тали лѣчить, дохторъ фабричный почитай не отходилъ, смерть пришла, померъ. — Давно ли?
— Съ недѣлю, а то и больше. — Мы не слыхали.
— Съ хлопотами-то не отписывали... а вчерась тятенька твой съ вечера меня призвалъ. Сходи, говоритъ, Сафонъ, я и пошелъ. Покойникъ что денегъ, что вся
каго добра оставилъ. Скупъ былъ, куда скупъ, въ кре
щенье льду жалѣлъ, все копилъ, а кому копилъ? Ни жены, ни дѣтей, одинъ какъ палецъ. Копилъ, копилъ, а на тотъ свѣтъ ничего не взялъ и родныхъ-то близкихъ знать нѣтъ...
Дѣвушка слушала равнодушно мужика, но вдругъ онъ всталъ и сѣлъ съ ней рядомъ.
— Барышня, сказалъ онъ тихо, народъ болтаетъ, что дяденька тебя наслѣдницей сдѣлалъ.
Дѣвушка тупо посмотрѣла на мужика...
— Тебя слышь, барышня, продолжалъ мужикъ... — Я не знаю, ничего не знаю, сказала дѣвушка.
Мужикъ долго и пристально смотрѣлъ на нее, на лицѣ его промелькнула не то жалость, не то умиленіе.
— Да никакъ ты разумомъ плоха, замѣтилъ онъ... Дѣвушка встрепенулась и бросилась къ парадной двери... Къ крыльцу подходилъ Петръ Ивановичъ.
— Тебѣ чего? обратился онъ къ мужику, который всталъ и снялъ картузъ, а Машѣ замѣтилъ строго: сидѣла бы въ комнатѣ, а не на крыльцѣ съ мужикомъ!
— Онъ отъ напаши... проговорила дѣвушка.
— Да-съ, точно такъ, письмецо принесъ вашему здоровью подтвердилъ мужикъ. — Отъ кого?
— Отъ Ликсѣя Митрича.
Маша подала письмо, Петръ Ивановичъ быстро сдернулъ конвертъ, пробѣжалъ первыя строки и остано
вился... обыкновенно блѣдное лице его, поблѣднѣло еще болѣе... глаза забѣгали какъ у кошки, которая увидала мышь.
— Афанасій Матвѣевичъ скончался? спросилъ онъ мужика.

— Точно, померли-съ.

И опять онъ началъ читать, потомъ придавъ своему голосу особенную мягкость, обратился къ дѣвушкѣ.
— Машенька, сбѣгай, другъ мой, къ Салуфьевымъ, позови тетеньку...
— Кого? недоумѣвала Маша.
— Зови тетеньку Аграфену Сергѣевну домой, ласково повторилъ Петръ Ивановичъ.
Маша скользнула съ крыльца и пустилась но улицѣ чуть не бѣгомъ, а Петръ Ивановичъ, распорядившись на
счетъ посланнаго, чтобы кухарка накормила его и напоила чаемъ, вошелъ въ комнаты. Странное волненіе выражалось не только на его лицѣ, но и во всей фи
гурѣ и походкѣ, онъ ходилъ быстро по залѣ, по временамъ останавливался, подымалъ голову, соображая что
то, и снова принимался шагать. Аграфена Сергѣевна не замедлила явиться, за ней бѣжали дѣти.
— Прочь ихъ, прочь, заговорилъ нервно Петръ Ивановичъ.—Машурочка, и ты иди съ ними, идите погуляйте въ саду.
Когда Маша и дѣти оставили комнаты, Петръ Ивановичъ началъ затворять на глухо всѣ двери, а у Аграфены Сергѣевны даже въ глазахъ помутилось... Ей показалось, что мужъ ея рехнулся...
— Ну, Груша, насъ посѣтило необыкновенное счастіе, сказалъ онъ женѣ...
— Да ты помѣшался что ли? Какое счастіе? Нѣтъ, рѣ шительно помѣшался... Городитъ Богъ знаетъ что, съ
Машуткой нѣжности завелъ... Говори скорѣй, не мучь меня.
— Ты и представить себѣ не можешь, какое счастіе, слушай: дрожащими руками Петръ Ивановичъ вынулъ изъ боковаго кармана письмо и началъ читать вслухъ.
« Милостивый Государь,
Уважаемый зять Петръ Ивановичъ,
«Спѣшу васъ увѣдомить, что Афанасій Матвѣевичъ волею Божію померъ...
— Померъ, прервала его Аграфена Сергѣевна. Какъ померъ? давно ли? кто принесъ письмо? закидала она вопросами мужа...
— Подожди ты, имѣй терпѣніе выслушать до конца... «волею Божьею померъ, продолжалъ Петръ Ивановичъ, и чрезъ это дочь моя Маша сдѣлалась богата—онъ оставилъ ей по духовному завѣщанію все состояніе...
— Какъ? все состояніе? взвизгнула Аграфена Сергѣевна...
— Слушай дальше, успѣешь наахаться... «послѣ покойнаго осталось всего движимаго и недвижимаго тысячь на семдесятъ, пока Маша получитъ 25 тысячь и домъ, всю мебель, дорогую енотовую шубу, золотые часы... Машѣ 21 годъ, вполнѣ совершеннолѣтняя, можетъ получить все сполна. ІІ по должности отлучаться не могу
и хлопотать не имѣю времени, а Васъ увѣдомляю и Аграфену Сергѣевну. Вы, какъ ближніе родственники примите участіе. Васъ уважающій доброжелатель Алексѣй Токаревъ.
— Господи! Шутка ли такое наслѣдство! Вотъ ужь правду говоритъ пословица: дуракамъ счастье, замѣтила Аграфена Сергѣевна.