— Побойся Бога,—праздникъ у насъ престольный, а ты какія слова непристойныя говоришь...
— Н-иу, не разсугкдать... маршъ живо, въ секунду чтобъ квасъ здѣсь былъ, а пе то ты мепя знаешь— мое слово законъ.
— Да вѣдь я такъ только,—потому праздникъ... грѣшно...
— Тебѣ говорятъ, не разсуждать... маршъ! — Сейчасъ, батюшка Денисъ Денисычъ. — Н-ну, живо!
Лина Сидоровна сочла за лучшее смолкнуть, чтобъ не раздражить гнѣвный характеръ своего мужа.
— Ну, чтожь ты столбомъ-то стоишь, а?
— Иду, иду, Денисъ Денисычъ, сейчасъ, голубчикъ. И Анна Сидоровна поспѣшно вышла.
— Охъ, ужь бабы эти: ты свое, а она свое, безъ горчишниковъ съ ними никакъ не обойдешься. У тебя голова лопнуть хочетъ, а она стоитъ да мычитъ какъ корова, а сама ни съ мѣста, —сердито замѣтилъ Оболтаевъ, но уходѣ жены.
Между тѣмъ черезъ комнату происходила слѣдующая сцена.
Кухарка Маланья, молодая и дородистая баба, съ раскраснѣвшимся лицомъ и засученными по локоть рукавами, стояла возлѣ двери. Анна-же Сидоровиа металась по комнатѣ.
— Да гдѣ-жь квасъ-то? квасъ то гдѣ? онъ тутъ давича былъ.
— А я его въ тазъ вылила, отвѣтила простодушно Маланья.
— Ахъ ты дура, зачѣмъ ты его вылила?
— Полы ужо мыть будемъ —вотъ его и приготовила нарочно.
— Гдѣ кувшинъ-то? Бѣги скорѣй на погребъ, да нацѣди свѣжаго.
— Кувшинъ-то подъ молоко заняли,—во что жь я нацѣжу-то?
— Какое еще тамъ молоко?
— Вѣстимо, какое, что съ рынку принесли. Въ кувшинъ-то и вылили, болѣе-то не вочто было.
— Поди скорѣй, цѣди во что нибудь.
— Да во што-жь я нацѣжу? Рази въ миску только. — Ну, въ миску, да скорѣича.

— Приспичило,—процѣдила сквозь зубы Маланья.

Анна Сидоровиа опять совершенно безплодно забѣгала но комнатѣ, а Маланья, не торопливой походкой, пере валиваясь съ ноги на ногу, вышла изъ комнаты.
— Наше нижайшее Аннѣ Сидоровнѣ; имѣю честь съ праздникомъ васъ нроздравить, —сказалъ, раскланиваясь,
вошедшій въ комнату мужчина, лѣтъ сорока, съ небольшой окладистой бородкой.
— Здравствуйте, Терентій Кузьмичъ,—застигнутая въ расплохь, проговорила Анна Сидоровиа.
— А я-съ у ранней обѣдни у праздника былъ, и оттуда прямо, значитъ, къ вамъ забѣжалъ,—дѣло одно тутъ есть для Дениса Денисыча.
— Какже это вы прошли то, я даже и не слыхала. — А я съ задняго хода, черезъ кухию-съ.
— Ахъ, что вы, Терентій Кузьмичъ, да зачѣмъ же это вы черезъ кухню, вы бы прямо въ парадную позвонили.
— Признаться, думалъ, почивать еще изволите... Впрочемъ, не извольте безпокоиться,—для насъ все равно-съ, дѣло привычное... А позвольте узнать, что Денисъ Денисычъ у себя-съ?
— Только что встамши, отвѣтила Анна Сидоровна. — И распрекрасно съ.
— Много за обѣдней народу-то было? —спросила она, помолчавъ.
— Страсть! полна церковь.
— Гляди, соборный дьяконъ служилъ?
— Юстовъ. Многолѣтіе такъ сказалъ, что я и не слыхивалъ,—въ ушахъ и по-сейчасъ отзывается...
— Шибко?
— Страсть! какъ изъ бочки.
Анна Сидоровиа, и Терентій Кузьмичъ, на минуту смолкли.
— Да што-жь вы, аиафемы этакіе, издѣваться надо мной вздумали?—вдругъ, громко раздалось изъ сосѣдней комнаты.
Терентій Кузьмичъ вздрогнулъ.
— Вотъ я васъ дамъ, чертей горощатыхъ, — я васъ! Дверь отворилась—и Денисъ Денисычъ, съ шаршавой
головой, въ дезабилье предсталъ предъ Терентіемъ Кузьмичемъ.
— Съ добрымъ утромъ,—привѣтствовалъ его гость Оболтаевъ немало былъ удивленъ раннимъ визитомъ своего сосѣда.
— Терентій... Кузьмичъ? — наконецъ выговорилъ Оболтаевъ.
— Съ праздникомъ, Денисъ Денисычъ. — Что рано така.?
— Да дѣльцо одни тутъ есть, такъ я за нарокъ отъ раиней обѣдни и зашелъ, чтобъ не упустить, значитъ— и Терентій Кузьмичъ моргнулъ глазомъ.
Денисъ Денисычъ понялъ, какое это дѣло и пригласилъ гостя къ себѣ въ кабинетъ, а женѣ велѣлъ распорядиться на счетъ самовара.