Думалъ: „человѣкъ я видный, сложеніе здоровое, выступаю торжественно, могу пригодиться“,
Переполнено! Все, все, все переполнено! „Гдѣ оскорбленному есть чувству уголокъ?“.
10 сентября.
Заложилъ жилетъ. Прежде я думалъ снести этотъ жилетъ къ театрально-музейному купцу и выдать жилетъ за рыбаковскій... Не удалось.
Въ музеѣ оказались жилеты Мартынова и Живокини и сверхъ того двадцать три жилета, неизвѣстно кому принадлежащихъ.
Пришлось мой заложить квартирной хозяйкѣ. Выдала 25 копѣекъ.
Такъ нѣтъ!
„До безчувствія“.
2 октября.
Сдѣлавшись санъ-кюлотомъ и оставшись въ одной альмавивѣ, бѣгу въ театръ, гдѣ даютъ фарсы. — Вы кто?—спрашиваютъ.
— Актеръ, безработный... Дошелъ до нек-плюсъ-ультра. Распахнулъ альмавиву.
— Видите,—говорю,—до чего дошелъ. — Неужели вы такъ и по улицѣ шли? — Шелъ.
— Ты желаешь быть здоровымъ? — Желаю...
— Такъ почему-же ты не принимаешь прописанную тебѣ микстуру? — Потому, что желаю быть здоровымъ, душенька...
Увы! Послѣдній рессурсъ.
„Еще одно послѣднее сказанье, и лѣтопись окончена моя“.
15 сентября.
Былъ еще въ пяти театрахъ, предлагалъ себя на амплуа простака, резонера, на амплуа сценаріуса, на амплуа ламповщика. Не взяли.
— Зачѣмъ, — говорятъ; — намъ ламповщики, когда у насъ электричество ?
„Куда теперь направить путь?“.
20 сентября.
Зазвалъ татарина, продалъ брюки.
О, судьба! Расплюевъ говоритъ: „ударь разъ, ударь два... Ну, удовольствуй себя и отстань“...
— И не стыдно было? — Нѣтъ.
Сейчасъ-же дали подписать контрактъ и сказали:
— Ваше безкостюміе и отсутствіе стыдливости ручаются за ваше дарованіе... Вы нашъ!
Виватъ! Триста жалованья и два бенефиса.
Дуракъ я былъ... Мнѣ-бы совсѣмъ раздѣться—пятьсотъ-бы дали.
Маіоръ Бревновъ.
Переполнено! Все, все, все переполнено! „Гдѣ оскорбленному есть чувству уголокъ?“.
10 сентября.
Заложилъ жилетъ. Прежде я думалъ снести этотъ жилетъ къ театрально-музейному купцу и выдать жилетъ за рыбаковскій... Не удалось.
Въ музеѣ оказались жилеты Мартынова и Живокини и сверхъ того двадцать три жилета, неизвѣстно кому принадлежащихъ.
Пришлось мой заложить квартирной хозяйкѣ. Выдала 25 копѣекъ.
Такъ нѣтъ!
„До безчувствія“.
2 октября.
Сдѣлавшись санъ-кюлотомъ и оставшись въ одной альмавивѣ, бѣгу въ театръ, гдѣ даютъ фарсы. — Вы кто?—спрашиваютъ.
— Актеръ, безработный... Дошелъ до нек-плюсъ-ультра. Распахнулъ альмавиву.
— Видите,—говорю,—до чего дошелъ. — Неужели вы такъ и по улицѣ шли? — Шелъ.
— Ты желаешь быть здоровымъ? — Желаю...
— Такъ почему-же ты не принимаешь прописанную тебѣ микстуру? — Потому, что желаю быть здоровымъ, душенька...
Увы! Послѣдній рессурсъ.
„Еще одно послѣднее сказанье, и лѣтопись окончена моя“.
15 сентября.
Былъ еще въ пяти театрахъ, предлагалъ себя на амплуа простака, резонера, на амплуа сценаріуса, на амплуа ламповщика. Не взяли.
— Зачѣмъ, — говорятъ; — намъ ламповщики, когда у насъ электричество ?
„Куда теперь направить путь?“.
20 сентября.
Зазвалъ татарина, продалъ брюки.
О, судьба! Расплюевъ говоритъ: „ударь разъ, ударь два... Ну, удовольствуй себя и отстань“...
— И не стыдно было? — Нѣтъ.
Сейчасъ-же дали подписать контрактъ и сказали:
— Ваше безкостюміе и отсутствіе стыдливости ручаются за ваше дарованіе... Вы нашъ!
Виватъ! Триста жалованья и два бенефиса.
Дуракъ я былъ... Мнѣ-бы совсѣмъ раздѣться—пятьсотъ-бы дали.
Маіоръ Бревновъ.