сборъ, бабы и дѣвки съ ума посходили, потому что этотъ гастро
леръ, изволите видѣть, красоты номрачительноіі и будто-бы очень хорошо играетъ... Супруга моя еще за недѣлю взяла билетъ на этотъ блистательный спектакль, меня-было пригласила, но я не идіотъ, чтобы въ дачные театры ходить, и отказался... Накушалась моя супруга вечеромъ чаю и отправилась въ театръ, а я полилъ свои цвѣточки, нѣкоторые подвязалъ, съ другихъ букашекъ поснималъ, желтенькіе листочки пообрывалъ и, скромно поужинавъ, часу въ десятомъ отошелъ ко сну... Встаю раннимъ утромъ, беру лейку, чтобы полить свои цвѣточки, выхожу въ садикъ, а отъ моихъ великолѣпныхъ розъ одно только воспоминаніе осталось...
— Куда-же онѣ дѣлись?—въ одинъ голосъ спросили собесѣдники.
— Куда дѣлись?.. Ха-ха-ха!.. Моя супруга, Вѣра Гавріиловна, вернувшись послѣ перваго акта изъ театра, всѣ ихъ срѣ
зала, сдѣлала изъ нихъ букетъ и поднесла этому проклятому гастролеру...
— Ай-ай-ай! — покачали головою собесѣдники. — Ну, и что-же вы?
— Ну, и чіо-же я? Ничего... Заплакалъ и поѣхалъ на службу...
Онъ опять ударилъ себя въ грудь рукою.
— Коровы н куры это еще ничего,—сказалъ онъ.—Отъ коровъ и куръ можно найти защиту, а вотъ ежели ваша жена гастролеровъ обожаетъ, такъ ужь отъ этого спасенія нѣтъ...
Онъ опустилъ голову на грудь и закурилъ свѣжую, стодь-жо зловонную папиросу.
Комаръ.