— Что же—нужно ссориться съ ними?
— Лучше переговорить одинъ разъ, нежели ссориться постоянно. Потомъ, къ чему билетъ на твои деньги находится у бабушки, когда онъ долженъ быть у тебя?
— Что же дѣлать, она не отдаетъ.
— А ты спроси. Возьми билетъ и объяви имъ, что мы уѣзжаемъ.
— Право я не знаю какъ это сдѣлать...
— Какъ хочешь. Ты съ ними ближе чѣмъ я, слѣдовательно можешь сговориться скорѣе.
Улучивъ удобную минуту, Вѣрочка передала матери и бабушкѣ порученіе мужа. Обѣ матроны надули губы, за
мѣтивъ Вѣрочкѣ, что не ея дѣло мѣшаться въ это. Когда пришелъ со службы Никита Васильевичъ, и бабушка и теща напали на него. Сцена вышла и комичная, и бурная.
— Ну что же, воскликнулъ наконецъ Тихонинъ, если Вѣрочка не хочетъ, я одинъ переѣду, мнѣ цадоѣли эти сцены.
— Вотъ это такъ, вотъ это хорошо, зашепелявила бабушка,—видно, что вы жену любите.
— Откровенно покрайней мѣрѣ, поддакивала теща.
— А можетъ и на примѣтѣ есть кто нибудь... не отставала бабушка.
— Не безъ того, вторила теща. — Выдали, пристроили Вѣрочку! — Несчастной сдѣлали!
— Пригрѣли голоштанника!
— Это адъ! кричалъ Тихонинъ. Вѣрочка плакала.
— Адъ, батюшка, адъ, а самый-то чортъ лядущій, вы и есть въ этомъ аду.
— Безъ васъ все спокойно, да хорошо было.
— Ишь ты деньги ему отдай, ласковый какой, къ чему подбирается.
— Извѣстно ужь—на деньгахъ женился. — Понятное дѣло. Да не тутъ-то было. — Еще бы деньги ему отдать!
— Онъ чай пяти-то тысячъ и не видывалъ!
— Слушай, Вѣрочка,—крикнулъ Тихонинъ,—если ты не хочешь ѣхать со мной, я переѣду одинъ.
— Такъ, такъ, такъ,—затароторила теща,—да неужели вы думаете, что я вамъ дочь-то мою мучить отдамъ.
Тихонинъ собрался и провожаемый трескотней тещи и бабушки, ушелъ въ трактиръ.
Изъ трактира онъ вернулся поздно и на другой день какъ только старухи начали укорять его, онъ объявилъ имъ, что объясняться желаетъ только съ женою и что если онѣ не оставятъ его, то онъ уйдетъ опять. Въ покоѣ его конечно не оставили, Никита Васильевичъ
ушелъ и явился опять поздно. На слѣдующій день повторилось тоже самое, но только бабушка распорядилась не пускать не во время возвратившагося Тихонина. Дѣло было зимой, Никита Васильевичъ звонилъ, стучалъ, кри
чалъ—ничего не помогло. Наконецъ, промерзнувъ, онъ плюнулъ, уѣхалъ въ гостинницу и ночевалъ въ номерѣ. Утромъ онъ прямо проѣхалъ на службу, въ его отсут
ствіе старухи съумѣли напѣть Вѣрочкѣ всего, чего имъ хотѣлось. Когда Тихонинъ явился домой, Вѣрочка встрѣтила его укоромъ.

— И ты, Вѣрочка, противъ меня?—успѣлъ только спросить онъ.

Вмѣшались старухи. — Путанникъ!
— Полуночникъ!
— Бездомовый, жепу-то такъ развѣ любить да лелѣять нужно.
— Какъ же, любитъ онъ! Ему бы только путаться, полупошничать.
— Съ такими же чай прохвостами, какъ и самъ.
— Вѣрочка, да что же это?!—обратился Тихонинъ къ женѣ.
— Что же, теперь ты самъ не правъ, что тебѣ за мѣсто трактиръ,—замѣтила Вѣрочка.—Гдѣ ты ночевалъ?
— Не въ собашникѣ же мнѣ ночевать, если меня не пускаютъ домой.
— Скажите пожалуйста!— вмѣшалась бабушка,—онъ будетъ по трактирамъ болтаться до разсвѣта, а его жди тутъ.
— Не прикажете ли женѣ у воротъ стоять да ждать васъ, кричала теща.
— Тьфу!—плюнулъ Тихонинъ и выйдя въ кабинетъ, позвалъ жену.
Но Вѣрочку къ нему не пустили и онъ слышалъ только брань, которою его надѣляли старухи.
Далѣе продолжать разсказъ нечего. Тихонинъ уѣхалъ отъ жены, или правильнѣе сбѣжалъ отъ бабушки и тещи и поселился одинъ. А между тѣмъ въ короткій проме
жутокъ времени сожительства съ женою, они успѣли взаимно полюбить другъ друга. Тихонинъ отъ души жа
лѣлъ Вѣрочку и скучалъ по ней, но жить со старухами не рѣшился. Вѣрочка въ свою очередь скучала но мужѣ, но не имѣла силъ вырваться изъ подъ ферулы матери и бабушки.
Обѣ старухи напротивъ считали, что разъѣхавшись съ мужемъ, Вѣрочка стала счастливѣе.
Шапка Невидимка.